Влада Воронова - Пути Предназначения Страница 30

— Ну-ну, — кивнул Пассер. — А сколько лет было твоей дочери, когда она умерла от реммиранги? Пять? И сейчас ей было бы девятнадцать, как Фенгу?

— Причём здесь моя дочь?! — взъярился Адвиаг.

— Притом, что когда ты найдёшь Фенга, то постарайся определиться, чего ты действительно хочешь — помочь ему во имя пресвятого или изображать из себя папочку. Либо ограничивайся стандартной благотворительностью, либо усыновляй мальчишку официально! Фенг слишком честен и прямодушен для половинчатых отношений. Потому и сбежал от тебя куда глаза глядели.

— Малнира хотела со мной развестись, — тихо сказал Адвиаг. — Но я поклялся, что найду Винсента. Если только он жив…

Пассер накрыл ладонью его запястье.

— В данной ситуации лучшая новость — отсутствие новостей. Если бы с Фенгом случилось что-то плохое, ты бы узнал об этом через полицейские сводки. Ведь там есть ДНК всех, кто хоть как-то попадает в поле зрения полиции: и жертв несчастного случая, и преступников, и потерпевших. В сводках есть все — и живые, и мёртвые. Если в списках нет ДНК Фенга, это означает что жизнь его в полном порядке.

Адвиаг выдернул руку.

— Не всё попадает в сводки. В Бенолии до чёртовой матери подпольных борделей и наркофабрик, где трудятся рабы. Наивные юноши и девушки, которых завлекли туда обманом.

— Жить рабом Фенг не согласится больше никогда. Если бы его каким-то образом затянули в подобное заведение, он бы или сбежал, или с собой покончил. В последнем случае безымянный труп обязательно попал бы в сводки. Так что, Дронгер, пока нет новостей, можешь быть уверен, что с твоим мальчишкой ничего плохого не случилось.

— Хотелось бы верить.

Пассер бросил на него ещё один испытующий взгляд.

— А ты всё же определись, зачем он тебе нужен. Или забудь его совсем.

Адвиаг не ответил, только голову опустил.

- 4 -

Клемент смотрел на простёртого у его ног Ланмаура Шанверига. В первое мгновение пресмыкательство губернатора показалось слаще мёда, но всего лишь секунду спустя вызвало гневное отвращение. А ещё через минуту вообще никаких чувств не осталось.

Исянь-Ши не узнал своего практиканта. И напоминать губернатору о событиях тринадцатилетней давности оказалось бессмысленно. Он даже не понял о чём идёт речь. В Клементе Ланмаур Шанвериг видел только предвозвестника.

Но Клемента, вопреки собственным ожиданиям, беспамятливость бывшего Исянь-Ши не обидела и не разозлила. На душе стало до холода пусто — и только. А пустоту медленно заполняло безразличие.

Прежде Клемент душевной мертвенности радовался, она казалась спасением, а теперь испугала.

«Но ведь должен я чувствовать хоть что-нибудь! — подумал Клемент. И тут же добавил с тоской и обречённостью: — А зачем тут чувства? Они ничего не вернут и ничего не изменят».

— Предвозвестник, — хнычуще взывал губернатор, — Малугир ещё дитя. Он пока неразумен, и потому всё решает сердцем. А значит и судить его поступки надо как ребячество. Господин мой предвозвестник, ведь Малгуир — последний из Шанверигов. У меня уже никогда не будет других наследников, даже побочных. Род Шанверигов прервётся!

От губернаторского скулежа стало скучно. Клемент отвернулся, посмотрел в окно. В Плимейре опять идёт дождь. На площади перед зданием горпрокуратуры широкие лужи, дворники метлами сгоняют их в прикрытые ажурными решётками канавы.

Счастливая земля, у них столько воды, что она даже с неба падает.

До лицея Клемент жил в срединных областях Сероземельного материка, в Канрайской степи. Летом — одуряющая жара и сушь, зимой — пронзительный холод и всё та же убийственная сухота. Даже в городах, где множество каналов и фонтанов, сухой воздух раздирает горло и лёгкие. Дождь для любого канрайца навечно остаётся божественным даром и благословением.

Даже на сыром и промозглом Круглом материке.

…У ног Клемента по-прежнему скулил Ланмаур.

— Иди, — велел ему Клемент, небрежным движением кисти показал на дверь комнаты для очных ставок. — Жди.

Пятясь и кланяясь, губернатор выполз из следственного кабинета. Клемент подошёл к столу, нажал кнопку селектора.

— Следующего!

В кабинет вошёл Малугир Шанвериг. Склонился перед посланцем императора, переждал предписанные Высоким этикетом десять секунд и выпрямился на полупоклон.

— Так вы утверждаете, — сказал ему Клемент, — что приказ искалечить Авдея Северцева теньмам своего деда отдали вы?

