Владимир Моисеев - Наивный наблюдатель Страница 4

               Идея учредить Институт понравилась Магистру.

               Ему предложили на выбор два варианта достижения практического бессмертия. Первый предполагал замену изношенных биологических органов и прочих частей тела донорскими. Или, что считалось значительно практичнее и дешевле, искусственно созданными механическими и электронными аналогами. В этом случае Магистр должен был согласиться на бесконечную серию трансплантаций, свыкнувшись с мыслью, что пока еще принадлежащее ему тело будут постоянно кромсать, отделяя и отбрасывая за ненадобностью его плоть, кусок за куском. Не удивительно, что второй вариант Магистру понравился больше. Доктор Соловьев, один из руководителей проекта почти олигарха, доставшийся новому хозяину по наследству вместе со зданием, предложил записать его сознание на внешний носитель. И решение, устраивающее всех, было принято. Работа началась.

               Есть такое устойчивое словосочетание — государство в государстве. Человеку, который живет в выдуманном мире собственных фантазий и привычек, трудно объяснить, что это такое. Но стоит ему вылезти на свет божий и оказаться в  упомянутой системе, как все становится понятным без лишних слов. Совсем как у птички, у которой коготок увяз. Перед тем, как окончательно пропасть, к ней обязательно приходит осознание устройства всей гибельной системы мироздания, в которую она так неудачно попала. Обычно одного коготка, прищемленного капканом, достаточно.

               Впрочем, люди встречаются разные. Для одних из них давление системы невыносимо и гибельно, а другие даже не замечают его, потому что «по-другому не бывает».

               Если бы Зимина спросили: «Что вам приходит в голову, когда слышите: «государство в государстве»? Он бы честно ответил: «Это наш родной и нежно любимый Институт». Надо признать, что у него были веские основания для такого утверждения. Иногда ему казалось, что он всего лишь заключенный в концлагере для привилегированных перемещенных лиц. Конечно, он понимал, что Правила придуманы для того, чтобы обеспечить должный уровень секретности. Но Зимину было некомфортно в Институте, не хватало свободы. Его приводило в ярость, что на любое действие он должен получать разрешение у начальника.

               А вот Горский не видел ничего странного в том, что Дирекция Института ввела жесткие Правила поведения, которые самим своим существованием нарушали свободу сотрудников. Возмущение Зимина удивляло его.

               — О каких правах ты говоришь? — спросил он.

               — О свободе научного познания, доступе к необходимой информации, а также свободе вероисповедания, совести, слова. Мне не нравится каждое утро петь гимн во время подъема флага Института. Я хочу читать стихи не пяти людям, а шести или двадцати шести. Меня коробит, когда сотрудник отдела снабжения начинает учить нас с тобой эстетике познания. Мне кажется, что мы с тобой давно бы справились с решением нашей задачи — записи сознания человека на внешний носитель, если бы нам не мешали эти дурацкие Правила, придуманные неизвестно кем и не понятно для чего.

               — Переживаешь из-за того, что наш начальник всего лишь майор? — спросил Горский, ухмыльнувшись. — Тебе генерала подавай?

               — Не передергивай! Про Кротова ничего плохого не могу сказать. Наоборот, считаю, что нам с ним повезло.

               — Согласен. Это так. А теперь ответь на такой вопрос: считаешь ли ты себя специалистом по управлению столь крупными организациями, как наш Институт?

               — Нет, — признался Зимин.

               — Так предоставь заниматься организацией научного процесса людям, которые в этом разбираются. У них это лучше получится.

               — Но ты сам возмущался, когда нам запретили читать стихи.

               — Не стихи, а рифмованные тексты.

               — Есть разница?

               — Конечно. Ты знаешь, как повлияет наша страсть к стихам на работу с сознанием пациента?

               — Нет.

               — Догадываюсь почему. Ты не учитываешь собственное воздействие на мозг пациента. А вот люди, разработавшие Правила для сотрудников Института, прекрасно знают, что исследователь может повредить чужое сознание, и препятствуют этому. Они в этом разбираются лучше нас.

               Зимин решил, что хорошим ответом будет правильно подобранное стихотворение:

Как и раньше, как и встарь —Первым месяцем январь.А как кончился январь,Деться некуда — февраль.

