Михаил Костин - Живое и мертвое. Ученик мага Страница 55

— Мне нужна помощь. Вернее не мне, но человеку, который помог вам добраться до столицы, когда вы были еще Ивой. Вы же, если я не ослышался, не забываете? Речь о том, кого вы соблазнили и бросили в расстроенных чувствах. Теперь я понимаю, зачем вы ему отдались. Это аморально, но…

В глазах Ионеи сверкнул металл. Но улыбка на губах была прежняя и лицо выражения не изменило.

— Что аморально?

— Торговать своим телом. Даже если цена измеряется не в деньгах, а в услугах.

Ионея напряглась. Во взгляде ее полыхали молнии. Лане на мгновение показалось, что несчастного журналиста постигнет та же участь, что постигла сегодня все правительство Консорциума и половину советников. Но магесса сдержалась.

— Мое тело лишь инструмент для достижения цели, — сказала она отстраненно. — Когда я хочу пить, и моя рука берет стакан с водой, чтобы напиться, никто не говорит мне о морали. Так почему же тогда все вспоминают про мораль, когда я хочу власти и, чтобы получить ее, беру мужчину?

Пальцы госпожи игриво пробежали по скуле журналиста, взялись за подбородок. Санчес качнул головой. Правительница улыбнулась с легкой издевкой.

— Кроме того, не вам, дорогой борзописец, говорить мне о морали и непродажности. Или, по-вашему, продавать свой ум и свое перо менее аморально?

Журналист стал еще мрачнее, хотя, казалось, больше уже некуда.

— С вашим приставом, кстати, у меня ничего не было. Он набрался до невменяемого состояния и избавил меня от необходимости. Так что вы напрасно мне грубили.

Ионея вернулась к столу. Обернулась. Каждое ее движение казалось наполненным каким-то скрытым смыслом. Лана хорошо знала эту манеру двигаться. Это была игра. И не один мужчина на ее памяти проиграл госпоже на этом поле.

Журналист, впрочем, пока держался.

— Тем не менее, — сухо произнес он. — Этот человек помог вам добиться цели. Но его предали и сейчас он оказался в тюрьме. Я прошу для него снисхождения.

Журналист смотрел на правительницу сердито. Не то сердился на себя, что приходится просить, тем более у этой женщины. Не то злился на нее, за ее игру. Не то роптал на судьбу, которая повернула ситуацию такой невероятной стороной.

Ионея улыбалась. Расчетливо. Взвешенно. Уверенно.

— Ладно, — отмахнулась она. — Поговорим о другом. Что вы сейчас пишите?

— Цикл о приставской службе отдела магического надзора, — сквозь зубы процедил Санчес.

— Хвалите их? — полюбопытствовала Ионея.

— Их не за что особенно хвалить.

— Значит, правду пишете?

— Почти правду.

— Почти правду? — протянула магесса. — А вот теперь вы можете писать просто правду. Думаю, у вас это прекрасно получится. Тем более, что вы, наверное, уже догадались, какая именно правда сейчас нужна?

Санчес смотрел на нее тяжелым взглядом.

— Вы поможете ему выйти на свободу?

Ионея улыбнулась жестко и бескомпромиссно.

— Вы слышали указ, который я подписала, — теперь она не спрашивала, а лишь говорила то, что было очевидно. — Я не стану делать исключений. Ни для кого.

Журналист дрогнул, словно получив пощечину. Кивнул хмуро и, не прощаясь, пошел к выходу. Уже в дверях повернулся, превозмогая себя, попытался еще раз:

— Он, конечно, дурак, но…

Улыбка сползла с лица Ионеи. Черты ее заострились, делая красивое лицо неприятным.

— Я сказала — нет. Вы сами назвали его дураком. А знаете, какое преступление самое страшное?

Санчес смолчал.

— Идите, и пишите правду, — подвела итог разговору Ионея, — только правильную правду, ясно?

Журналист вышел.

13

Самое страшное преступление — это продаться. Я не продаюсь. Я торгую своими руками, своими талантами, своими мозгами, наконец. Своим языком. Но душу свою я не продам. Текст шел бойкий и резкий. Слова текли сами. Он писал. Нет, не про работу отдела магического надзора на примере одного несчастного пристава. Цикл, за который ему заплатили вперед, был закончен и нещадно урезан. Главный хотел устроить по этому поводу бучу, но Санчес успокоил его. Пообещал что-то более интересное, притом, что поверженный Магический Надзор уже мало кого интересовал. Это вчерашний день. Сегодня этого нет. Лишь лозунги, которые клеймят позором и пинают труп вчерашнего дня.

Он писал о себе и об Объединенных Территориях, в которых он родился и вырос. Но писал это так, чтобы каждый, кто родился и вырос в Объединенных Территориях, мог сказать, что это написано о нем. Рука быстро переносила мысль на бумагу и слова лились как песня. Но песня не в угоду нынешнего восторженного «ура» одних и упаднического «все, это конец» других. Это была другая песня.

