Дэвид Уоллес - Бесконечная шутка (= Infinite jest | отрывок, перевод не завершён) Страница 33

- Не волноваться насчет нормативных форм глагола или четкости.

- Откинуться.

- Посмотреть что-нибудь со сценами погонь и где все взрывается.

- Расслабиться, покурить бонг, полистать каталоги чулок, пожевать гранолы большой деревянной ложкой, - мечтательно говорит Сбит.

- Переспать.

- Свалить на вечерок в самоволку.

- Натянуть старый скафандр и слушать атональный джаз.

- Секс. Переспать.

- Пежиться. Погрешить. Перепихнуться.

- Найти официантку из киоска в драйв-ине в сеэро-восточной Оклахоме с бальшими сиськами.

- Такие огромные розово-белые сиськи, как с французских картин, когда сами вываливаются.

- Такой здоровой деревянной ложкой, что в рот не вломишь.

- Просто вечерком расслабиться вволю.

Пемулис отрыгивает два куплета из «Chances Are» Джонни Мэтиса, недорыганных в душе, затем углубляется в изучение чего-то на левом бедре. Шоу надул пузырь из слюны, выросший до такого исключительного размера, что за ним наблюдает полкомнаты, пока он наконец не лопается в тот же момент, когда Пемулис дорыгивает.

Эван Ингерсолл говорит:

- В деканате сказали, что хотя бы в субботу на день Взаимозависимости у нас выходной.

Несколько голов старшеклассников поднимаются к Ингерсоллу. Пемулис двигает языком, тыкая им в щеку.

- Флабба-флабба, - трясет щеками Стайс.

- Отпустят только с уроков. А тренировки и матчи, как сказал Делинт, славно идут по плану, - поправляет Фрир.

- Но в воскресенье никаких тренировок, до концерта.

- Но все равно матчи.

Все юниоры, присутствующие в комнате, входят в континентальный топ-64, кроме Пемулиса, Ярдли и Блотта.

Всегда понятно издалека, сидит ли еще Шахт в туалетной кабинке у душевой, даже если Хэлу не видно носки шахтовых гигантских сиреневых шлепок под дверцей кабинки сразу от широкого прохода в душевую. Есть что-то смиренное, даже безмятежное в недвижных ногах под дверью. Ему приходит в голову мысль, что поза дефекации – поза покорности. Голова опущена, локти на коленях, пальцы сплетены между коленей. Какое-то скрюченное вечное тысячелетнее ожидание, почти религиозное. Лютеровские башмаки на полу у ночного горшка, безмятежные и, наверное, деревянные, лютеровские башмаки 16-го века, в ожидании откровения. Безмолвные пассивные муки многих поколений коммивояжеров на привокзальных толчках - головы опущены, пальцы сплетены, начищенные туфли недвижны, в ожидании едкого потока. Женские тапочки, пыльные сандалии центурионов, подкованные боты портовых грузчиков, тапочки Папы Римского. Все в ожидании, носки смотрят вперед, слегка притопывают. Здоровые мужики с кустистыми бровями в шкурах, скрюченные у круга света костра со скомканными листьями в руке, в ожидании. У Шахта болезнь Крона[73] - наследие от отца с язвенным колитом - и во время каждого приема пищи ему приходится принимать ветрогонные, и терпеть кучу подколок насчет проблем с пищеварением, и плюс ко всему он приобрел подагрический артрит, тоже каким-то образом из-за болезни Крона, который засел в правом колене и вызывает на корте жуткие боли.

Ракетки Фрира и Дылды Пола Шоу со стуком падают со скамьи и Бик и Блотт бросаются поднять и вернуть их на место, Бик - одной рукой, потому что второй придерживает полотенце.

- Потому что что у нас было, так, посмотрим, - говорит Сбит.

Пемулис любит петь в акустике кафеля.

Сбит тычет пальцем в ладонь то ли чтобы подчеркнуть важность, то ли для подсчета.

- Примерно, скажем, часовая пробежка у команд А, тренировка на час пятнадцать, два матча подряд.

- Я сыграл только один, - вставляет Трельч. - Утром была умеренная температура, Делинт разрешил на сегодня сбавить обороты.

- Народ, который после трех сетов, играли тока один матч, вот Сподек и Кент точно, - говорит Стайс.

- Забавно, как Трельч - как у него начинает скакать температура, как только начинаются утренние тренировки, - говорит Фрир.

- ...положим в среднем два часа на матчи. В среднем. Затем полчаса на тренажерах под надзором гребаных бусинок Лоуча с его планшетом. В общем, скажем, пять часов энергичного движения нон-стоп.

- Поступательных и напряженных усилий.

- Штитт решительно настроен в этом году, чтобы мы в Порт-Вашингтоне песенки не распевали.

Джон Уэйн за все время не произнес ни единого слова. Содержимое его шкафчика аккуратно и организовано. Он всегда застегивает рубашку снизу-вверх до последней пуговицы, словно собирается надеть галстук, которого у него даже нет. Ингерсолл тоже одевается из маленького квадратного шкафчика для старшеклассников.

