Игорь Поляков - Доктор Ахтин. Бездна Страница 38

Боль по-прежнему со мной, а, значит, я жив. Правда, теперь боль во всем теле, с головы до пяток, но так ли уж это важно. Богиня, моё основное болеутоляющее средство, говорит со мной, и я готов терпеть, чтобы слышать её, чтобы видеть и верить — она будет рядом, когда я безвозвратно шагну в бездну.

Чтобы я ни думал и ни говорил, шагнуть не просто.

Падение в бездну страшит, хоть я и знаю, что есть другие миры.

Хоть я надеюсь, что там нас любят, и там нас ждут.

Открыв глаза, я понимаю, что нахожусь в большой пещере. Два факела под распятьем освещают небольшое пространство около возвышения, с которого обычно вещает Пророк. Я лежу на спине, поэтому вижу прямо над собой распятого Христа. Да, я понимаю, что природа совершенно случайно создала эту стену, и каменная фигура очень отдаленно походит на многократно растиражированное христианское распятие, но как бы ни назвали этот артефакт, паства свято верит, что это Божье Знамение. И не мне пытаться изменить мировоззрение теней.

Мысленно оценив ущерб, нанесенный моему телу, — ушибы и синяки на туловище и конечностях, выбитые зубы, сломанный нос и обгоревшее лицо, — я растягиваю губы в улыбке. Думаю, что только это меня и спасает: способность улыбаться в моменты, когда мрачные глубины бездны манят своей вечностью. И еще меня радует то, что на руках и ногах нет пут, — я не связан и никак не фиксирован. Мне холодно, и это значит, что на мне минимум одежды: в чем я вышел из болота, в том и лежу на камнях. Такое впечатление, что меня бросили умирать, от холода и от ран. Но почему здесь, в святом месте, на глазах у распятого Иисуса Христа?

Скорее всего, кто-то присматривает за мной, и я даже знаю — кто. Валентин не упустит возможность понаблюдать за мной и продлить мои мучения. Повернувшись на бок, я поднимаю тело сначала на четыре точки, а потом и на две. Я чувствую головокружение, слабость в ногах и радость в сознании.

— Я рад, что ты сможешь почувствовать, как я убиваю тебя.

Голос Валентина, достаточно тихий и обволакивающий со всех сторон, заставляет меня сжать кулаки. Я не против умереть, но не от руки Агафона. И мне совсем не хочется насытить монстра своим мозгом.

Я стою и жду. Моё тело неподвижно, глаза закрыты, а сознание, отпущенное на волю, ищет противника. Валентин стремительно приближается сзади, и за мгновение до того, как нож пронзит мой бок, я падаю в сторону. Лезвие рассекает воздух, а Валентин, споткнувшись об мою ногу, падает лицом вниз. Он успевает подставить руки, и это спасает его от удара об камень. Но и ослабляет его защиту, потому что нож вылетает из руки и падает в метре от него. И далеко от меня.

Чертыхнувшись, Валентин вскакивает на ноги и поворачивается ко мне. Я тоже уже стою на ногах. Как бы ни было больно, тело подчиняется мне.

— Я всё равно убью тебя!

Противник взбешен, и это хорошо. Я терпеливо жду, когда он бросится на меня. Я даже даю ему возможность сбить меня с ног. Удар спиной об камень, и на мгновение я забываю, как сделать вдох. Торжествующий Валентин сжимает мою шею и давит изо всех сил. Я вижу отблески пламени от факелов в его глазах. Я знаю: пламя — это танец Богини в мою честь. Она рядом, и это лучшая помощь для меня.

Резким движением правой руки я сбоку наношу удар в шею Валентина. От неожиданности и боли он кричит, — эхо его крика разносится по пещере, создавая эффект присутствия десятков людей. Хотя, может это та реальность, в которой я нахожусь, — овцы из стада отца Федора наблюдают за боем и ждут сигнал, чтобы напасть. Валентин отваливается в сторону, освобождая меня.

Встав и добравшись до ножа, я беру его в руку, и, наконец-то, выхожу из спячки последних дней.

Я становлюсь самим собой, словно нож возвращает меня к жизни.

В сознании возникают привычные образы. Я знаю, каким будет моё следующее движение. Мышцы дрожат в предвкушении боя.

— Я — Парашистай, — говорю я громко, глядя в глаза Валентину, который прыгает на меня, — и я пришел за тобой.

Лезвие ножа легко входит в межреберный промежуток слева, — это милосердие к врагу. Я убиваю быстро и почти безболезненно. Это моя благодарность Валентину за то, что он дал мне нож.

Я прекрасно понимаю, что этот бой с Валентином всего лишь начало. Битва еще впереди, и в ожидании основных сил противника, я поднимаю руку с окровавленным ножом вверх, и, направив острие на каменного идола, изо всех сил кричу, выплескивая из себя безумное желание убивать.

