Александр Етоев - Обратная сторона Земли Страница 5

– Смотри, что они со мной сделали. Надели смирительную рубашку. Думали, раз душа не досталась, то хоть тело прибрать к рукам. Накось-выкуси, Тимофеев! Не просто старого Фогеля усмирить. Живого-то не смогли, а мертвому сам Бог помогает.

Он потряс в воздухе кулаками и, схватившись за металлический прут, согнул и закрутил его в узел.

– А ты, я гляжу, влип. – Старик уже стоял на траве, стряхивая с себя присохшую бетонную корку. – Крепко сел, это плохо. Негоже господину меча попадать в такие истории. Я знаю, кто это сделал. Это Каменный, слуга Тимофеева. Когда-то Тимофеев наказал Каменного за кражу золотой табакерки, превратил в придорожный камень. Кабы ты не помог, так бы ему и лежать в пыли у дороги.

Старик огляделся.

– Эге, тут и болотце. Гнилая, а все вода. – Он подошел к низине и принюхался к стоячей воде. – Однако Мокрым попахивает. Ты здесь никого не встречал? – Старик выдернул из зарослей камышину, размахнулся и запустил ее, как копье. – Молчит. Ну и пес с ним. Пора заняться тобой.

Фогель подошел к камню и погладил шероховатый верх.

– Хорошо, что я не весь ушел на покой. А еще спасибо Вдовцу – есть такой дурень из тимофеевских, – поленился сходить за водицей к Змееву Яру. А облил бы – так эту медвежью решетку никакими зубами не перегрызть. От той водицы любой металл каменеет. Слава тебе, лень-матушка, что наперед нас родилась. Не ты бы – лежать нашему Князю камнем до второго пришествия.

Старик опять тронул камень и покачал головой.

– Меч здесь не поможет, нужна кровь. Немного, хватит и капли. Как же быть? Кровь, кровь… Моя – черная, не годится. Придется тебе потерпеть.

Старик обхватил камень руками и изо всех сил стал сжимать. Князь почувствовал, как спирает дыхание. Фогель сжимал все сильнее, от боли Князь едва не кричал – в мертвых стариковских руках, с виду высохших и невзрачных, скрывалась такая сила, что Князь скоро не выдержал:

– Не могу больше. Отпусти.

– Терпи. – Старик сжимал и шептал: – Мертвое одолей живое, мертвое одолей…

Перед глазами Князя закрутились радужные круги, он подумал, что умирает, и когда терпеть стало вовсе невмоготу, старик впился в камень зубами и на белой зернистой поверхности выступила алая капля. Старик перестал давить и, омочив палец в крови, поставил на валуне крест.

Роща наполнилась шумом, заговорили птицы, туман растаял. Князь лежал на траве и чувствовал, как оживает тело. Встал он не сразу, а когда встал – покачнулся и едва не упал. Камня под ивами не было, оставалась одна глубокая вмятина.

– Светает. – Фогель посмотрел на восток. – Скоро солнышко выкатится. Значит, пора до дому. Ну что, горе ты мое бородатое, ожил? Поди умойся.

Князь медленно, качаясь как пьяный, сделал два шага к болотцу.

– Иди, иди, – поторопил его Фогель. – Пока я здесь, Мокрый тебя не тронет.

– Мокрый? – Князь посмотрел на низину, но спрашивать старика не стал. Подошел к воде, зачерпнул ладонью и обтер измученное лицо.

Старик уже собирался.

– В любом несчастье есть своя хорошая сторона, – сказал он, спрямляя погнутые прутья решетки. – Ты прошел испытание камнем, это тебе пригодится. Тимофеев, конечно, умница, но и дурак большой. Сам себе яму роет. Ты тоже хорош. Мог наперед подумать. Вспомни-ка, что говорится в книге: «Сторонись придорожного камня, сторонись зацветшей воды, беги красного человека.» Ты, Князь, хоть и великий читатель, а прочел – ничего не понял. Все в книге – что было, есть и что будет, – я уже тебе говорил. Хорошо, я был под боком, а кабы меня не было? Есть такие места, куда мне пути заказаны. А тебе их пройти придется.

10

Пахло серой и йодом, и чем выше поднималась волна, чем жарче она кипела, тем громче кричали птицы, выхватывая из бурой пены больших красногрудых рыб.

Лицо хозяина города было белее мела, а глаза в коричневых впадинах горели злее огня. Он раздавил подошвой семенящего по песку краба, но легче ему не стало. Наверху на каменном рубеже скрипели старые ели. Их выеденные солью стволы протянулись в небо, как струны, и на игольчатых остриях, огромные, словно головы великанов, висели круглые облака. Пригнув тяжелые плечи, Тимофеев пошел на волну. Та вздохнула и отступила.

– Фисон, геон, тигр, ефрат, – сказал он, взмахивая плащом. – Пусти проход.