— Да. — Голос у Малгуира бесцветный, измученный до смертной усталости.

Клемент подошёл к нему поближе.

— Теньмы выполняют приказы только своего владыки. Как вы заставили их подчиниться?

— Я убедил первого и седьмого теньмов, что это будет на пользу их Исянь-Ши.

— Допустим, — сказал Клемент. — А зачем вам понадобилось калечить Северцева?

— Зависть. Соперничество. Боязнь поражения. При Северцеве мне ни за что бы не получить гран-при. И тем более не получить место при дворе.

— Однако жюри всё равно присудило гран-при Северцеву. И место при дворе вам теперь не светит.

Малугир полностью выпрямил спину, сложил руки на коленях.

— Значит, не получилось.

— А как вы объясните свой публичный отказ участвовать в конкурсе? И то, что навещали Северцева в госпитале?

— Хотел отвести от себя подозрения.

Клемент смотрел на него озадаченно.

— Вы понимаете, дээрн Шанвериг, что вам грозит как минимум год каторги? Подчёркиваю — минимум. И вряд ли после плантационных работ ваши руки смогут играть на скрипке.

— Я и без того никогда больше к ней не прикоснусь!

— Почему?

Малгуир не ответил, лишь склонился в чельном поклоне.

— Для вас так важен этот плебей? — спросил Клемент.

Малгуир выпрямился.

— Для меня важна моя честь. А её больше нет.

Клемент нахмурился и сказал строго:

— Всё, что произошло с Северцевым, правильно и справедливо. Презренный грязнокровка, плебей ничтожного звания дерзнул желать недозволенного, преступно посягнул на то, что предназначено лишь людям высокого рождения. Он получил по заслугам. Черни место в грязи, а не на сцене императорского конкурса. Сам факт появления Северцева на «Хрустальной арфе» оскорбляет и подрывает устои империи.

Губы Малугира тронула горькая усмешка. Клемент поёжился — горечь была столь велика, что коснулась и его.

— Я думал, — сказал Малугир, — что на конкурсах оценивается наше мастерство. Наш талант. Та наша истинная суть, которая позволяет каждому из нас сказать: «Я есть, потому что своими делами я приношу пользу миру».

— Что за вздор? — недовольно сказал Клемент. — Я не понимаю этой чуши.

— Я всё объясню вам, предвозвестник. Если позволите.

Клемент кивнул. Малугир немного помолчал, подбирая слова, и начал объяснять:

— По-настоящему быть, а не существовать, мы можем только в свершениях. Только они делают нас людьми. Но, оказывается, на конкурсах должно оцениваться лишь происхождение. Порода. Никому не интересны наши дела, а значит — и наши души. Важна только кровь. Как будто мы племенной скот, а не люди! — Малугир посмотрел на Клемента. Тот опустил глаза, взгляд молодого Шанверига пугал до дрожи. — Вы лишаете нас права на свершения, предвозвестник. Всё, что нам позволено, — это жрать, спать и размножаться. В точности как скоту. И всем станет безразлично живы мы или умерли, потому что жизнь наша станет пустой и напрасной до бессмыслицы, а мы — живыми трупами.

Слова Шанверига-младшего царапнули болью. Клемент ответил с угрозой:

— Это бунтовщицкие речи. Так недолго и до расстрела договориться.

Юный дээрн рассмеялся невесело:

— Предвозвестник, происхождение становится драгоценным лишь для тех, у кого за душой больше ничего нет. Одни тщеславятся чистотой дворянской крови, другие — плебейской. Третьи на первое место выдвигают расу. Четвёртые — религию. Ненавидят иноверцев, презирают инокровок, а себя считают превыше всех. Но на самом деле они пусты, никчёмны и грязны как мусор.

— А себя вы таким не считаете?

— Нет, предвозвестник. Со мной всё иначе. Было иначе… — Малугир опустил голову, сцепил пальцы так, что побледнели костяшки. Вздохнул судорожно и продолжил: — У меня была скрипка. Для любого и каждого я в первую очередь был скрипачом и лишь затем дээрном, берканом, лаоранином… Я мог дарить миру музыку, и потому был людем для всех — и для дворян и для простородцев, и для бенолийцев и для иностранцев. Для всех иалуметцев, какой бы расы, веры и подданства они бы ни были. То же самое мог сказать о себе и Авдей. Я был хорошим скрипачом, он — прекрасным вайлитчиком. А теперь нас обоих нет, потому что нет нашего мастерства. Мы стали никем и ничем. Пустотой.

Клемент отвернулся. Слова Малугира во многом оказались созвучны тому, что Клемент думал о себе. Всегда и везде он был в первую очередь теньмом. В сравнении с этим всё остальное становилось ничего не значащим пустяком. Клемент тоже мог сказать о себе «Я есть». Он тоже был мастером.