Ольга Голосова - Преобразователь Страница 39

— Здравствуйте, Сергей Георгиевич… Чернов, я не ошибся?

— К сожалению, нет.

— Вот и славно. Можете звать меня Владимиром Николаевичем. Дело в том, — мужчина оглянулся в поисках стула, но, не найдя его, недовольно передернул плечами и подошел ко мне ближе еще на один шаг, впрочем, не так близко, чтобы я мог дотянуться до него, — дело в том, что мы очень давно пытаемся разобраться с некоторыми проблемами, возникшими у нас не по вашей вине, но при вашем опосредованном участии. Я понятно излагаю?

Я кивнул.

— Так вот, сегодня, в некотором роде благодаря вам, нам наконец-то удалось получить в свое распоряжение некоторые бумаги, которые, как нам кажется, должны пролить свет на некоторые, м-м-м… вопросы. Но чтобы внести в дело окончательную ясность, нам необходима ваша помощь.

Собака какая, от его витийства у меня мозги набекрень съехали.

— Вы понимаете, о чем я?

— Если честно, не совсем. Я приехал к старым друзьям моего отца, о существовании которого услышал совсем недавно, и хотел от них разузнать о нем побольше. А тут этот гоп-стоп…

Владимир Николаевич хмыкнул.

— Позвольте вам не поверить…

— А, сколько угодно… — я вдруг отчетливо представил себе, что сейчас меня будут бить, и мне расхотелось поддерживать эту комедию.

— Так вот. Сейчас я покажу вам некую бумагу, а вы скажете мне, что она значит. В противном случае мне придется прибегнуть к крайним мерам. Надеюсь на ваше благоразумие…

С легкостью двадцатилетнего юноши мужчина опустился передо мной на корточки и на вытянутой руке поднес к моим глазам бумагу, на которой было отпечатано:

Роспатент, № 2339АОД4589. Без анализа крови не действительно. Спросить на вахте.

Бедняга Владимир Николаевич не знал, что у меня фотографическая память. При всем при этом на моем лице, по-видимому, отразилось удивление, поэтому Владимир Николаевич с той же легкостью поднялся на ноги и быстро спрятал бумагу в карман.

— Итак, Сергей Георгиевич, чтобы это могло значить?

— Ума не приложу, — со всей возможной искренностью ответствовал я. — Скорее всего, это код или шифр.

— Это номер патента, под которым ваш батюшка зарегистрировал свое изобретение. Но нам не нужен патент. Нам нужна формула. И мы хотим знать, как нам ее от вас получить?

— Без понятия, — ответил я и по лицу визави догадался, что ответ неверный.

— Ну что ж. Сейчас сюда придут…

— И эта акула узнала,

что значит румяные парни

из третьей ремонтной бригады[60]… —

продекламировал я и подумал, что это конец. «Таких не берут в космонавты».

— Продолжим минут через пятнадцать, — ответил Владимир Николаевич после секундной паузы и вышел.

Пять секунд — это много или мало? Как медленно они тянулись, пока мысли мои в смертной тоске метались в поисках спасения, как быстро они истаяли, прежде чем удар подкованного ботинка в грудь опрокинул меня на стену. Хрустнули, но выдержали ребра, во рту стало солоно и горячо. Следующий удар пришелся в почки, потом в живот, потом снова в ребра… Били с удовольствием, а я нелепо прикрывал лицо свободной рукой, хотя в лицо-то и не били. Возможно, я еще что-то орал, или выл, или плакал, кажется, я обмочился и обгадился, но отключился в тот момент, когда, захлебываясь собственной рвотой, не смог увернуться от удара ногой в ухо…

Очнулся я от того, что меня за шиворот куда-то волокли по кафельному полу. Ворот рубашки, купленной по случаю в Лондоне, никак не хотел отрываться и впился мне в шею, перерезая кадык. От боли я ничего не соображал и все хотел вздохнуть, издавая всхлипы и стоны… Меня волокли и материли.

— Вот гад, обоссался. Теперь мой его, а то шеф и не подойдет.

— Давай обдадим его водой из пожарного шланга, там во дворе валяется. Им сегодня Паша свою тачку мыл.

— А что, вещи с него статскивать?

— Ну его на хер, м…ка.

— Так воняет от него, как от…

— А че, ты и стаскивай.

— Во…, говнюк…

— Блин… сраное… — и меня пнули под ребра.

От боли я закричал.

— Смотри, очнулся… Ну ща мы его освежим.

От боли и ужаса я почти ничего не видел и не соображал, хотя понимал, что по голове они меня все-таки не били, иначе бы я не смог понять даже этого…

Меня бросили на землю, грубо сорвав одежду, и через секунду я снова заорал от новой боли, холода и неожиданности. Мощная струя ледяной воды обрушилась на меня, отбросив и покатив меня впереди себя. Я почувствовал, как в тело мне впиваются камни, а струи, острые как ножи, рассекают мне кожу. Я спрятал голову в ладони и закричал, пытаясь уйти, спрятаться от дикой всепроникающей боли, потерять сознание, раствориться, провалиться сквозь землю, прочь от этого кошмара, этих судорог, сотрясающих мое тело, от расползающейся печени, разрывающейся селезенки, сломанных ребер, отбитых почек и… от этих страшных, отвратительных, злых и тупых людей… за что они меня так, за что?