Запах крови. Настолько сильный и явственный, что заставляет на мгновение забыть боль. Я словно вдыхаю наркотик, который обезболивает, вызывает эйфорию и толкает сознание к безумству. Никогда раньше я не задумывался о том, насколько значим этот фактор в убийстве. Собственно, все предыдущие массовые убийства я совершал только в своем сознании. Никогда наяву, потому что самые первые мои жертвы не сопротивлялись, находясь под кайфом. Это совсем по-разному, — убивать в бою и убивать покорные жертвы.

После Валентина следующим на меня нападает Афанасий. У него тоже нож, и он умеет обращаться с ним. Он силен и проворен. От первого удара я уворачиваюсь, но острие ножа рассекает мне кожу на плече. Второй настигает меня, — я чувствую боль в боку, и только теперь начинаю ощущать терпкий запах крови.

Аромат, который заставляет жить и двигаться.

Я падаю на правое колено, опускаю голову вниз. И жду. Однажды со мной это случилось, — я подставляю свою шею, даю противнику шанс добить меня, — но не помню, когда это было. Афанасий приближается, и за секунду до решающего удара ножом, я снизу вверх вонзаю нож в тело врага. Он кричит от неожиданности и боли, а я, вытащив нож из раны и привстав с колена, рассекаю ему горло.

Брызги алой крови разлетаются в разные стороны, а запах распространяется по всей пещере.

Теперь у меня два ножа. Это и благосклонная улыбка Богини несут мне удачу, я знаю об этом. Когда сзади ко мне приближается мужик с топором, я успеваю нырнуть под удар и вонзить лезвие в живот. Петли кишечника вываливаются из разрезанного живота, жидкость смешивается с кровью, заливая камни. Это был больной циррозом мужик, которого я сейчас навсегда избавил от болезни. Всего лишь небольшая операция, которая навсегда облегчила его страдания.

Я всего лишь мгновение созерцаю агонию пациента, — мне надо трудиться дальше. Удел имеющего Дар — трудится во имя тех, кто нуждается во мне.

Отец Федор, которого я вижу в дальнем углу пещеры, что-то говорит овцам из своего стада. Пастырь всегда рядом со своей паствой, — в радости и в горе, в молении и трудах, в жизни и смерти. Он указует перстом, и сразу несколько теней бросается на меня.

— Прими, Господи, жертвы, ибо это во имя Твоё, — кричу я, улыбаясь приближающейся ко мне женщине в телогрейке и темном платке на голове. Я вижу безумие в её глазах, — она, так же, как и все тени, не способна трезво оценить ситуацию. Под влияние проповедей Пророка инстинкт самосохранения атрофировался, а вместо него в сознании царит слепая вера. Она безоружна, но опасна для меня своей непредсказуемостью. Во мне нет жалости, я не даю ей ни одного шанса. Когда она приближается ко мне, вытянув руки, готовая вцепиться в моё лицо ногтями, я ударом ногой отбрасываю её назад.

Убиваю ножом молодого мужика с поросячьими глазами и тупым выражением лица, который даже не пытается напасть на меня. Он просто бежит на меня, и нож останавливает его на расстоянии вытянутой руки. Затем сверху вниз наношу удар подростку, который падает, кричит от боли и не видит ничего из-за крови, стекающей по лицу, но, тем не менее, хочет укусить меня за ногу. И только после этого острие ножа рассекает шею женщины в платке, которая резко, как коза, перескакивает через трупы.

В какой-то момент я перестаю воспринимать действительность такой, какой видят её мои глаза. Наверное, это к лучшему, — невозможно сознанием принять бессмысленность этого массового жертвоприношения. Руки по локоть в крови, но я ведь знаю, что этот труд тяжел, неблагодарен и отвратен. Но — кто-то должен вычищать Авгиевы конюшни. Я невольно улыбаюсь сравнению, пришедшему мне в голову: во все времени нужен Чистильщик, убирающий грязь и мерзость человеческого бытия. Однажды приходит тот, кто должен сделать тяжелую работу, и получить за это благодарность от Бога.

Я громко смеюсь, потому что знаю — Божья благодарность обычно отрыгается кровавой рвотой.

Что сейчас и происходит.

Я не могу уследить за толпой теней, которые лезут со всех сторон.

Я убиваю их, мои ножи работают без устали, кровь льется рекой.

Но этого мало.

Сначала резкая боль в ноге, — в левое бедро вонзаются вилы. Два крепких и острых штыря из четырех застревают в мышцах бедра, вызывая неожиданную боль. Теперь я ограничен в движениях, и уже не могу ловко уворачиваться.

Затем удар сверху деревянной палкой возвращает боль в голове. Мимолетное помутнения сознания и сверкание звездочек в глазах.