Андрей Островский - Исход Страница 5

А хотите знать мой прогноз? Человечество не вымрет! Даже если мои настроения передадутся большинству и численность лживых разрозненных людишек сократится процентов эдак на девяносто девять, оставшийся процент точно продолжит род. Возобладают эгоистичные мотивы — страх, зависть (другие формы жизни в любом случае не откажутся от размножения), желание выделиться или, на худой конец, банальная скука. Потом возродится традиция, восстановится численность, и они снова будут внушать друг другу, что им не безразлична судьба человечества. Забавно, не правда ли? Люди либо не понимают, либо не хотят вспоминать, что «человечество» — не более чем занятная погремушка. Игрушка для споров или инструмент нагнетания определенных настроений — все зависит от целей и меры влияния оратора-игрока. Так что не переживайте. Человек вечен. Ну, или почти вечен — может быть, появится альтернативное разумное существо, которое будет называться иначе. Хотя, может статься, что ему будет без надобности язык, и никаких названий не потребуется вовсе. Нет, ну до чего забавно!

Винер поджал губы, как будто стараясь удержать, не выпустить через улыбку то подобие удовольствия, которое он испытывал. «Не ясно, отчего вдруг так хорошо. Даже подозрительно как-то». Туман слегка касался чернильницы, не иначе как флиртуя. Та лишь отвечала молчанием, храня верность тишине.

Часть третья

Экстаз

«Забавными мне представляются несколько иные вещи. Но дело сейчас не в этом. Знаете, что самое отвратительное в споре? В дискуссии? Плавный, ненавязчивый переход на личности. Порой это просто необходимо сделать. Возможно, это даже делается из лучших побуждений. Но оставляет чувство… Чувство, что твой собеседник, оппонент — мерзавец, прибегающий к нечестным приемам ради самоутверждения. Поэтому я вас предупреждаю. Как говорится, иду на вы! Не перебивайте без острой необходимости.

Все ваши рассуждения и умозаключения (я бы назвал их криком, поскольку их сложно облечь в какую-то более или менее спокойную оболочку) сводятся к тому, что чем бы ни занимался человек, о чем бы ни думал, к чему бы ни стремился — все это, вся его жизнь, словом, есть жестокий (в первую очередь по отношению к самому себе) самообман, бессмысленное и бесперспективное страдание. Причем, в диапазон понятия „человек“ у вас попадают все люди, но не вы. Позвольте, а вы-то чем таким особенным занимаетесь?!».

— А при чем тут я?

«Я, кажется, вас предупредил. Отвечайте!».

— Ну, что же… Занимаюсь вообще или сейчас?

«Пока что упростим задачу до „сейчас“. Итак?».

— Сейчас я беседую с вами…

«Вот, что забавно! Есть чернила, два пера и листы бумаги. Друг мой, скорее всего вы беседуете сами с собой! Это во-первых.

Впрочем, тут нет ничего огорчительного. Даже если бы перед вами был, скажем так, настоящий собеседник, вы бы общались не собственно с ним, но с моделью, рожденной вашим сознанием — со всеми домыслами, преувеличениями и предрассудками. Вы ведь у нас отражательно-созидательная машина, не так ли? Вам наверняка известно, что ни одна модель не является реальностью, Ну не может она ее, реальность, вместить, на то она, собственно, и модель, чтобы не вмещать, редуцировать, упрощать. Следовательно, искажать. Модель, выходит, практически самостоятельная вещь! Если вам не нравится слово „модель“, используйте, к примеру, слово „образ“. Суть от этого не изменится. А заключается она в том, что в итоге вы все равно будете беседовать сами с собой. Вы одиночка даже в компании настоящего собеседника. Это во-вторых.

А теперь подумайте… Как отличить настоящее от ненастоящего? Вот, к примеру, возьмем меня, ненастоящего. Вы меня создали, я уж не знаю в точности для чего именно, и, казалось бы, можете в любой момент уничтожить, ведь вы — настоящий, имеете всю полноту власти надо мной, влияете в любом направлении, которое вам покажется уместным. Можете. Но не хотите! И я вас уверяю, не захотите. Вы уже не мыслите существования без меня. Вы существуете постольку, поскольку существую я. Так что я не такой уж ненастоящий, а вы не такой уж и настоящий! Разница между нами не так велика, как кажется на первый взгляд. Это в-третьих.

Вот, что забавно, Винер!»

Винеру показалось, что по бумаге прошла судорога.

