Ольга Голосова - Преобразователь Страница 40

Как это? Зачем мне туда? Они поймают меня и убьют! Я не должен этого делать!

Крыса замерла в жесткой, поросшей неровными клоками траве и снова принюхалась. Воздух нес с собой запахи крови, пота, мокрого песка, человеческих испражнений, а главное, застывшего в воздухе тягучего страха, густым облачком повисшего над мокрым пятачком земли. Надо осторожно обойти открытое место, нельзя, чтобы ее заметили. В траве шныряли ящерицы, прыгала огромная саранча. При случае можно перебиться и такой пищей. Но сейчас нельзя. Надо другое. Крыса отвернулась от жирной ящерицы, задремавшей на солнцепеке, и побежала дальше. А вот и вода! Небольшая лужица еще не успела испариться, задержавшись в окаменевшей от жары глиняной выбоине — неглубокой сточной канаве. Осмотревшись, крыса прошмыгнула к луже и жадно припала к воде. Ее горло судорожно пульсировало в такт глотка́м, облезлая шерсть не скрывала просвечивающей голубоватой кожи. Лапки тряслись от слабости и возбуждения, хвост нервно подрагивал. Ей было очень страшно на открытом месте, но надо было пить.

Вдруг уши зверька беспокойно вздрогнули и развернулись вперед. Сюда кто-то шел. Крыса сделала последний быстрый глоток и метнулась в сторону спасительных зарослей алычи. Самым страшным для нее сейчас были не люди — эти колоды двигались слишком медленно и неуклюже, к тому же ничего не замечали вокруг, — самыми страшными были животные, из тех что служат человеку. О, эти были гораздо проворнее своих хозяев. Но тупые люди не догадались завести даже кошку.

Крыса облизала усы, на которых еще оставались капли влаги, и принялась приводить себя в порядок, то и дело с интересом поглядывая на людей. Люди волокли носилки и большие черные мешки, куда принялись укладывать своих мертвяков. По мнению крысы, логичнее было бы их съесть — если они не умерли от болезни — или бросить прямо так: опыт многих поколений подсказывал ей, что иногда трупы сородичей бывают очень опасны. Она перестала умываться и с любопытством уставилась на людей. От тела без головы исходил приятный запах свежей добычи, и она с сожалением облизнулась. Но вдруг кто-то посмотрел в ее сторону. Крыса замерла и через секунду исчезла. После того как она попила, ей надо было поспать — солнце неприятно слепило глаза и мешало ориентироваться в пространстве. Ничего, скоро станет темно. Вдруг крыса остановилась и уставилась в землю перед собой. Уши ее прижались к затылку, щеки приподнялись, обнажая крупные резцы.

Я — не крыса, мне нужно обратно, я должен спасти…

Крыса недоуменно огляделась, встряхнулась и двинулась вдоль забора, ища место, где можно затаиться и выспаться. Неподалеку валялись бетонные блоки. Крыса обнюхала воздух и юркнула в черную щель. Там она еще немного повозилась, поудобнее устраивая свое разбитое тельце, и вскоре уснула, свернувшись клубком.

Глава 16

Кловин. Ремигий

Замок воздвигли прямо на берегу Рейна, на вершине скалы, и далеко внизу, среди бурых осклизлых валунов, днем и ночью грохотала вода, оставлявшая во рту дурной привкус железа. И еще постоянно дул ветер. Он дул утром и вечером, выл в донжоне солнечным днем и тоскливо гремел медной кровлей безлунной ночью. Из замка прямо к расселине вела узкая тропа, через которую вольные каменщики, верные своему цеховому мастерству, перекинули чудесный мост. Прямо перед мостом, для назидания бродяг и вразумления прижимистых купчиков, соорудили виселицу, и ветер раскачивал ржавую цепь с гниющим трупом, извлекая из металла тонкий, плачущий, полный жалобы на холод и непогоду скрип. Певчие птицы сюда не залетали: слишком высоко. Только вороны со скуки по очереди качались на голове у мертвеца, лениво склевывая с его черепа остатки мяса. Женщина часто стояла на крепостной стене, смотрела на исчезающую в далекой роще пустынную дорогу да обрывала лепестки чахлых цветов, с трудом пробившихся сквозь трещины в камнях.

Замок барона-епископа построили на границе графства, над единственной дорогой, ведущей через Трир к Кельну. По заведенному порядку наемная дружина каждый день объезжала окрестные леса, собирая дань то с купцов, то с разбойников, широко толкуя право на взимание податей, дарованное барону самим бургграфом Кельнским. И ежедневно женщина поднималась на стену, чтобы посмотреть туда, где пологий скат горы тонул в лесу, стремясь лишний раз убедиться в том, что мост всегда полон стражников, расселина глубока, а замок непреступен и что на пустынной дороге нет ни единой живой души.

