Андрей Островский - Исход Страница 4

Также было и в моем случае. Что это значило? Жить только ради нее. Жить для нее. Уничтожить себя. Но в этом и весь подвох! Уничтожить себя можно только физически. И никак иначе…

Я жил ей. Но требовал. Требовал. Требовал! Внимания, благодарности. Интереса, восхищения, страха. Понимания, поддержки. Действий, поступков. Смирения. Подчинения, преклонения, черт возьми! Я вел себя, как человек. Как обычный человек. Нельзя… Нельзя, черт возьми, нельзя быть обычным со столь необычным созданием! Почему? Почему ты понимаешь это только потом, когда уже поздно?!

Винер чуть было не опрокинул чернильницу.

— На ее месте образовалась черная дыра. Огромных размеров. Чертова сингулярность! Знаете, как больно, когда останавливается время? До нее я не знал, что такое боль. Я до сих пор этого не знаю. Я не постиг глубины. Истинной глубины боли. Она всякий раз отдаляется, подобно линии горизонта. И повсюду знаки… Семиотическое поле, сотканное из образов-напоминаний тех самых мелочей, которые были мелочами считанные мгновения, но, расширившись, заполнили весь объем психической составляющей. Все то, что раньше приносило невероятное удовольствие, заставляло восторженно трепетать, превратилось в смертоносную символику, норовящую прикончить тебя выстрелом в сердце, стоит только слегка ослабить контроль. И ведь ни одного промаха, ни одного!

Любить…К этому слову трудно подобрать достойный эпитет. Любить — танцевать со смертью, будучи связанным по рукам и ногам. Пока звучит музыка, ты в безопасности, главное не оступиться. Но стоит ей умолкнуть, и ты не можешь сопротивляться — смерть селится в тебе, находя твой внутренний мир достаточно уютным пристанищем. Жить со смертью внутри, жить, умирая ежесекундно — испытание не из легких.

Я не виню ее. Скорее всего… Я не виню себя. Вина тут вообще ни при чем…

Винер обхватил голову руками. Боль все больше и больше сжимала тиски усталости, не забывая награждать щедрыми порциями свинца и без того доведенные до изнеможения веки…

Снег уже не казался холодным. Разминая его в руке, Винер не слышал хруста. Он не слышал снег, который, казалось, вообще растерял всякие качества — то ли по рассеянности, то ли с какой-то целью. «Такое ощущение, что осталось только название, и именно его, название, я и созерцаю». Раз, два. «Какая дурная мысль…». Винер успел подружиться с тишиной, и поставить ее на защиту своего покоя. Видимо, дружба их еще не успела достаточно окрепнуть, поскольку слух все же частично, с некоторыми паузами, подвергался испытанию жалобных, как будто зовущих звуков. «Послушай, если это ты. Я многослойный. Когда музыка стихает, во мне в большом количестве умирают существенные слои. Регенерация — процесс, растянутый во времени». Раз, два, три. «Откуда эта чушь?»… Четыре, пять. «Ситуация абсурдна. Мыслей быть не должно. Я нигде. Я никто. Я — не Я». Раз, два. «Последняя мысль просто таки до смешного несовершенна. Как избавиться от Я? Вот хороший вопрос…».

Винер открыл глаза и огляделся вокруг. К счастью, в комнате не было зеркал. Он заглянул в чернильницу. Ее содержимое подходило к концу.

— Я иногда думаю, что любовь — это страдание в чистом виде. Но это очень надуманное тождество.

«Я хочу немного откорректировать направление. Давайте поговорим о плодах».

— О каких еще плодах?

«О детях, Винер, о детях. Мы по-прежнему в русле».

— Несомненно…Дети? Дети не выбирают жизнь, за них выбирают. Технически, если позволите, дать начало новой жизни не так уж и сложно. Вопрос — зачем?

Многие делают это автоматически. «В твоем возрасте пора бы уже обзавестись семьей, мы еще хотим успеть внуков понянчить!».

Семья, дети… Так принято. «Что же это я, и правда, пора». А ребенок потом растет и страдает от прохладного отношения родителей. Или не прохладного, но какого-то бессмысленного, тупого. Но это еще более или менее нормальная ситуация — дети, как результат традиции. Гораздо хуже, если они всего лишь побочный эффект незащищенного соития.

Правда, чего уж говорить, сознательно созданных семей и осуществленных зачатий хватает. И здесь все сложнее. Постараюсь быть последовательным.

«Уж постарайтесь».

— Что-то не так?

«Мне просто начинает надоедать оборона».

— Потерпите. Я непременно позволю вам наступательные действия. Чуть позже.