Ведь я не могу ничего с этим сделать, мне просто больно, а они меня мучают, я больше совсем-совсем не могу терпеть, и…

И в этот момент воду выключили.

Меня начала бить дрожь, отчего новые спазмы боли прокатились от горла до ступней.

— Хорошего понемножку, — сказал кто-то.

— Хватит с засранца, здесь вода дороже денег. Опять полковник вонять будет, что воду извели. Ее же в цистерну полдня заливали.

— Юрец, доложи боссу, что можно продолжать. Кажись, наш придурок очухался.

Над моим ухом скрипнул гравий. Удар в живот опрокинул меня на бок, и я заплакал:

— Больно, как больно, больно-больно-больно-больно…

— Вот засранец, еще и ноет.

На меня смачно плюнули.

Но даже сквозь боль я почувствовал, как мышцы мои накрыла первая волна судорог. Изо рта тонкой струйкой побежала слюна.

Поблизости зазвонил чей-то мобильный. Вежливый голос сказал:

— Алло. Что?! — голос из вежливого мгновенно превратился в угрожающий. — Как не нашли? Они не могли уйти далеко, перекройте все, найдите их, или я… — тут голос затих, а потом разразился воплем:

— Суки, идиоты, кто разрешил поливать его водой? Вы что сделали??! Молитесь теперь, чтобы…

Но глаза мои уже не различали цветов. Я слышал, как медленно выплескиваются из людей слова, как тихо стекают из шланга последние капли воды, как отчетливо хрустят песчинки, перекатываясь под ногами… Медленно-медленно черная капля крови выкатилась у меня из ноздри и упала на землю, едва не утопив муравья, который… Тело мое выгнулось и подбросило меня кверху. На лицах окружающих меня мужчин я прочел изумление, я успел рассмотреть их расширившиеся зрачки и сжимающиеся кулаки, прежде чем два моих пальца с хрустом вошли в глаза тому самому, первому, кто ударил меня в ребра. Коронный удар сработал. Брызнула кровь. Потом я перебил кадык второму, прежде чем третий успел ударить меня ногой в бедро. Тот, седой, побежал, как мне показалось, очень медленно. Как порхает бабочка. Потом я зачем-то оторвал третьему голову и закинул ее себе за спину. Мне стало весело и легко, тело почти не болело, и обида куда-то девалась. Как это нелепо — быть беспомощным и обиженным, не так ли? Мы не созданы для этого. Мы созданы для радости и полета.

Седой куда-то спрятался, и я пошел его искать. Но тут я встретил еще одного, из тех, он бежал к машине, серебристой и вытянутой, как стрела. Красивая машина, я бы такую полюбил. Вначале я оторвал человеку руку, просто так. Потом выдавил глаза и разорвал рот, а потом он мне надоел. Он всего меня облил своей кровью. Я отбросил его в сторону и хотел было сам прокатиться на такой классной машине, но мир еще раз переменился, и мне ничего не оставалось, как опуститься на четвереньки, задрать морду вверх и запеть. Ко мне уже бежали новые люди, но они теперь не видели меня. Я прошмыгнул между колес машины и, заметив щель между гаражом и воротами, нырнул туда. Глупые, злые, во всем виноватые люди, как жаль, что я не попробовал вашей крови на вкус. Она пахнет совсем по-другому, чем моя.

* * *

Хотелось пить. Крыса задрала морду и стара тельно обнюхала воздух. Водой пахло только с той стороны, откуда пахло человеческой кровью и смертью. Грязная слипшаяся шерстка на загривке зверька встала дыбом, зубы угрожающе оскалились. Крыса фыркнула и переступила лапками. Ей очень была нужна вода, без нее измученный ранами организм не мог справиться с жаром. И, прижавшись к земле, крыса быстро, приволакивая поврежденную лапу, побежала туда, куда толкала ее жажда.

Как это? Зачем мне туда? Они поймают меня и убьют! Я не должен этого делать!

Крыса замерла в жесткой, поросшей неровными клоками траве и снова принюхалась. Воздух нес с собой запахи крови, пота, мокрого песка, человеческих испражнений, а главное, застывшего в воздухе тягучего страха, густым облачком повисшего над мокрым пятачком земли. Надо осторожно обойти открытое место, нельзя, чтобы ее заметили. В траве шныряли ящерицы, прыгала огромная саранча. При случае можно перебиться и такой пищей. Но сейчас нельзя. Надо другое. Крыса отвернулась от жирной ящерицы, задремавшей на солнцепеке, и побежала дальше. А вот и вода! Небольшая лужица еще не успела испариться, задержавшись в окаменевшей от жары глиняной выбоине — неглубокой сточной канаве. Осмотревшись, крыса прошмыгнула к луже и жадно припала к воде. Ее горло судорожно пульсировало в такт глотка́м, облезлая шерсть не скрывала просвечивающей голубоватой кожи. Лапки тряслись от слабости и возбуждения, хвост нервно подрагивал. Ей было очень страшно на открытом месте, но надо было пить.