Женщина, или то существо, которое выдавало себя за нее, находилась в плену. Бывшему барону Хейдрику, а ныне епископу Ремигию эта добыча досталась дорогой ценой, и ныне он намеревался продать ее еще дороже.

Минувшей ночью он наконец избавился от этих дьявольских выродков, оборотней, которые едва не погубили его, пошатнув самые основы его веры — веры в Бога. Как он надеялся, как верил, что таинство крещения очистит их от грехов, изгонит из них дьявола, изменит их чудовищное естество, и они станут людьми навсегда! Но этого не произошло. То ли Спаситель приходил спасти лишь избранных овец, а этим псам не перепало даже крох, то ли с самого начала они были лишь гнусными оборотнями и адскими тварями и поэтому были от века обречены на жалкое полузвериное существование — он не смог решить для себя, как не смогла определить этого и Святая инквизиция.

Но его соблазны таились в ином. В арабских рукописях, тех что его отец привез из Крестовых походов вместе с шелковыми тюками и золотыми украшениями, он вычитал секреты арабских ученых, писавших, что твари эти зародились еще дальше, еще восточнее Аравийской пустыни и шли в халифат по Великому шелковому пути.

«Их занесли нам далекие караваны с тюками цветного шелка, но это мнение малосведущего автора этих строк. Впрочем, слыхал я, что в землях франков, как и в далеких странах, где восходит солнце, есть люди, которые проповедуют, будто души людей переходят в другие тела в зависимости от заслуг: душа доброго человека может попасть в тело султана, или полководца, или иной славной персоны, а душа дурного человека войдет в тело несчастного бедняка, в котором будет подвергаться страданиям. Но души людей — и это слыхал я от одного просветленного — могут перейти даже в тела животных и гадов. Говорят, что это племя и есть обреченные на искупление злые души, вселившиеся по воле Аллаха в мерзких тварей», — вот что писал мудрейший Аль-Фархад Наме. Ему вторил Джабир ибн Хайям Персиянин: «Слыхал я от мудрецов, бывших до меня, что народ этот носит имя “сабдаги”, что значит “владетели земли”, и породили их бессмертные мудрецы сянь, или тянь-ши, из желтой страны Чин в отместку правителям за то, что они Великому Пути и Источнику всего Сущего предпочли суету временного величия и, погрязнув в междоусобицах, отвергли недеяние[61]. И прежде чем уйти на Запад, последний из бессмертных отпустил этот народ, бывший у них в услужении, на свободу, дабы наложили они свою руку на тех, кто разорил величайшие святыни и уничтожил пути в Счастливые земли. И сказывают также, что с тех пор расселились эти сабдаги по лицу земли, и нет им числа, и могут они принимать вид людей с головой крысы, или просто людей, или даже вовсе нет у них вида. И слушаются они голоса серебряной трубы, а уничтожить их может только Великое Снадобье, которое и положило им начало».

Соблазн был в том, что день за днем, ночь за ночью, перечитывая эти строки, епископ думал о том, что из этих тварей можно сделать верных слуг Божиих. Да разве не этим занимались его отец и братья, разве он сам не был подмастерьем в Гильдии Крысоловов? И только нежелание множить смерть и наивная вера в то, что этих бестий можно преобразить, очистить от животной скверны, привели его на путь монашества.

И вот он, итог этого пути.

Епископ подошел к высокому стрельчатому окну. Далеко внизу, за стенами замка, еще дымилось огромное пожарище. Черные головни и жирный пепел — видит Бог, ни одной человеческой кости не нашли слуги, когда пламя, сожравшее оборотней, стихло. У него просто не было выбора. Они разлагали монастырь изнутри, вселяли в сердца людей ужас и отвращение, вызывали недовольство даже самых преданных братьев. Они были чужие — чужие по крови, по природе. Они были нелюди. Народ пошатнулся в вере, слухи один нелепее другого поползли по деревням и городам.

Епископу действительно не везло: с промежутком в неделю в ближайшей деревне сначала родился теленок с двумя головами, восемью ногами и двумя хвостами, а потом двухголовый поросенок. Ног, правда, у него было всего четыре.

Все это явно предвещало великие потрясения. В замке удвоили караулы, на стены выставили лучников. Обошли поселение крестным ходом. Ближние деревни опустели. Население стекалось к монастырю, подальше от замка.