Возьмем идеальную ситуацию — к моменту принятия решения о деторождении молодые люди (пусть они будут молодыми) находятся на пике взаимных чувств. В будущем ребенке они видят ни много ни мало Плод своей Любви. Каково, а? Уж их-то чадо будет особенным. Как может быть обычным (какое мерзкое слово) нечто, рожденное самой Любовью?! Так вот, наши солдаты любви, баловни судьбы эгоистично и жестоко обманываются. Ребенок будет именно, что обычным. Изначально не лучше и не хуже других новорожденных. Чистая доска, если хотите. Что на ней будет изображено, во многом зависит от родителей. Это уже совершенно иные мотивы и ответственность, нежели при «рождении любовью».

И здесь снова встает этот ужасный вопрос — зачем? Зачем люди берут на себя эту ответственность? Можно обманывать других, прикрываться великодушием, разглагольствовать о даре жизни, о счастье близких… Но зачем обманывать себя? Да ведь это простая боязнь. Боязнь остаться одиноким, непонятым. Боязнь умереть.

Откуда вообще берется этот, воспетый не единожды, конфликт поколений? Из самообмана. Такое ощущение, что родители никак не могут взять в толк, что они создают людей. Людей! Самобытных, уникальных в перспективе. А перспектива эта неизбежна. Как же родители негодуют, когда дети не слушают, не подчиняются, идут в стыки, противоречат… А почему? Да потому, что они желают видеть в детях самих себя, пытаются сделать из них себя, слепить по образу и подобию. Родители хотят видеть копии. Точные копии. Им кажется, что это шанс выиграть у смерти, остаться в вечности. Стать вечностью. Черта с два! Это не цифровой мирок, где можно копировать хоть до потери пульса без единой потери качеств и свойств оригинала. В этом, настоящем мире уже первая «копия» отличается слишком сильно, чтобы вообще осмеливаться использовать это название. Это ведь настолько очевидно! Почему же конфликт возобновляется? Да потому, что обманывать себя очень приятно. Тешить себя иллюзиями, питать надеждами. Оправдывать, в конце концов.

Можно ведь даже и не задумываться о вечности. Можно ведь совсем просто. Дескать, вот я живу, делаю то и это, ошибаюсь. Многое не удается. А этот человечек подрастет и продолжит мое дело, исправит мои ошибки. А я, зная, где оплошал, огражу и подскажу. Я научу, как правильно…

Господи, какая ложь! Какое заблуждение! Да поймите, наконец, что жизнь непрерывно меняется. Меняются условия существования. Меняется среда и ее параметры. Вам просто не успеть! Как правильно? Это совершенно не ясно! Вам не было ясно, и им не будет, когда они вырастут. А еще, знаете ли, они будут страдать. Не меньше вашего. Видимо, страдания очень мало, если люди осознанно его плодят…

«Если бы молодые люди думали так, как вы, рано или поздно думать бы стало некому. Человечество бы вымерло».

— А что такого сотворило человечество, что всех так страшит перспектива его вымирания? Да и кого это толком страшит? Сколько минут в год человек всерьез думает о Человечестве? Что-то мне подсказывает, что не так уж и много. Вот случись какой-нибудь мало-мальски серьезный военный конфликт… Вот это да! Сразу всплывает хорошо известный жупел под названием «мировое сообщество». Или какой-нибудь природный катаклизм. Но такой, чтобы процентов на шестьдесят уничтожил инфраструктуру какой-нибудь страны или группы стран, а также прихватил с собой побольше человеческих жизней — последнее вообще крайне важно, чтобы сердобольное и ответственное «мировое сообщество» всплыло в очередной раз. А эпидемии? Для примера сойдет любой кризис, хоть бы и экономический. Последний, кстати, является любимчиком — «мировое сообщество» всякий раз не готово к его очередному визиту, но с удовольствием погружается в процесс изгнания незваного гостя. Мне вообще кажется, что борьба с экономическим кризисом (я не оговариваюсь, он один, просто с размахом меняет наряды — поэтому невооруженным взглядом его не опознать) является наиболее сильной, с точки зрения эмоциональной насыщенности, частью псевдосуществования «мирового сообщества». Но почему псевдо?

Меня мучает вопрос — где же это «мировое сообщество» в промежутках между форс-мажорными явлениями, в промежутках между экстремумами? Да нет его просто! Можно возразить, что, дескать, «мировое сообщество» как раз и призвано возникать в экстремальных ситуациях, дабы вернуть мир в русло «нормального» развития, поэтому обвинения в его небытии не имеют под собой почвы. А обвинения в его бытии имеют под собой почву? Позвольте, вы когда-нибудь наблюдали «мировое сообщество», щупали? Вы можете его описать? Моя точка зрения такова: «мировое сообщество» — это медийный бог, к которому взывают от случая к случаю, чтобы прикрыть страх отдельных единиц. Но вот ведь штука: отдельные единицы боятся за себя, максимум — за своих близких, но они никак не хотят бояться за всех. За всех хомо сапиенс, понимаете? Не умеют они просто. Страх вполне конкретен. У экологов, наверное, скоро хрипота будет передаваться по наследству — они сорвали голос, пытаясь докричаться до человечества на протяжении десятков лет. И что человечество? А что его «деятельная» форма — «мировое сообщество»? Сами знаете…