Василий Мидянин - Коричневое Страница 8

Осторожно приблизив бутылку к губам, надлежит аккуратно сделать первый глоток. О, этот первый глоток коричневого! Он всегда падает в организм, как на раскаленную плиту, вонзается в пищевод, словно в лоно изнывающей от желания женщины, обрушивается на все органы чувств разом, словно башни-близнецы нью-йоркского Всемирного торгового центра 11 сентября 2001 года. Ощутив на языке первый глоток коричневого, непроизвольно хочется издать блаженно-восхищенное обессиленное «А-а-а-а-а-а-а!..». Могу поклясться, что он бесследно испаряется, еще не дойдя до желудка. Я почти слышал, как коричневое шипит, соприкасаясь с раскаленной, истосковавшейся по нему глоткой Мидянина.

Кстати, вот что писал в свое время о коричневом правильный литератор Хемингуэй: «Одна такая кружка заменяла собой все вечерние газеты, все вечера в парижских кафе, все каштаны, которые, наверно, уже сейчас цветут, больших медлительных битюгов на внешних бульварах, книжные лавки, киоски и картинные галереи, парк Монсури, стадион Буффало и Бют-Шомон, «Гаранта траст ком-пани», остров Ситэ, издавна знакомый отель «Фойо» и возможность почитать и отдохнуть вечером, — заменяла все то, что он любил когда-то и мало-помалу забыл, все то, что возвращалось к нему, когда он потягивал это мутноватое, леденящее язык, согревающее мозг, согревающее желудок, изменяющее взгляды на жизнь колдовское зелье».

Это вам, что характерно, не какой-нибудь Митя Подольский! Это Хемингуэй!

На вкус коричневое божественно. Не всем нравится с первого раза. Практически никому не нравится с первого раза. Однако подсевший на коричневое джанк не может думать ни о чем, кроме этого специфического вкуса. Оно кисло-сладкое, покалывает язык и оставляет на зубах оскомину — зубы начинают скрипеть, будто свежевымытые волосы. Едва только первая порция коричневого поступает в организм, как тот начинает работать, словно хорошо смазанная машина. Ничего вроде бы принципиально не меняется, но окружающее пространство ощущается совсем по-другому. Ты уже не понимаешь, как мог обходиться без коричневого всего пять минут назад. Ты смотришь на других людей и не можешь понять, как они ухитряются жить без коричневого. Ты не способен представить, как будешь обходиться без коричневого несколько часов спустя, когда его действие закончится.

А потом наступает приход — словно огромная кувалда, обмотанная ватой, с размаху бьет тебя по черепу.

— Ухтышка! Вот это приход! — заценил Семецкий. — Убиться с тумбочки до полного отпада башки! Будто все внутренности подпрыгнули, а потом снова опустились.

— Мы действительно подпрыгнули, идиот! — рявкнул Митрич. — Я наехал на кошку!

— А.

Семецкий притих.

— Коричневое действует вдруг, но далеко не сразу, — сказал я. — Подождите минут пятнадцать-двадцать. Пусть всосется в кровь.

— Я чувствую прилив сил, — сказала Лэсси.

— Это фантомные ощущения, — пояснил я. — Самовнушение.

— По-моему, зрение обостряется, — заметил Бенедиктуc Канада, скользя глазами по строчкам в своем наладоннике. — Буквы стали четче видны.

— Фикция, — произнес я. — Дождитесь коричневого прихода. Вы сразу его почувствуете. Ошибиться невозможно.

— Мидянин, глянь-ка, что! — снова раздался удивленный голос Семецкого. — Раньше я так не умел. Или мы опять наехали на кошку?

Я обернулся и увидел, что Юрайя с любопытством разглядывает небольшое красное пятно, невесть откуда взявшееся на боковом стекле. Затем он вытянул указательный палец, коснулся окошка, и на стекле осталось еще одно пятно, ярко-синее. Семецкий повел пальцем по диагонали — на стекле проявилась синяя полоса.

— А теперь зеленым, — сказал Юрайя и тем же пальцем заштриховал синюю полосу зеленой елочкой.

Опа. Похоже, меня воткнуло, а я так ничего и не почувствовал. Да и не только меня.

Действительно, уже полминуты я ощущал странный психологический дискомфорт, но пока не придавал этому значения. Однако после опытов Семецкого в изобразительном искусстве меня немедленно пробило на измену. Во имя Альмонсина-Метатрона, кто все эти причудливые существа и для чего они едут со мной в этом рычащем, зловонном железном экипаже? Я осторожно покосился влево, туда, где сидела мерзкая мускусная тварь, после некоторых колебаний идентифицированная мной как Янкель. Плоская старческая голова пресмыкающегося торчала над воротником джинсовой куртки на длинной и тонкой шее, огромный кадык обтягивала зеленая пергаментная кожа, больше похожая на чешую. Кстати, Янкель — что обозначает это слово? Оно было знакомым, но наотрез отказывалось что-либо обозначать. Как, впрочем, и подавляющее большинство других знакомых слов, которые плясали у меня в голове, никак не складываясь во что-либо осмысленное.

