Владимир Рыбин - С нами крестная сила Страница 8

— Вот это кто, по-твоему? — ткнула она пальцем в блеклую фотографию, на которой угадывалась девчушка возраста "под стол пешком".

— Соплюшка какая-то.

— Это я.

— Извини…

— А это мой жених, — ничуть не обидевшись, продолжала она.

Андрей разглядел на фото парнишку того же сопливого возраста, успокоился. Студент — серьезно, а это… В деревнях что ни девка, то невеста, что ни парень — жених.

— До самой армии женихался, — хихикнула от печки бабка Татьяна. — В отпуск приезжал, все обещал да клялся. А она сказала, как отрезала: не вернешься. И не вернулся, женился там где-то.

— Баб Тань, ты мне жениха-то не пугай, — засмеялась Гиданна.

— Как же! Ты небось без меня все наперед знаешь.

— Что ты знаешь? — заинтересовался Андрей.

— Что знаю, то и знаю…

И снове уставилась в фотографии.

— А вот это, узнаешь? Вишь, какая красавица была баба Таня. А это дядя Епифан, как с фронта вернулся… Баб Тань, чего ты не вышла-то за него, так ведь и не скажешь?

Старушка сделала вид, что не расслышала, только громче зашуровала ухватом в печи.

— Она ведь у нас чуть попадьей не стала. Вот он, дьякон-то местный. В Епифанове что ни мужчина — орел был. Место Богом не забытое, вот и порода такая. Это теперь помельчали. Как церковь порушили, так и началось. Только все поправится. Не зря они зачастили сюда, не зря. Дьякон тогда еще говорил: все возвернется…

— Чего мелешь, ну чего мелешь-та? — опомнилась бабка Татьяна. — Отца Федора-то забрали, когда тебя и в помине не было. — И махнула рукой, оставив ухват на шестке, сердите протопала в сени.

— Епифаново наше для отца Федора светом в окошке было до последнего часа. — И добавила, вглядываясь в фотографию: — Страшного часа…

Внимательно наблюдавший за ней Андрей спросил:

— Ты чего, судьбу-то по фото угадываешь?

Гиданна села напротив него, через стол, уставилась, и Андрей не выдержал, отвел глаза.

— Не знаю, — сказала, будто через силу. — Что приходит в голову, то и говорю. А если взвешивать каждое слово…

— То и сказать будет нечего? — спросил Андрей. Неожиданно вскочив с места, она обежала стол и села рядом с ним, прижавшись горячим боком. — Какой ты у меня…

— У каждого мыслей-то полна голова, но мы все взвешиваем, прикидываем, прежде чем сказать, и потому больше молчим?

— Какой ты у меня умный!

— А если бы не молчали, если бы доверяли потаенному…

Он чувствовал, что тонет, захлебывается в волнах ее близости. Но все пытался удержаться на плаву своей благоразумности. Но уже не хватало воздуха, уже мутилось в голове, и наплывал звон, тихий нежный, убаюкивающий.

— Ай, девка! — послышалось из сеней. — Постыдилась бы целоваться-та.

— Баб Тань!..

Гиданна вскочила, пометалась глазами по комнате, остановила взгляд на раскрытом окне, порьвисто кинулась к нему, быстро и ловко выскользнула через окно на улицу. Андрей тоже шагнул к окну, легко, ни за что не зацепившись, вылез наружу. Ничего не говоря друг другу, они быстро прошли через огород, перелезли через зыбкий плетень, едва не повалив его и не обратив на это ни малейшего внимания. Только уже в поле Андрей понял, куда направлялась Гиданна, — к старому полуразвалившемуся сараю, стоявшему на отшибе. В сарае пахло пылью. По зыбкой лестнице Андрей вслед за Гиданной забрался на сенник, полный старого, слежавшегося сена.

— Что-то влечет сюда, — тихо, с придыхом сказала она, обессиленно садясь на сено.

— Может быть, я? — Он распластался рядом с ней.

— И до тебя было…

— Что?!

— Влечет…

— Как это-было?!

