Валерий Михайлов - Идеальная форма (сборник) Страница 4

Мы молча смотрели на часы, медитировали на застывшие стрелки. Никто не хотел говорить. Все боялись произнести хоть слово, боялись начать разговор, боялись слов…

Эдди сказал, что недалеко у него спрятана лодка и вышел в темноту. Казалось, его не было целую вечность. Несмотря на то что он никогда не расставался с мобильным, как и Полковник, которому по долгу службы телефон был просто необходим, мы не решались звонить. Мы были одни, одни во всём мире. Конечно, мы могли позвонить на материк старым друзьям Дяди Сэма, но в этом случае нас ждала неминуемая смерть.

– Чёрт, они нашли способ, – нарушил молчание доктор.

– Ты о чём? – не понял я.

– Способ распространения. Раньше приходилось что-то делать, чтобы заражать людей вирусом, но после тумана…

– Похоже, мы единственная их проблема.

– Да какая мы проблема! Трое до чёртиков напуганных бабников. Мы даже не вопрос. Это только в кино одиночка может спасти Мир.

– Да, но мы можем позвонить, куда следует.

– И на нас с чистой совестью уронят парочку ракет, чтобы было наверняка.

– Да, но вирус вот-вот выберется на свободу, если ещё не выбрался.

– Вирус да, а мы нет, поэтому разбомбят нас, как самых умных.

– И что мы будем делать?

– У тебя есть предложение?

– Нет, но…

– Тогда помолчи, пожалуйста.

Не знаю, возможно, мы говорили совсем о других вещах, другими словами, в других выражениях, тогда я был в состоянии, близком к обмороку. Я не то, что запоминать, я с трудом мог понимать, что происходит, и чего нам ждать потом. Самым же страшным для меня был вопрос: когда будет это потом? Я всегда был противником новостей, ожидая от перемен только новую головную боль, а тогда я был готов вечно сидеть в этой пещере, только бы не…

Я хотел жить, быть самим собой, выпивать, знакомиться с девочками, иногда ненадолго влюбляться, есть спать, ходить в туалет. Все эти незатейливые вещи внезапно приобрели глубинный смысл, перспективу, стали важными сами по себе, каждая мелочь, каждая секунда жизни. Я хотел жить.

Мне вдруг стало смешно. Я вспомнил все эти фильмы об инопланетном вторжении, и как люди, оказавшиеся в нашей ситуации, готовы были пожертвовать всем, ради спасения человечества, даже собственной жизнью. Тогда я воспринимал это как нечто естественное, нечто само собой разумеющееся. Сейчас…

Сейчас я готов был на всё, ради спасения человечества с тем только условием, что возглавлять список спасенных должно было мое имя, а если и не возглавлять, то присутствовать в этом списке оно было просто обязано. Насколько я понимаю, остальные придерживались такого же мнения.

– Ты чего? – Полковник готов был дать мне хорошего тумака, как проверенное средство против истерики.

– Я тут подумал о человечестве.

Полковник с доктором посмотрели на меня с таким видом, будто спрашивали, не нуждаюсь ли я в более серьёзной психиатрической помощи.

– Да нет, я тут вспомнил, как герои кино жертвовали собой ради спасения человечества.

– Да, в кино это выглядело красиво, – пробурчал Доктор.

– Ну и кто здесь хочет пожертвовать собой? – спросил вдруг Полковник, глядя то на меня, то на доктора.

Мы же сидели, как два нашкодивших школьника в кабинете директора.

– Лично я выбираю жизнь. Человечество, человечеством, а мне моя шкура милее, по крайней мере, до тех пор, пока я – это я. Оставим патриотизм для кино и книг. Пусть другие вдохновляют художников, я же выбираю вино и девочек.

– А тошно не станет? – спросил меня Полковник.

– Проблююсь. Тошнота – это признак жизни.

– Существования, мой друг, существования, – включился в разговор доктор. – Жизнь – это нечто иное, подразумевающее возможность смотреть себе в глаза, хотя мы немного помучаемся и придём к выводу, что это был единственный выход, единственный, чёрт бы его побрал, выход. Подлость всегда найдет, как себя оправдать.

– А ты хочешь грудью на пулемёты? Вперёд, только своей. А мне пусть будет стыдно. Я не собираюсь идти на дно с тонущим кораблем или стреляться из-за куска тряпки. Мне плевать на символизм, как и на судьбу Мира, который меня интересует исключительно, как место для моего сносного существования.

– Наверняка у них есть запасной вариант, – Полковник говорил тихо, спокойно, как будто рассуждал о чём-то вполне естественном, о чём-то каждодневном, бытовом. – Тем более что Дядя Сэм прибыл к нам уже больным, так что, хотите вы того, или нет, но погибать вместе с островом, по меньшей мере, глупо.

