Роберт Шекли - В стране чистых красок Страница 5

– Я этого и сама не знаю. Это же тайна!

– А почему же ты не спросишь?

– Потому что не хочу. Ведь если знаешь – никакой тайны не остается!

– Неужели так важно ее сохранить?

– О да! – Она смотрит на меня очень серьезно и очень внимательно, широко раскрытыми глазами. – У нас на Калдоре много тайн. Тайны – суть нашего бытия.

– А мы на Земле, – говорю я, – тайны раскрываем и стараемся объяснить, в чем заключается их суть.

Она, помрачнев, кивает.

– Это потому, что вы люди страстные и нетерпеливые. Вы раскрываете мелкие тайны, чтобы за ними обнаружить другие, более сложные, недоступные вашему пониманию.

– Тебе-то откуда это известно?

– Так ведь ты согласился лететь на Калдор и поставить на кон свою жизнь, только чтобы проникнуть в великую тайну космического пространства и попасть на чужую планету. И обнаружить, что живущая там раса совершенно на вас, людей, не похожа. Твое путешествие сюда напоминает обряд инициации, вроде нашего Времени Разрушения. Мы, жители Калдора, ничего подобного делать бы не стали. У нас и на своей планете тайн хватает, и нам совершенно не требуется пересекать просторы космоса, чтобы встретиться с новыми тайнами.

Но я пер, как танк, со свойственным мне нетерпением и упрямством:

– И все-таки: какова причина таю, что у тебя три пары родителей?

– У нас не три пары родителей, обычно у нас их четыре.

– Значит, я еще не успел познакомиться с твоими четвертыми отцом и матерью?

– Да. И я тоже. Одна из родительских групп никогда не бывает известна. За исключением особых обстоятельств.

– Но почему?!

– Есть причины. А кроме того, это еще одна тайна.

– Уж больно много у вас тайн! – пробормотал я.

– О да! И только благодаря им нас можно понять.

И это сущая правда. Еще месяц назад я бы настойчиво продолжал выпытывать у нее ответ, просил бы объяснить поточнее, в чем же заключается эта великая тайна, не является ли она просто чьей-то выдумкой и сколькими тайнами вообще они обладают на Калдоре, какие из них наиболее характерны и так далее. Теперь же, хоть любопытства у меня ничуть не убавилось, я успел кое-что узнать об обычаях этой планеты. Существуют определенные вещи, о которых здесь спрашивать просто не полагается. Во всяком случае, прямо. Надеюсь, мне удастся в итоге узнать об этом побольше, но придется как-то и самому приспосабливаться к местным условиям.

И вот Ланея сидит у меня на коленях, обняв меня за шею и прижавшись губами к моей щеке. Я нежно глажу ее длинные темные волосы. Она вздыхает, обнимает меня крепче и устраивается поудобнее, прижавшись ко мне еще теснее.

Неужели все женщины во Вселенной ведут себя одинаково?

Теперь мне странной кажется даже мысль, что я когда-либо ел мясо. Здесь, на Калдоре, табу на мясо чрезвычайно строгое. А отвращение к плотоядным сравнимо разве что с тем отвращением, какое мы испытываем к каннибалам. Ныне и я полностью разделяю эту калдорианскую фобию; наверное, она передалась мне чисто эмоционально – от Ланеи, ее родителей и остальных здешних жителей.

Но, по-моему, раньше-то я мясо на Калдоре все-таки ел, и обеспечивали меня им Дерних и кое-кто еще. Не помню, правда, ели ли они его со мною вместе, но мне это представляется вполне возможным.

Но более вероятно, что они готовили вегетарианскую пищу таким способом, что она чрезвычайно напоминала мясо. Их лучшие повара в этом смысле большие искусники. Фальшивые «мясные блюда», например, специально готовятся раз в году по поводу одного из праздников.

Калдорианцам, на мой взгляд, свойственно прямо-таки невероятное чувство общности и взаимосвязанности всего живого. Это некое врожденное «экологическое», как я бы его назвал, чувство, которое в них не менее сильно и естественно, чем сексуальное влечение. Калдорианец, сознавая свое исключительное место в природе в качестве разумного существа, тем не менее воспринимает себя одним из видов животных, обитающих в соответствующей окружающей среде, которую, правда, немного изменяет, как бы приспосабливая для большего своего удобства. Однако примерно то же делают, например, и бобры. Так или иначе, эти перемены в природе сведены калдорианцами до минимума и вполне предсказуемы.

Большая часть планеты неокультурена, здесь процветает «дикая жизнь», хотя цивилизация и бесконечные миграции народов насчитывают уже многие тысячи лет. Понимание совместимости этих явлений дает мне неописуемое ощущение умиротворенности и свободы.

