Владимир Моисеев - Наивный наблюдатель Страница 5

               — То есть из той информации, которую мы успели разместить в его памяти.

               — Иногда у него и в самом деле получается забавно. Так и должно было быть. Из всех человеческих эмоций доступным ему остался только смех, остальные заменены эрзацами или демонстраторами. Ты даже представить не можешь, какой приступ удовольствия он испытывает, когда получает возможность прокомментировать событие типовым смайликом — характерным знаком из набора стандартных эмоциональных проявлений. Для него это единственная оставшаяся связь с прежним миром, когда он еще был человеком. Оказывается, фрагменты изо всех сил стараются оставаться людьми. Я этого не ожидал.

               — Как ты думаешь, воспоминания действительно так важны? — спросил Горский.

               — Наверное. Все уже случалось когда-то. Новое — это хорошо забытое старое. Устойчивое словосочетание, я так часто слышу его и произношу сам, что почти смирился с его истинностью.

               — Но я не понимаю, как воспоминания могут помочь в познании окружающего мира?

               — Самым удивительным и непредсказуемым образом. Например, фрагмент вдруг обнаружил фундаментальное отличие информации от знания. Оказалось, что это совсем разные вещи. Открытие его насмешило. Он использовал целую кучу смайликов. Хотя бы потому, что в прежней, «нормальной» жизни подобные выводы ему в голову никогда бы не пришли. А сейчас и головы нет, а мысли появились. Или, скажем, понимание термина «интересно». Оно изменилось. Раньше все было проще — интересными были польза и удовлетворение: выгода, секс и власть. Казалось, что эти ориентиры человеческих устремлений останутся вечными и непоколебимыми, но не тут то было, отныне у фрагмента появились совсем другие стимулы, не связанные с жадностью. А ведь выгода, секс и власть — это всего лишь жалкие проявления жадности, так считает сейчас компьютерный фрагмент Магистра.

               — Не понял, причем здесь воспоминания? Может быть, это заработал индуктивный контур?

               — Воспоминания о почти олигархе помогли фрагменту прийти к выводу, что необъяснимая тяга к бессмертию — всего лишь глупое проявление жадности. А ведь сначала он считал, что приобрел за бесценок очень ценную вещь. Но особенности  его нового существования заставили его усомниться в этом. Вот тут он и понял, что информация и знания — это разные вещи. Более того, научился без труда отличать одно от другого.

               — Это печально, — расстроился Горский. — Я думал, что эксперимент можно начать уже на следующей неделе. Но если я тебя правильно понял, с моделью психики еще надо поработать. Долго?

               — Мы не все смогли предусмотреть.

               — Ты считаешь, что пока еще нельзя прерывать связь фрагмента с мозгом пациента?

               — Я поговорил с самим Магистром. Мы обещали, что его сознание будет размещено в сети только после смерти, однако он утверждает, что «ощущает» интеллектуальную  активность фрагмента. Это нехорошо. Он не сомневается, что электронная версия полностью подчинила его волю и тело, несмотря на то, что я не сообщал о локальной связи его мозга и фрагмента. По теории он не должен был знать о взаимодействии, однако чувствует его. Магистру новое состояние понравилось. Он считает свою раздвоенность полезной. У него появилось чувство защищенности и уверенности. Ему теперь на все наплевать, мирские дела кажутся мелкими и пустыми по сравнению с вечностью, которую он вот-вот обретет.

               — Так пойдем ему навстречу!

               — К сожалению, радостное и возбужденное состояние у клиента продолжалось недолго. Начались видения. Теперь я вынужден часами выслушивать его длинные рассказы о бедах и испытаниях, с которыми он сталкивался в своей  бурной жизни.

               — Фиксируй, это бесценный материал, который мы должны будем записать в память модели.

               — Сомневаюсь. Реальность и вымыслы переплетаются у него самым причудливым образом. Отделить одно от другого крайне сложно. Я не могу понять, действительно ли Магистр верит в то, что с ним происходили все эти странные события, которые больше похожи на бред, или  он пытается запутать нас.

               — Это не принципиально, твое дело поддакивать.

               — Странно, но механизм воздействия фрагмента на мозг человека-оригинала остается непонятным. Однако влияние существует и довольно легко фиксируется.

               — А у других людей-оригиналов этот эффект замечен?