Стайс говорит:

- Вот тока, кажется, они забыли, что у нас еще пубертатный период.

Ингерсолл, как кажется Хэлу, на вид полностью лишен бровей.

- Говори за себя, Тьма.

- Я грю, что напрягать наш пубертирующий скелет - очень недальновидно, - повышает голос Стайс. - Че мне делать, когда бует двадцать, а я играю нон-стоп, скелетно переутомленный и подверженный травмам?

- Темный прав.

Завитый клочок мутной полирольной шелухи и зеленая нитка спортивной ленты GauzeTex сложно переплелись с синими волокнами ковра у левой лодыжки Хэла, которая слегка раздута и синего оттенка. Он напрягает лодыжку каждый раз, как это замечает. Сбит и Трельч недолго спарингуются с открытыми ладонями, делая ложные выпады и дергая головами, не вставая с пола. Хэл, Стайс, Трельч, Сбит, Рейдер и Бик согласно предписанию академии ритмически сжимают игровыми руками теннисные мячики. На плечах и шее Сбита дикие сиреневые воспаления; Хэл также заметил фурункул на внутренней стороне бедра Шахта, когда Тед садился. Отражение лица Хэла умещается ровно в одну из плиток на стене напротив, и если он медленно двигает головой, лицо искажается и с оптическим звоном снова возвращается к норме в следующей плитке. Особое пост-душевое ощущение общности развеивается. Даже Эван Ингерсолл бросает быстрый взгляд на наручные часы и прочищает горло. Уэйн и Шоу оделись и ушли; Фрир, главный приверженец полироли, ковыряется в волосах у зеркала, Пемулис теперь тоже встает, чтобы отодвинуться от ног и руки Фрира. Глаза у Фрира выпученные и широкие, из-за чего, как говорит Аксхэндл, кажется, будто Фрира то ли бьют током, то ли душат.

А время в дневной раздевалке кажется безграничной глубины; все они были здесь раньше, точно так же, и снова будут завтра. Свет снаружи становится печальней, в костях отдается грусть, края удлиняющихся теней все четче.

- По-моему, это Тэвис, - говорит им всем в зеркало Фрир. - Всюду, где царят бесконечные труд и страдания, за всем стоит долбаный Тэвис.

- Не, это Штитт, - говорит Хэл.

- У Штитта не хватало калиток на крокетной площадке уже задолго до того, как ему попались мы, - говорит Пемулис.

- Пемстер и Хэл.

- Халацион и Пемарама.

Фрир складывает крошечные губки и выдыхает, словно задувает спичку, сдувая какой-то крошечный остаток после откалупывания со стекла большого зеркала.

- Штитт только делает, что ему говорят, как славный послушный фашист.

- Че за хайль ты несешь? - спрашивает Стайс, который хорошо известен тем, что спрашивает только «Как-высоко-сэр!», когда Штитт говорит «Прыгать!», нащупывая вокруг по ковру, чем бы кинуть во Фрира. Ингерсолл подбрасывает Стайсу взбученное полотенце, чтобы быть полезным, но Стайс не отрывается от глаз Фрира в зеркале и полотенце падает ему на голову и остается там висеть. Эмоции в комнате, кажется, инвертируются каждые пару секунд. Раздается полузлой смешок над Стайсом, пока Хэл вскарабкивается на ноги, аккуратно, поэтапно, перенося большую часть веса на здоровую лодыжку. Во время этой комбинации полотенце Хэла спадает. Сбит говорит что-то, что тонет в реве смыва.

Феминизированный американец стоял поверх утеса под небольшим ракурсом к Марату. Он всматривался в тень сумерек, которая накрыла их, и во все более сложное мерцание сшайского города Туксон, как завороженный, на манер того, как слишком большие для глаза виды завораживают людей до ошеломленного очевидения.

Марат, казалось, задремал.

Внутри тени даже у стипливского голоса был иной тембр.

- Говорят, это великая и, может, вечная любовь - у Рода Тана к вашей этой Лурии.

Марат хекнул, слегка повозившись в кресле.

Стипли сказал:

- Такая, о которой слагают песни, за которую умирают, а потом увековечиваются в песнях. Получаются баллады, оперы. Тристан и Изольда. Ланселот и как ее там. Агамемнон и Елена, Данте и Беатриче.

Вялая улыбка Марата росла, пока не стала гримасой.

- Нарцисс и Эхо. Кьеркегор и Регина. Кафка и та бедная девчушка, что страшилась получить у ящика почту.

- Интересный выбор примера - почта, - притворно хихикнул Стипли.

Марат проснулся.

- Сними свой парик и посри в него, Хью Стипли BSS. И меня устрашает твое невежество. Агамемнон не имел отношения с этой царицей. Муж был Менелай, что спартанский. А ты хотел говорить Парис. Елена и Парис. Что тройский.