На Калдоре табу распространяется не только на мясо, рыбу, домашнюю птицу и те продукты, которые перечисленные живые существа производят, но и на многие овощи.

Что, на мой взгляд, не так уж и нелогично. Если подумать, то с какой стати животным занимать особый статус только потому, что они питаются мясом или растениями? Разве менее достойна жизни, например, морковь, даже если двигаться она не способна?

Не слишком логично – уважать лишь те свойства, какими обладаешь сам, и объявлять их самыми необходимыми и существенными во Вселенной.

Мог бы я съесть, например, способных беседовать друг с другом розу, азалию и сикомора, что растут у меня на заднем дворе?

Мог бы я съесть любое умеющее разговаривать существо, будь то животное или растение?

Предположите, что бифштекс у вас на тарелке стал бы взывать о помощи? А телячья котлетка умоляла бы отвести ее к маме?

Или бобы стали бы отчаянно кричать, когда их бросают в кипящую воду?

Именно так воспринимают всякое проявление живой жизни калдорианцы, и я с ними полностью согласен. Хотя подобное отношение к природе создает массу проблем. Например: чем же питаться людям?

Боюсь, здесь у них не обошлось без некоторого лицемерия. Они как бы условились, что некоторые растения есть все-таки можно. Зато все остальные находятся под запретом.

Впрочем, возможно, я и ошибаюсь насчет их лицемерия.

Как-то раз я спросил об этом Вольфинга. Он упорно доказывал мне, что некоторые растения есть разрешено в связи с самой их сущностью, а не согласно какому-то общественному прибору или приговору.

– Но чем же эти растения отличаются от других? – не унимался я.

Он как-то странно на меня посмотрел, и я в очередной раз понял, что задаю вопросы, которых задавать не следует. Любой калдорианец знает ответы на эти вопросы, хотя их никогда не произносят вслух. Однако Вольфинг всегда отдавал себе отчет в том, что я не являюсь уроженцем Калдора.

Подумав немного, он все же мне ответил:

– У этих растений не бывает снов.

Я не понял, что это означает, и попросил его объяснить поподробнее.

– Эти растения не претерпевают изменений, как все остальное, – сказал он.

– Не претерпевают изменений? Вы хотите сказать, не цветут?

Он нетерпеливо помотал головой:

– Когда я говорю, что они не претерпевают изменении, это означает, что они ОСТАЮТСЯ ПРЕЖНИМИ в течение дня, недели, месяца, года…

– Они что же, бессмертны?

– Возможно – в каком-то смысле. Но и все мы – в каком-то смысле – тоже бессмертны.

– Да, пожалуй… А что еще в них особенного?

– Эти растения НЕ ПРАВИЛЬНО чувствуют. Очень трудно объяснить… – Вольфинг замялся. – Производят впечатление, качественно отличное… Видимо, их можно назвать… равнодушными. Но этим я отнюдь не хочу сказать, что они мертвы! Как не пытаюсь и оценивать их качественную сущность. Я всею лишь имел в виду, что чувствуют они иначе, чем все прочие растения.

Вольфинг оживился, слова так и лились из его уст.

– Но мы так и не знаем, каковы эти отличия. Возможно, разрешенные для еды растения лишь относительно недавно прибыли на нашу планету – в виде спор или семян, занесенных сюда метеоритами или обломками каких-то еще космических тел. Возможно, они так и не сумели полностью прижиться на Калдоре. Или же, напротив: они, возможно, самые старые Обитатели Калдора, и эволюция их происходила совершенно недоступным нашему пониманию путем. Мы просто ничего о них не знаем. И нам в любом случае не очень-то приятно их есть. Но мы это делаем – чтобы жить. А также в соответствии с правилом, согласно которому сходные меж собой существа выбирают себе в пищу тех, кто на них совершенно не похож.

И мы посмотрели друг на друга с полным и глубоким пониманием, которое калдорианцы называют «д'бнаи». Душа моя пребывала в абсолютном согласии с калдорианской концепцией священности всякой жизни. Идеалы землян устремлены в будущее. Все они хотели бы стать кем-то иным, лучшим. В этом смысле у калдорианцев вообще нет идеалов: каждый из них уже достиг желаемого.

Вчера был Сарамейш, весьма специфический праздник. Нам с Ланеей здорово повезло, что мы – по жребию – сидели в первом ряду.

Вольфингу также досталось место в первом ряду, что нас с Ланеей очень порадовало. Это означало, что троим из нашего тесного дружеского кружка сегодня повезло, и мы можем впоследствии поделиться своим счастьем со всеми остальными.