Вода раздалась на стороны, открывая желтое дно и мягкую колею дороги. Дорога шла под уклон. Тимофеев зашагал по проходу, под ногами ссыхались и гасли зеленые петли водорослей. Блестели пятна медуз. Хрипели, хватая воздух, не успевшие отступить рыбы. Он шел, не глядя по сторонам и не оборачиваясь. Стены, словно живые, дрожали от скрытой силы. Когда он делал полшага, они беззвучно смыкались, и где-то там, наверху, взметывался белый бурун.

– Руки дрожат, сердце дрожит – трясавица. Пелыньки бы отварить. Вернусь, накажу старухе.

Дорога стала выравниваться. Теперь она тянулась полого, и ущелье среди водяных гор делалось светлее и шире. Белая полоса наверху – все, что оставалось от неба – мерцала фосфорным светом; она то гасла, съеденная ветром и непогодой, то с высоты срывалась бледная световая струя. Тогда Тимофеев морщился и низко пригибал голову.

Шел он долго, час или больше. Почва сделалась зыбкой, но не от придонного ила, а от желтых кружков монет, в беспорядке разбросанных по песку. Монеты холодили ступни. Это было приятно, и Тимофеев выжал из губ улыбку.

Наконец он вышел на ровное открытое место. Вокруг была все та же вода. Она блестела, как уголь, наполняя пространство холодом, и в непрозрачной угольной темноте проступали то здесь, то там зыбкие белесые пятна – глаза подводных чудовищ.

На этом пустом пространстве ровно посередине поднимался и пропадал в темноте огромный каменный столб.

Он подошел к нему и ударил кольцом о камень. В стене открылся проход, и Тимофеев, стуча по плитам, прошел под низкие своды. Он оглядел исподлобья стоящие вдоль стен сундуки, пнул ногой лежащую на боку табуретку и отер рукавом лицо. У стены на высоком помосте сидело странное существо – без возраста, без лица, с жидкими распущенными волосами. Беззубый рот его шевелился, а черные от графита пальцы сжимали сточенный карандаш.

– Как работа? Что-то не вижу трудового энтузиазма. Раньше ты была попроворней. Небось, пока меня нет, с Мокрым шашни разводишь?

Она ответила ему равнодушно стершимся, как и зубы, голосом:

– Работа от меня не уйдет. С чем, братец, пожаловал?

– Дерзишь, сестренка. Так-то встречаешь братца. Будто я в своем доме больше и не хозяин.

– Как пожаловал, так и встречаю. Не больно ты сегодня приветлив.

– Сестренка, сердце дрожит. – Тимофеев поднял табурет и уселся, обхватив плечи. Глаза его затянулись морщинистой кожей век. – Вот ведь как вышло. Жил себе жил, а пришел дурак на мою голову, так хоть гроб себе колоти.

– Дожили – о гробе заговорил. Ты, братец, будто сегодня родился. Что тебе написано на роду? Служить до скончанья века. Вот и служи, не ной. Лучше о том думай, как не допустить пришлого к девке. А то – гроб, сердце… Да пришлый мягкий, как воск, лепи из него хоть черта. Правильно говорил Каин-Фогель, чтоб его черви съели, – ничего твой дурак не понял. Такого дурака обхитрить – только ленивый не сделает.

– Каменный был не ленивый.

– Не о нем речь. Фогель вон тоже не поленился. А Вдовый твой – хуже Фогеля. Тот хоть смердит открыто, а этот из-под хозяйского крылышка.

– Вдового больше нет, я его отправил на пенсию. Знаешь на Камень-острове большой раскольничий крест? Там он теперь, в кресте.

– Что-то я тебя, братец, не узнаю. Подобрел что ли?

– Перестань, сестренка, – болит. И не болтать я с тобой пришел, а о деле подумать. Книга – вот мое дело.

– Трудное дело.

– Все дела трудные, легких у меня не бывает.

– Книга ни в огне не горит, ни в воде не тонет. Слова в ней не стираются, и в чьи она руки попала, тому и служит до смерти.

– Это, сестрица, я и без тебя знаю.

– Уничтожить ее может только один человек на свете – ее хозяйка. А ты знаешь, что может быть, если она встретится с Князем. Тогда уже ничем не поможешь. И про гроб – не то что теперь – запоешь в полный голос.

– Может быть, а может и не быть. Меч! Если между ними ляжет на ложе меч, то и греха не будет. И этот же меч, если умело с ним обойтись, – убьет дурака Князя.

– Ты все хорошо задумал. Дело за малым – освободить девку. Не сюда же его вести, в твой дом. А если освободить девку, да отправить ее наверх, да устроить им, голубк[/]ам, встречу – много чего может за это время случиться. То ведь город. Хоть и ты в нем хозяин, да сторона-то подсолнечная, изменчивая.

Тимофеев поднялся на ноги.

– Книга – она одна не дает мне покоя. Я пятую ночь не сплю, а вчера заснул на минуту, так приснилось, как меня жрет обезьяна.

– Знаешь что, братец, – ответила сидящая на помосте. – Видно, крепко в тебя запала эта шальная мысль. Но сперва сделай, что делал. Попробуй уморить его так.