Патрик О'Лири - Невозможная птица Страница 63

Он был братом.

Никто не мог отнять у него это.

Неважно, насколько он ненавидел Майка. Неважно, какую боль Майк причинил ему. Он был его семьёй. Это было все, что у него осталось.

Вот кем он был. Братом.

Пришельцам этого никогда не понять. Этой близости. Этой принадлежности.

Как они могут понять? Они – туристы из другого мира.

Дэниел чувствовал отдалённый сладкий запах, цитрусовый аромат, плывущий сквозь влажный тёплый воздух над дорогой. Держа в руке спящую птицу Дуайта, он долго и пристально вглядывался в её маленькое лицо. Он был поражён, увидев, что её закрытые глаза обрамлены густыми, почти как нарисованные, ресницами. Он и не предполагал, что у птиц они вообще бывают. По какой-то причине Дэниел вспомнил те странные съёмки Майка в Марокко – возможно, это была самая неземная из всех историй, какие его брат когда-либо ему рассказывал.

Майк прилетел из Касабланки в Марракеш вечером. На следующее утро, разведав обстановку, он вышел из своего отеля на рыночную площадь. Делла Фина. «Место Смерти». Она была названа так из-за того, что раньше на ней производились казни – император отрубал головы ежедневно, и потом они выставлялись на шестах вокруг площади. Теперь здесь располагался самый бредовый овощной рынок, на каком он когда-либо бывал. Сначала он почувствовал запах шафрана. Потом – дыма. Потом он услышал звуки цимбал и какофонию местных языков – французского, арабского, берберского – перебивающих друг друга и смешивающихся с туристскими – датским, испанским, итальянским, английским.

Акробаты в розовых шелках колесом ходили вокруг него. Заклинатель вытащил из своей матерчатой сумки трех миниатюрных змеек с ромбами на спинках, которые тут же гневно свернулись кольцом и затрещали погремушками на своих крохотных хвостах. Чёрная кобра выстреливала языком прямо в тёмное лицо своего хозяина в темно-бордовом плаще и чёрной тюбетейке; он держал змей в маленьком коулменовском холодильнике, чтобы замедлить их метаболизм – так они становились сонными и были менее склонны к нападению. Седобородый зубодёр, похожий на жирного гнома в белом купальном халате, сидел за карточным столиком, на котором были разложены вырванные им зубы – сотни зубов, некоторые из них ещё свежие, с ниточками окровавленных корней и кусочками кожи: здесь это служило дипломом. Женщины в чадрах, с густыми чёрными ресницами и смеющимися глазами, гуляли рука об руку – впрочем, и мужчины тоже. Тем не менее за все время съёмок Майк ни разу не видел проявлений физического влечения между взрослыми мужчиной и женщиной.

Все прикасались друг к другу: мужчины целовали друг друга в щеки, детей обнимали и наказывали, но ни разу он не видел мужчину, который бы ласкал, обнимал, держал за руку или целовал женщину. Странно. Нищие попадались через каждые тридцать ярдов; они сидели на земле, простирая свои грязные руки и делая жалобные гримасы туристам.

Умирать от голода и не есть.

И дым от ободранных козлиных голов, жарящихся на решётках, и острый запах зрелых фиников, каскадами ниспадающих на грозящие перевернуться прилавки. Пирамиды ядовито-зелёных лаймов и темно-оранжевых клементинов[74]. Орехи. И травы. И заткнутые пробкой маленькие бутылочки со снадобьями, способными наворожить вам долгую жизнь, руку возлюбленной, мужа, ребёнка, хорошую работу, дорогой велосипед. Предсказатели судьбы, обслуживавшие только женщин; очевидно, у мужчин будущего не было. Велосипеды, и мотоциклы, и маленькие жёлтые такси мелькали повсюду, плюясь серыми выхлопами, в хаотическом танце, где каждый уважал движения другого – как ни удивительно, никто из них ни разу не устроил аварию. Если бы такое было на Манхеттене, люди бы давно уже повылезали из своих машин и набросились друг на друга.

И муэдзин на верхушке минарета, выкликающий призыв к молитве: «Есть лишь один Бог, и Магомет – пророк его… » Клич, который Майк потом часто копировал и которому научил Шона. Груды шелка и кожи, дерева и серебра, рубленого и кованого, чеканного и полированного, превращённого в нужные вещи: ожерелья и браслеты, колокольчики, лампы и коробочки для драгоценностей. Трости, отделанные латунью, жадеитом и слоновой костью, с инкрустациями красного и жёлтого янтаря; некоторые из них были полыми, и в их сердцевине скрывался клинок. И владелец базарной лавки, выкрикивающий: «Заходи, заходи! Заходи, дорогой! Посмотреть можно бесплатно!»