Он писал о том, что ни одна власть, обещающая воплощение идеала, никогда не воплотит идеал, пусть даже будет близка к этому. Он писал о том, что главное, самое главное — не менять идеалы на обещания, как бы складно эти обещания не звучали. Главное — не предавать себя и своей правды. Быть честным с собой. Только тогда можно быть честным с окружающими.

Страница за страницей покрывались закорючками букв, а Санчес все писал и писал. Вдохновенно, как не делал этого уже много лет.

Не продавайтесь тому, кто вас ведет. Куда бы вы ни шли, сами смотрите под ноги. Всегда смотрите под ноги. И не верьте тому, кто велит не смотреть. Доверяйте, но не доверяйтесь. Подчиняйте себя делу, но не отдавайтесь в рабство, даже если это рабство за всеобщую свободу.

Оставайтесь собой. Оставайтесь верными своей правде. Всегда.

Он подмахнул в конце страницы: «как это делаю я, ваш Санчес О'Гира» и подхватив листы, поспешно выбежал из дома.

Утренние улицы были пусты. Воздух свежий и бодрящий. Дожди поутихли, но не надолго. Скоро захлещут снова, а потом придет зима. А там посмотрим, дорогая госпожа Лазурная.

Санчес поймал себя на том, что мысленно говорит с новой властью и улыбнулся.

Если бы кто шел мимо, должно быть, принял бы его за сумасшедшего. Но прохожих не было. Улица пуста. «Я не продаюсь, госпожа Ионея. Если то, что я писал и считал правильным, удобно вам сейчас и подходит под вашу теперешнюю политику, это не значит, что я стану писать в соответствии с вашей политикой всегда. Вы не найдете в моем лице придворного борзописца, госпожа Ионея! Нет. Я пишу о том, о чем думаю я. Если какие-то ценности, о которых я пишу, пересеклись с вашими лозунгами, это не значит, что я готов продаться».

Впереди замаячило здание редакции.

— Жди, Веролла, — пообещал Санчес тихонько. — Жди. Сегодня ты получишь завершение истории несчастного пристава, а завтра я вернусь. И будь уверена, дорогая моя столица, я буду непримирим.

Нет, он, конечно, выживет при любой власти, но нет такой власти, с которой он смирится и которую примет, как благо. Если раньше Санчес О'Гира об этом лишь смутно догадывался, то теперь был уверен на сто процентов.

14

Газеты пестрели заголовками. Маги у власти. Новое правительство консорциума. Новые радости! Новые надежды! Новые свободы! Мы заживем теперь по-новому. Разве что «Огни Вероллы» грохнули вдруг странной провокационной статьей скандального журналиста О'Гиры. Но на общем фоне этому скандалу никто не придал особенного значения. Жоржа Деранса, впрочем, все эти скандалы, свободы и прочая требуха, о которой говорили теперь на каждом углу, не волновали совершенно. В его жизни до сегодняшнего утра не поменялось ничего. Разве что портрет советника по делам Магического Надзора, что висел в раме над рабочим столом, сменил портрет Лазурной правительницы. Ионея лучезарно улыбалась и была на этом портрете куда более похожа на оригинал, чем дрянная картинка, ходившая еще совсем недавно по патрулям, кабинет, газетам и надзорам.

Но и это изменение совершенно не трогало капитана. Портрет не имел никакой силы и власти. Власть была у изображенной на нем женщины. А силу имел указ, лежащий на столе, принесенный Дерансу вместе со свежей прессой и дежурными разнарядками.

Жорж сел за стол и вперил неморгающий рыбий взгляд в документ, который прочел уже раз пятнадцать и знал наизусть, вплоть до пропущенной запятой.

«2.1. Все заключенные маги должны быть незамедлительно освобождены.

2.2. Все, причастные к сопротивлению новому руководству, должны быть сосланы на острова без суда и следствия.

2.3. Все ближайшие родственники арестантов, упомянутых в пункте 2.2., как-то: родители, братья, сестры, дети, жены — должны быть незамедлительно взяты под стражу и сосланы вместе с упомянутыми в пункте 2.2. заключенными» — значилось в распоряжении.

Маги были отпущены незамедлительно. Заключенные готовились к отправке, и это тоже не заботило Деранса. А вот пункт 2.3 доводил его до исступления. Под этот пункт попадали Маргарет и дети. И он ничего не мог с этим сделать, потому что в третьем пункте этой же злосчастной бумаги говорилось о наказании для тех представителей Службы Надзора и Контроля, как именовался теперь бывший Магический Надзор и Контроль, которые не повинуются и будут замечены в нарушении любого из пунктов и подпунктов данного распоряжения. О том, как доносят на коллег, капитан Жорж Деранс знал не понаслышке. Нарушить указ было равносильно подписанию приговора о ссылке самому себе. Потому он сидел под портретом новой правительницы и страдал. Все вокруг говорили о том, как изменится жизнь Объединенных Территорий. Сперва Деранс испугался.