Александр Бородыня - Сияющий вакуум (сборник) Страница 8

Облик русской столицы портили только семь бетонных столбов, подпирающих каменные своды. На верхнюю площадку одного из таких столбов Филипп Костелюк и опустился вслед за солдатом.

— Ну и как мы дальше? — спросил он, в нетерпении топая ботинком в серый бетонный накат.

— По лестнице, — отозвался солдат. — Грузовые лифты только для военной техники. А для простых смертных и дезертиров удобства не предусмотрены.

Диаметром бетонный столб достигал, кажется, пятидесяти метров и, по крайней мере в верхней своей части, походил на кусок засохшего сыра. По неровным стенам пещер были протянуты синие электрические кабели, кое-где висели лампочки в матовых стеклянных плафонах, правда, ни одна из них не горела. Под ногами валялись какие-то тряпки, полосатые матрасы. В свете фонарика все это выглядело слегка непристойно. Стояли пустые бутылки. Филипп Костелюк даже сплюнул под ноги и закурил.

— Здесь дезертиры прячутся и эмигранты, те, что из зерен, — пояснил солдат. — Но похоже, власти недавно зачистку делали. Видишь, ни души.

Он поддел ногой какую-то бутылку, и та со звоном покатилась по бетону.

— Подожди здесь, мне позвонить нужно, — попросил он.

— Тут и телефон есть?

— Какой телефон? Коробка для патруля.

Ухватившись за бетонный выступ, Филипп Костелюк опять посмотрел вниз на город.

— Уютно, конечно, — сказал он. — Вот только жалко, что навсегда в темноте.

— Почему в темноте? Да нет. Сколько сейчас времени?

— Без пяти восемь.

— Солнца включают после двенадцати, — объяснил солдат. — Власти очень боятся ночных атак, и поэтому, когда снаружи день — у нас ночь, а когда снаружи ночь — у нас день.

Узкие галереи были прорублены в гранитном столбе таким образом, что все пещеры соединялись. Филипп проследил взглядом усталую фигуру солдатика и присел, блаженно прислонившись спиной к теплой пористой стене.

«Устроюсь на работу… Заработаю деньжат… Куплю жену… — Он устал, но мысли, заполняющие голову, были теплыми, радостными. — Куплю квартиру… Куплю семейную грелку… Куплю тепловой излучатель любви…»

И вдруг он понял, что больше не испытывает головной боли. Поковырял пальцем в левом ухе. Похлопал. Слух возвратился, и вместе со слухом, вытесняя теплое дремотное состояние, толчкообразно вырастали в душе отчаянье и ужас. То, что это не его отчаянье и ужас, Филипп Костелюк понял не сразу.

«Алло, алло, ну где же ты?.. Моя Гузель! — подумал он скорбно. — Моя любимая! Сколько мне стоил твой поддельный паспорт? Но и он не помог!.. Все-таки они вычислили тебя!..»

Осторожно приоткрыв глаза, Филипп увидел, как солдатик бросил телефонную трубку. Трубка стукнулась о стену. Она так и осталась болтаться на шнуре возле ящика связи. ЛИБ явно заработал. Филипп Костелюк воспринял чужую мысль.

«Вычислили! Вычислили тебя! — стонала и кружилась в голове Филиппа эта чужая мысль. — Вычислили и, наверное, уже депортировали на Луну!»

В свете фонарика тень убитого горем солдата раскачивалась от стены к стене. На заплетающихся ногах он подошел к Филиппу и попросил, протягивая дрожащую руку:

— Друг, одолжи свой пистолет!

И просьба человека, с которым он вступил в контакт, была как приказ командира. Филипп Костелюк, впервые ощутивший действие уникального прибора, не смог воспротивиться. Послушно расстегнул он кобуру и, держа за ствол, протянул оружие несчастному солдату. Он уже знал, что произойдет. Бедняга танкист только что позвонил к себе домой, желая обрадовать свою инопланетную подружку. Но вместо любимого голоса наткнулся на сухую запись автоответчика, предписывающую ему сразу по возвращении посетить гражданскую прокуратуру Центрального округа.

Отдавая пистолет, Филипп Костелюк прекрасно понимал, что делает, но так уж был, наверное, устроен ЛИБ. Ведь прибор предназначался для избранных всенародно мэров и президентов. Если уж избранник услышал голос своего избирателя, он ни в чем не мог ему отказать. И он не отказал.

Пуля, пущенная несчастным в висок, отбросила его в сторону, и мертвое тело, лишь секунду задержавшись на бетонном скате, полетело вниз.

Через несколько долгих минут Филипп услышал, как тело мертвого солдата, убившего себя из-за несчастной любви, с огромной скоростью врезалось в какую-то железную крышу.