«Не находите? Ничего страшного — еще немного, и вы проникнетесь. Оглянитесь вокруг. Что вы видите?».

— Комнату.

«Что в ней есть кроме письменного стола, стула, бумаги, письменных принадлежностей и сигаретного набора?».

— Окно.

«Прекрасно. Вы сидите, в задумчивости склонившись над исписанными (и не только) листами. Часто ли вы застаете себя в принципиально другой обстановке?».

— Я не знаю…

Винер забеспокоился. Чернила будто не хотели заканчиваться.

— Как только я начинаю думать о себе, все становится зыбким, трудноуловимым. Я не чувствую время. А моя память функционирует так, что я не могу понять, было ли так всегда, или стало таковым в какой-то определенный момент…

«Я помогу вам разобраться. Когда туман рассеивается, вы, так или иначе, обнаруживаете некоторый запас чистых листов бумаги. Вы осознаете необходимость их заполнить и всякий раз к этому приступаете. В процессе заполнения возникаю я, у нас завязывается беседа, а у вас появляется ощущение собственного существования.

Каждая ваша клетка продуцирует эмоции, образы, смыслы, вы вспоминаете какие-то факты или то, что вам кажется фактами.

Но стоит только закончиться чернилам или бумаге, и вы обращаетесь в ноль. Вне процесса заполнения вы начисто лишены рефлексии…».

— Позвольте, кажется, совсем недавно…

«Я понимаю, о чем вы. В эти моменты вы также находитесь в рамках процесса заполнения. Не торопитесь. Надеюсь, вы все поймете. Терпение, Винер».

— Я весь внимание.

«Вне процесса вам кажется, что вы принимаете какие-то решения, но это обман. Все ваши так называемые решения, так или иначе, связаны с процессом — как заполнять, чем заполнять, чего ожидать и что делать с заполненным. Это примитивное мышление вводит вас в заблуждение. На самом деле вы полностью зависимы от совокупности букв, появляющихся на бумаге. В них вся ваша жизнь. Если вы чего-то не помните, вполне возможно, что это просто еще не написано. Вы — раб. Раб необходимости. Мой раб. Раб самого себя».

Винер начал понимать, что ситуация выходит из-под контроля. Он попытался остановиться, но не смог.

«Унылая складывается мозаика. У вас есть безусловное занятие. Дело. Бездействовать вы просто не можете. Вы фокусируетесь. Когда же происходит расфокусировка, вы становитесь одним сплошным рефлексом, автоматом. Все устроено ловко. Вся совокупность свободы есть только на бумаге. Там она рождается и там же умирает. Вся система рухнула бы, если бы вы начали задавать вопросы. Вопросы реальные, не бумажные.

Почему всегда эта комната? Почему в этой комнате нет зеркал? Каким образом я попал в эту комнату? Существует ли она постоянно или возникает в момент пробуждения? Возможно, это всякий раз новая комната, просто очень схожая с предыдущей? Сплю ли я вообще? Почему в комнате нет кровати? Откуда я черпаю энергию? И где вообще я? Видел ли я себя хотя бы однажды? Откуда берутся чернила?!

Но эти вопросы не возникают. Для занятия вашим делом их нет нужды ставить, и уж тем более отвечать на них. Это только повредит отлаженному механизму бумажного существования, иллюзией которого вы довольствуетесь».

У Винера начали неметь пальцы. Некоторое время он безумными глазами таращился на чернильницу, как будто пытался загипнотизировать. В какой-то момент он понял, что чернил не мало, а бесконечно мало.

«Да, Винер… Это все — комната, процесс — ваше творение! Вы создали некоторое подобие самоорганизующейся системы высокохудожественного кухонного трепа. Вы, несомненно, питаете слабость к интеллигенции. Да и сами, скорее всего интеллигентный человек. Хотя, на вашем месте сейчас я бы сомневался в своей „человеческой“ природе, а точнее, в принадлежности к оной. Впрочем, я отклоняюсь…

Созданный вами мирок не был бы таким жалким и бессмысленным, каковым он, уверен, является сейчас, после разоблачения, если бы вы сами осознали всю его никчемность, тщету, или кто-нибудь (что-нибудь) открыл бы вам глаза. Все вроде бы было учтено, по крайней мере, вы сами, казалось, не могли взглянуть, что называется, со стороны. Да и вынудить вас сделать это, как будто было некому (нечему). Не учли вы только малую, но существенную деталь. Нет невозможного, есть маловероятное.