               — Не понял, — сказал Горский.

               — Главные слова здесь — «как и раньше, как и встарь». Но мне все равно непонятно, как Правила могут помочь работать с записанным сознанием пациента?

               — Не плачь, Зимин! Правила помогут нам, даже если мы не будем знать, как они работают. Не отвлекайся на частности. Правила универсальны.

               Еще совсем недавно Зимин любил свою работу. Не было сомнения в том, что самый простой способ достичь практического бессмертия — это скопировать сознание на внешний носитель. Людям, решившим доверить свой разум компьютеру, больше не страшны были бы старость, болезни, катастрофы, гибельные для прочих, изменения климата, вообще любые несчастные случаи. Напротив, записанному сознанию стали бы доступны свершения и подвиги, о которых люди, сохранившие плоть, могли лишь мечтать. Например, путешествия на Марс или на спутники Юпитера и Сатурна. Человек стал бы бессмертным по собственному желанию! И достигнуто все это было бы не колдовством, не божественным промыслом, не с помощью магии, а умом и руками психофизиков.

               Это стало бы выдающимся достижением человечества, был бы совершен новый эволюционный скачок. По правде говоря, ради этого стоило работать.

Горский был доволен результатами предварительных экспериментов. Ему не терпелось провести  полноценную запись человеческого сознания, как можно скорее. А вот Зимин торопиться не хотел. Действительно, отдельные функции сознания моделировались на удивление удачно, но объединить фрагменты в единый процесс и заставить их функционировать автономно, пока еще не удавалось. К тому же при реализации проекта возникли некоторые проблемы, однако связаны они были не с технологией копирования, а с психологией полученных фрагментов сознания. У них не было голов, ручек и ножек, поэтому Зимин придумал для них смешную кличку  — мыслики. Но в официальных отчетах их, естественно, по-прежнему называли фрагментами.

               Они старались думать. А чем еще может заниматься фрагмент интеллекта, сохраненный на внешнем носителе? Отсюда и все их беды. Честно говоря, людям, решившимся на запись сознания, раньше думать приходилось не очень часто. Например, когда надо было решить брать с собой на прогулку зонт или нет. О, некоторые умудрялись для обдумывания этой важной проблемы устраивать целое исследование, особенно, если не доверяли сообщениям синоптиков. Они пристально изучали небо, следили за ветром и проверяли показания барометра. Это была целая наука, требующая значительного напряжения сил, в первую очередь, умственных. Но перед мысликами такие проблемы не стояли. Они должны были научиться думать о чем-то отвлеченном, философском, совсем не связанным с жизненными обстоятельствами.

               При одной мысли, что вся его дальнейшая работа будет заключаться в обучении мысликов умению болтать на отвлеченные темы, у Зимина начинал болеть живот и подергиваться глаз. Вероятность того, что его труд когда-нибудь приведет к успеху, была слишком мала. Он был не готов взять на себя ответственность. Зимину хотелось, чтобы эксперимент отложили хотя бы на год.

               Но пришел день, когда Горский спросил:

               — Как поживает твой мыслик?

               — Который именно? — переспросил Зимин.

               — Я спрашиваю про фрагмент Магистра.

               — В-первых, ты лучше меня знаешь, что отожествлять мыслика с человеком-оригиналом нельзя. Да, квантовый компьютер творит чудеса. Но я бы не стал утверждать, что фрагмент Магистра научился «думать». Правильнее было бы употребить слово «вспоминать». Фрагмент признался, что после записи он научился получать новую и полезную информацию о внешнем мире из своих воспоминаний. Понимаешь, ему нравится отыскивать в давно минувших событиях крупицы знания о вечной жизни.

               — То есть из той информации, которую мы успели разместить в его памяти.

               — Иногда у него и в самом деле получается забавно. Так и должно было быть. Из всех человеческих эмоций доступным ему остался только смех, остальные заменены эрзацами или демонстраторами. Ты даже представить не можешь, какой приступ удовольствия он испытывает, когда получает возможность прокомментировать событие типовым смайликом — характерным знаком из набора стандартных эмоциональных проявлений. Для него это единственная оставшаяся связь с прежним миром, когда он еще был человеком. Оказывается, фрагменты изо всех сил стараются оставаться людьми. Я этого не ожидал.