Филипп Костелюк расстелил коврик, встал лицом на запад, помолился Ахану, возблагодарив его за небесные зерна, насыщающие землю новой жизнью, и, подобрав свой пистолет, выпавший из руки мертвеца, пошел искать лестницу вниз.

Ни во время молитвы, ни потом, блуждая в бетонных пещерах и туннелях, он не уловил тихих шагов осторожно следовавшего за ним человека. Филипп Костелюк пытался представить себе мир, в котором президент или мэр выполняют все желания своих избирателей. Пытался и не мог.

ПОДЗЕМНЫЙ ГОРОД

Внизу не хватало, наверное, двадцати — двадцати пяти ступенек, и пришлось прыгнуть.

Оказавшись посреди улицы сидящим на асфальте, Филипп увидел прямо перед собой стеклянную будку. Будка была освещена изнутри, но постовой, на счастье, куда-то отлучился.

После долгого спуска, а в целом он прошел, наверное, несколько тысяч бетонных ступеней, у Филиппа кружилась голова. Прохожих на улице было немного, но он все-таки привлек внимание. Женщина в лиловой накидке, выставив вперед руку, показывала на него длинным пальцем. Наверное, он выглядел нелепо. Вокруг раздавались откровенные смешки, но никто даже не остановился.

С ужасом глянув вверх, на бетонную стену, беглец из прошлого, хромая, постарался отойти от нее подальше. Он немного подвернул ногу, и первые шаги давались с трудом.

На секунду задержавшись возле зеркальной витрины большой кондитерской, Филипп Костелюк всмотрелся в свое отражение. Среди неподвижных манекенов, по-семейному разрезающих праздничный торт, будто колыхался призрак в перепачканном комбинезоне: кобура на боку, сумка через плечо, взгляд затравленного зверя, руки в крови. Он мало чем походил на красавца шофера, еще несколько дней назад водившего лимузин мэра Москвы.

Неприятно удивили Филиппа и сами манекены в витрине. Манекены были точно такие же, как и сто лет назад, но сто лет назад они двигались, повторяя одно и то же круговое движение, а теперь были совершенно неподвижны.

Подволакивая ногу, Филипп Костелюк шел по улице. Было ровно восемь часов вечера. Он сверил ручные часы, чуть не стоившие ему жизни, с часами на одном из зданий.

Все вокруг было хорошо освещено. Как никогда ярко горели оранжевые и белые фонари. Редкие прохожие поворачивали головы, но особого интереса он больше ни у кого не вызвал. Вероятно, его комбинезон по покрою соответствовал обмундированию какой-нибудь воинской части, а отсутствие лычек в вороте можно было разглядеть только с очень близкого расстояния.

Все вокруг знакомо: сладкие запахи ночи, разноцветные металлические шторы на окнах, потрескивание автомобильных выхлопов. В глубине московских дворов типовые детские качели и магнитные песочницы с голубым и серебряным песком.

С шелестом мимо прокатил тяжелый полупустой электробус на огромных колесах. Филипп даже отметил номер маршрута: четырнадцатый.

Он знал, что прошло более ста лет, и не мог в это поверить. Это был тот же самый город. Утрачены только какие-то незначительные детали. Так, будто на старый орнамент положили свежую кон- турную кальку. Он находился совсем недалеко от Тишинского рынка. Невероятно, но город не переменился, если не считать, конечно, того, что он полностью ушел под землю.

Осторожно, стараясь не привлекать к себе внимания, Филипп Костелюк разглядывал прохожих. На мужчинах все те же узкие двубортные пиджаки с радиопуговицами, работающими одновременно на семи эфирных каналах, узкие зеркальные штиблеты на тонкой магнитной подошве, батники разнообразных расцветок, брюки-клеш с асимметричным разрезом и ремни из змеиной кожи с литыми позолоченными пряжками. На женщинах легкие полупрозрачные платья без всякого пояса, белье в обтяжку, кричащими расцветками проступающее сквозь платье, и деревянные туфли на каблуках-стабилизаторах.

Значительно отличались разве что прически двадцать второго столетия. Всего два варианта: голый припудренный череп с торчащим посередине вживленным тепловым электродом либо огромная прическа — типа башни из слоновой кости. И то и другое сто лет назад назвали бы верхом пошлости.

Деревьев, может быть, во дворах стало побольше, и начисто исчез новый храм во славу Ахана, возведенный возле Тишинского рынка. Но здания вокруг все те же, по крайней мере фасады. Лепнина, чугунные изгороди, железные двери на подъездах.

На месте храма было пусто и возвышался строительный забор.