– И что ты предлагаешь?

– Ничего. Ждать. Взять себя в руки и ждать, а не распускаться, как…

Телефонный звонок был, как сигнал иерихонской трубы.

– Эдди? – рявкнул Полковник в трубку.

– А чей ты ещё ждешь звонок? Как вы там?

– Твою мать! И он ещё спрашивает! Лодка на месте?

– Знаешь, Полковник, кое-то изменилось.

– Проклятие!

– Не горячись. Это не то, что мы думали…

– Вот, ублюдки!

– Выслушай меня. Это не так уж и плохо. Это…

– Послушай ты меня! Если мы почувствуем опасность, мы вызовем огонь на себя. Мне достаточно нажать одну кнопку, чтобы дружки Дяди Сэма из Ай-кю-эм 431 разнесли этот остров ко всем чертям!

– Полковник, не делай глупости!

– Тогда дай нам покинуть остров.

– Это невозможно. Тогда мы все погибнем, а вы будете жрать гамбургеры с чувством выполненного долга.

– Хорошо. Что предлагаешь ты?

– Вас никто не будет принуждать. Поживите, осмотритесь, это не то, что вы думали… Мы никого не принуждаем и никого не захватываем… Это приглашение… Подумайте, Полковник. Номер телефона ты знаешь.

И вот мы сидим и тупо смотрим на стрелки часов. Что дальше? Средств защиты у нас нет. Звонить на материк мы не будем, это уж точно. И что? Даже если он говорит правду, что тогда? Нас оставят как представителей когда-то живущего вида, позволят и дальше пить, гулять, будут подсаживать самочек для разведения, станут возить по другим зоопаркам планеты, обмениваться коллекциями? Будут пугать нами детей, а школьные учителя на уроках биологии будут говорить, что эти млекопитающие считали себя разумными? Интересно, удобные у них клетки? С другой стороны, героическая смерть во спасение человечества, вечная память и прочая ерунда. Возведут нам памятник, на который будут гадить голуби, писать собачки, а представители подростической молодежи будут писать краской матерные слова. А вдруг вместо клеток со всеми удобствами нам уготована участь павловских собак? Ещё тот садист был. Тоже ведь из соображений высшей гуманности…

«Привет, компания.

Надеюсь, Полковник, ты прочтешь записку остальным членам клуба. И так, привет, компания. Теперь я знаю, что такое хэппи-энд. Это вовремя пущенные титры. Иначе… Иначе разборки, склоки, быт. Герои перестают быть героями и, в лучшем случае, отращивают животы и ходят в грязных майках по комнате, громко портят воздух, а временами ведут себя совсем уже по-скотски. В худшем же случае они превращаются в злодеев, попадают в тюрьму или в психиатрическую лечебницу, а женщины, ради которых они рисковали всем, становятся стервами и изменяют им с лучшими друзьями. Хэппи-энд – это начало Большого Дерьма, если не пустить эти чёртовы титры.

Они ушли. Посмотрели на нас и ушли. И дело здесь совсем не в вас. Никогда ещё три придурка, в самом хорошем смысле этого слова, трясущиеся от страха в пещере… Ну, вы меня поняли. К тому же, Полковник, извини, но ты не умеешь блефовать.

Вам повезло и не повезло одновременно. Вы в самых смелых фантазиях не сможете себе представить, что это было такое. Абсолютное единение со всей галактикой. И этот механизм заложен в нас. Вирус только включал нужную систему. Это было приглашение, а не вторжение. Приглашение в царство Божье, благодать, прорыв в абсолютную хрень!

Но они подавились, поперхнулись нашей с вами человеческой сутью, получили несварение и ушли, а мы… Мы лишились крыльев и рухнули носом в дерьмо, именуемое человеком, как он есть сегодня. И если раньше я чувствовал себя достаточно уютно в человеческой шкуре, хотя дело не в шкуре, к шкуре у меня претензий нет, то теперь я больше не могу, не могу переносить собственную вонь. Я ухожу в хэппи-энд, а вы выпейте за меня.

Навсегда теперь ваш Эдди».

На похоронах были только мы и священник, который, невзирая на позицию церкви по отношению к самоубийцам, не только согласился сделать всё, как положено, но и принял активное участие в организации похорон. Несмотря на теплую погоду, мне казалось, что идёт снег, мертвый холодный снег. Остров был мёртв, если не физически, то, по крайней мере… Мы превратились в трупы, в ходящие, говорящие трупы, как в фильмах ужаса, и если одни пережили бесконечный дар с последующей бесконечной потерей, то другие, такие, как мы, находились под гнётом всеобщего настроения.

– Он разнёс себе мозги, – повторял в который раз Полковник. – Побрился, надел парадный костюм и пустил себе пулю в рот…