               — Да. Сходные проявления наблюдались и у других пациентов. Внезапные ложные воспоминания, фантомные видения. Я записал десяток подобных проявлений, можно будет использовать эти записи при дальнейшей работе, правда я плохо понимаю, как это может нам помочь. Но, повторяю, причины возникновения лишенного четкой структуры бреда пока еще остаются непонятными.

               — Хорошо, что мы всех их изолировали в санатории.

               — Возможно эффект и не связан с экспериментом. Я склоняюсь к мнению, что таково нормальное состояние мозга наших пациентов. Надо это проверить.

               — Почему бы не использовать в качестве контрольного эталона разум майора Кротова? — сказал Горский, ехидно ухмыльнувшись. — Кстати, отличная идея! Начальник для этой цели подходит наилучшим образом. Вряд ли кто-то захочет записать твое или мое сознание. Этот проект создавался для выдающихся людей. А они все немного Кротовы. Лучшего экземпляра для сравнения не найти.

               — Насколько мне известно, никто не исследовал мозг майора Кротова профессионально.

               — Не было необходимости. Понятно, что занятие это бесперспективное и не имеет практической ценности.

               — А вот нам понадобилось.

               — Прошу тебя, никому об этом не говори, подумают, что мы бездельники.

Симпатия, которую Зимин в глубине души испытывал к главному менеджеру лаборатории майору Кротову, не могла быть объяснена разумными причинами. В теплых и по-своему добрых глазах этого поразительного человека было что-то притягательное, недоступное рациональному анализу, запрещающее подозревать его в способности к жесткому реагированию на кощунство по отношению к новой науке. Нет, конечно, Зимин понимал, что за любые слова, произнесенные им в присутствии майора Кротова, если, конечно, их нужно будет посчитать кощунством, ему придется отвечать. Но он надеялся, что спрос будет не злой, не фанатичный, а взвешенный и справедливый, в рамках действующего законодательства. Однако, с другой стороны, Зимин достаточно адекватно оценивал свое место в Институте, чтобы не вести с майором Кротовым отвлеченные философские беседы. Нельзя было вот так, ни с того ни с сего, обрушивать на этого исключительно положительного человека, какой бы смысл ни вкладывать в это непростое понятие, потоки неотредактированных предположений и идей.

               Зимин догадывался, что не сможет рассчитывать на взаимность, это было бы непорядочно с его стороны. Могло сложиться неверное впечатление, что он пытается с помощью коварства и подстрекательства завербовать майора Кротова, сделать соучастником своих игр разума. Естественно, вопреки убеждениям, не спросив согласия. Это можно было бы посчитать предательством.

               Нет и нет, при современном понимании науки, когда даже утверждение о том, что Земля шарообразна, может быть весьма опасным, работа главного менеджера нового научного проекта могла достаться только кристально чистому человеку, которым, вне всяких сомнений, был майор Кротов. Уже одно то, что наряду с новой наукой: астрологией, парапсихологией, психологией внутренних планет, основами магии, и искусством телекинеза, майор оставлял за авторами право упоминать о гравитации и электричестве, делало его если не героем, то, по крайней мере, подвижником. Подставлять его под удар было бы верхом безответственности.

               Обычно майор Кротов относился к интересу Зимина к старой науке с легкой иронией. Как к фрондерству или детскому чудачеству. Но на этот раз статья о психологии потребления, в которой Зимин рассмотрел мотивацию поведения людей, страдающих выраженным комплексом неполноценности, вызвала у него раздражение.

               — Никогда не понимал вашей склонности вступать в дискуссии по любому поводу. А ваши ссылки на логику откровенно смешны, — произнес майор Кротов.

               — Вот как? — удивился Зимин. — Почему?

               — Все мы, сотрудники Института, пользуемся логикой, она позволяет нам сравнивать и строить параллели. Но мы понимаем, что логика имеет шарообразную форму. Как в космосе нормальной формой является шар, так и логика, как обособленное явление — есть шар. Каждая точка зрения имеет свою противоположность, свой полюс. Споры начинаются, когда оппонент не понимает доводы другого — так как они за горизонтом его восприятия, он их «не видит». Кроме полюсов, имеются всевозможные сочетания точек зрения и аргументации, как на заданном уровне, так и на многих других, отличающихся по глубине понимания проблемы...