Вот кого напоминали птицы, решил Дэниел. Туристов. Они проходили мимо. Рылись в товарах. Пробовали. Они не понимали. Это ничего им не стоило. Смотреть можно бесплатно. Ему захотелось объяснить им. Но это была история его брата. Конечно, Майк смог бы рассказать её лучше, чем он.

Дэниел встал на колени у дороги, держа колибри Дуайта в сложенных ладонях и повторяя волшебные слова, которые, казалось, были всем, в чем он нуждался: я – брат. Я – брат. Я – брат. Он понял, что это стало для него своеобразной молитвой. Он не мог даже припомнить, когда в последний раз делал это: преклонял колени и молился. Но он чувствовал благодарность, огромную благодарность, и должен был поблагодарить кого-то. Где-то. Не то чтобы ему хотелось повторить поездку. Одного раза было достаточно. Один раз – это уже много. Ему потребовалось долгое путешествие, чтобы открыть ужасающую красоту смерти. Но оно того стоило, решил он. Он нашёл себя в пути.

Единственное, о чем он жалел – что не сможет никому рассказать об этом. Из этого вышла бы чертовски хорошая книга. Это была бы книга, которой можно было бы наслаждаться; не из тех книг, которые нужно изучать. Правда, возможно, пришлось бы прочесть её дважды. Как и жизнь, на первый взгляд она не имела бы смысла. И на второй раз её читал бы уже другой человек. Нужны двое, чтобы понять её. Книгу, которую он никогда не напишет. Он назвал бы её «Невозможная птица».

– Пожалуйста, – сказал он. – Я готов. Отпустите меня.

И он вспомнил.

ПРИЧАСТИЕ

И Майк понял: он не имел никакого понятия о том, с кем имеет дело.

– Я хочу знать, – сказал он со своего насеста на дереве, – на что вы похожи. Иначе я не смогу понять.

Птицы были удивлены.

– Ты хочешь понять?

– Да.

– Тебе не понять. – Печаль.

– Я постараюсь.

– Ты не сможешь. — Глубокая печаль. Почему они излучают печаль?

– Пожалуйста, – сказал Майк. – Помогите мне.

И он ощутил, как температура дня меняется, словно туча заслонила солнце. Ему нелегко было попросить их о помощи – довериться им. Это было последней вещью, которую ему хотелось делать. Но ему необходимо было знать, что имелась какая-то причина. Он смог бы принять это, если бы нашлась причина. Ей даже не обязательно было быть уважительной.

– Как вы называете себя? – спросил Майк, внезапно осознавая, что они не были представлены, и чувствуя запоздалое замешательство.

– У нас нет имён.

Да, верно. Хранительница говорила об этом.

– Как вы различаете друг друга?

– У нас почти такая же проблема, – сказали они своим странным, кружащимся в вихре хором. – Вы все выглядите для нас похожими. – И в этот момент Майк готов был поклясться, что вся стая подавила смешок. Ничего не было сказано, но их эмоции, казалось, пропитывали воздух.

– Что вы едите?

– То же, что и вы, – ответили они. – Звёздный свет. Звёздный свет? – подумал он. Ну да, конечно, свет

солнца. Который питает землю и море, которые питают животных и растения. Которыми питаемся мы.

– Как вы выглядите? – Едва лишь он задал этот вопрос, как почти раскаялся, ибо почувствовал укол ужаса, пережиток своей юности: расплывчатые воспоминания о пришельцах, имеющих гротескно-кошмарный облик. Склизких и снабжённых щупальцами. Рогатых и покрытых буграми.

– Потри, пожалуйста, свои глаза.

– Что?

– Только сначала прикрой веки! – настойчивое, но мягкое родительское напоминание.

Он сделал это. Закрыл глаза и потёр их костяшками пальцев, и увидел пляшущие огоньки, нейроны, возбуждающие оптический нерв, молнии и кометы, скользящие вокруг безумными петлями, как фигуристы, оставляя позади себя светящиеся следы, которые тлели и рассеивались, как…

– Светлячки! – сказал он и почувствовал, как его омыло тёплой улыбкой.

– Что-то в этом роде. Мы их называем «огненные хвосты». Они прекрасны, правда?

– Да, – сказал Майк, вспоминая летние ночи, когда они с Денни охотились за ними с консервными банками на заднем дворе.

– Мы очень красивы.

Забавно. Он никогда не слышал, чтобы кто-нибудь говорил так о самом себе.

– Мы с Денни прокалывали дырки в крышке, – сказал он, чувствуя потребность объяснить своё воспоминание. – Чтобы они не умерли.390

Молчание.

– Но они все равно умирали, – признался он, вспоминая слой коричневых тел, который они находили на дне банки наутро.