— Не говори остальным, — прорычала мускусная тварь. — Я — руководитель колониального восстания с Сириуса, скрываюсь от властей Метрополии. Имперцы гоняют меня по всей Системе уже несколько лет. Не выдавай меня.

— Фасфалакат, — на всякий случай сказал я. — Татусасут. Будирован. Зугдиди.

Стало значительно легче.

Бросив взгляд на переднее сиденье, я обнаружил там человека, который некогда называл себя Кирае Бенедиктусом Канадзавою, в просторечии Беном Канадой. Он ничуть не изменился и по-прежнему смотрел в свой гребаный палм, вот только теперь на нем вместо кожаной косухи, клепаных джинсов и остроносых «казаков» был строгий черный костюм с галстуком. Собранные сзади в длинный белобрысый хвост волосы теперь оказались коротко, по-военному острижены. Половину его лица закрывали непроницаемые черные очки.

— Не выдавай меня, — проронил человек, называющий себя Кирае Бенедиктусом Канад завою. Он так и не оторвал взгляда от электронной книжки. — Я агент американской секретной спецслужбы «Люди в черном», занимающейся борьбой с инопланетными интервентами, работаю под прикрытием. Не говори остальным.

— Татусасут, — сказал я ему. — Астаграмица.

Я с трудом повернул отяжелевшую голову и зафиксировал попавшую в поле моего зрения Лэсси. С ней вроде бы все было в порядке — те же оранжевые волосы до лопаток и гладкая кожа лица, варварски пирсингованная тут и там металлическими кольцами и шариками, та же уродская кислотная футболка, те же вытатуированные муравьи, описывающие бесконечные эллипсы вокруг ее левого уха. Однако в ее организме обнаружился непредвиденный апгрейд. Ниже пояса у мисс Хоган оказалось огромное сегментированное осиное брюшко, которое непрерывно сокращалось, выпуская и втягивая блестящее от яда жало размером с насадку для отбойного молотка.

— Видал? — Она едва заметно усмехнулась. — Только не говори никому. Я работаю под прикрытием. Это я только выгляжу девочкой-припевочкой, на самом деле мне тридцать два года и я майор английской правительственной службы по борьбе с наркотиками. Выполняю секретные задания высшего уровня сложности. Два королевских ордена.

— Бюскермолен и Роелофсен, — сказал я ей.

Плеханда за моей спиной, отложив очередной растерзанный шприц, глубокомысленно перебирал кипарисовые четки. Вместо крестика на них болтался деревянный пацифик.

— Брат Андре, — проговорил он, — Рыцарь Кадош двадцать первого градуса Посвящения, экзекутор дисциплинарий. Центурион Воинства Иальдабаофа. Сотрудник Ложи Гадеса, занимающейся внедрением в европейские молодежные массы моды на психоактивные вещества, разрушающую личность музыку, пропагандирующие насилие кинофильмы, порнографию и кровавые компьютерные игры. Прикреплен к банде «Факин Джанки» в качестве тайного куратора личным приказом Магуса. Убедительная просьба не выдавать моего инкогнито. Реге, Сатан!

— Роатшисора, — сказал я, поворачиваясь к Саша.

— Не говори остальным, что я из МИ-6, — попросила она, нервически подергивая многочисленными щупальцами, стрекательными жгутиками и ложноножками. Я видел, как по ее прозрачным вакуолям непрерывно циркулирует питательная жидкость. — Спецоперация британской разведки по ликвидации работающего под прикрытием особо опасного израильского агента, занимающегося шпионажем в области ядерных технологий. Не выдавай меня; я сделаю все, что захочешь. Хочешь, вкусно перепихнемся? Но только после траха мне придется тебя съесть. У нас в МИ-6 так принято.

— Аурангзеб, — вздохнул я. Каких только тварей не берут теперь в спецслужбы!

Что касается Семецкого, то он увлеченно рисовал пальцами на боковом стекле, разукрашивая его разноцветными диаграммами. Невольно проследив за движениями его пальцев, больше похожих на суставчатые паучьи ноги, я обнаружил, что линии на стекле складываются в связное сообщение: «МОССАД. Секретная операция против английских спецслужб. Не говори никому, не надо».