— Глупый ты мой…

…Пространства, подпространства, надпространства…

Все перемешалось, слилось в единый всепроникющий поток мгновений и вечности, света и тьмы, силы и слабости. Что-то шевелилось в дранке старой крыши — ветер, что ли? Что-то шуршало в сене — мыши, что ли? Кто-то смеялся и звал, звал нежно, ласково. И был краткий сон с долгим легким полетом куда-то, зачем-то…

Он очнулся от внезапного холода, сжавшего сердце. Гиданна стояла над ним во весь рост, в растрепанных волосах ее торчала сенная труха, и вся она была в этот миг какая-то жалкая, испуганная.

— Пойдем отсюда.

— Что случилось?

— Мне страшно.

— Я тебя напугал?

— Что-то тут не так.

— А по-моему…

— Пойдем! — крикнула Гиданна и даже притопнула, отчего сено под ногой по-змеиному зашипело, испугав на этот раз и Андрея тоже. Он спустился по лестнице первым, принял ее на руки, на миг прижал к себе, снова ощутив головокружение. Гиданна резко вырвалась и побежала по чуть видной заросшей тропе обратно к деревне. Там, где они перелезали через плетень, навстречу им поднялся из травы старик с широкой пестрой бородой — одна половина совершенно белая, другая-с рыжинкой.

— Вы туда не ходите, — сказал старик, махнув бородой в сторону сарая. — Нечистое место, чтоб оно сгорело.

— Дядя Епифан?! Ты чего тут? — Гиданна резко остановилась, видно было, что внезапное появление Старика ее испугало.

— Тебя дожидаюсь. Сказывают, приехала, а и не заявляется. Обидно.

— Я собиралась, дядя Епифан.

— Собиралась, да не собралась. Понятно, как не понять. Старик коротко глянул на Андрея, и тот счел своим долгом встрять в разговор.

Сказал игриво:

— Зачем сараю гореть? Очень удобный для сена. Старик не обратил на его слова никакого внимания, будто это ветер прошумел или пролетная птица чирикнула.

— Ты меня, внучка, не обходи. Я еще не все тебе сказал. Боюсь, не успею.

— Мы обязательно придем, — сказала Гидамна и взяла Андрея за руку. Теперь старик оглядел Андрея так, будто впервые увидел. — Он все понимает. С ним душки беседовали.

— То-то я гляжу…

Старик еще раз смерил Андрея уже другим, потеплевшим взглядом и, ничего больше не сказав, пошел вдоль плетня, заросшего высоченной крапивой. Андрею показалось, что стебли крапивы тянулись к старику, терлись о его старый пиджачишко, а потом долго трепетали. Или это ветерок тянул?

— Колдун? — тихо спросил Андрей.

— Какие теперь колдуны? Просто человек! Человек понимающий.

— Был человек умелый, потом гомо сапиенс — человек разумный. Теперь человек понимающий?

— Да, понимающий. Чувствующий поле.

— Поле?

— Не это поле, — она повела рукой вокруг себя, — а поле вообще.

Снова Гиданна повела рукой, но уже по вертикалх, потом еще раз, обеими руками, показывая какое-то пространство над собой.

— Поле мыслей, чувств, душ людских, что объединяет. Старик обернулся, издали погрозил пальцем. И пропал. Так-таки взял и пропал, то ли сел в траву, то ли внезапно завернул в какую-то неразличимую на фоне зелени кустарниковую поросль.

— Я тебе потом расскажу про поле и про все, — ласково сказала Гиданна, беря Андрея под руку. — Пойдем-ка ужинать, баба Таня блинов напекла.

В тот самый миг, когда баба Таня ухнула на стол горячую сковороду с фырчащими блинами, пришел Епифан. Будто в окно подглядывал.

— Хлеб да соль, — сказал с порога и сразу, как у себя дома, уселся за стол, погладил свою пеструю бороду, протянул Гиданне тарелку.

— Накидай, дочка.

— Остынут на тарелке-то.

— Ничего, я с чайком. Плесни малость.

Самовар стоял тут же, блестел начищенным боком, выпячивая полустертые вензеля старых гербов. Гиданна налила в большую глиняную кружку темной заварки, затем крутого кипятка, отчего по избе разлился травяной аромат, поставила кружку перед Епифаном и уставилась смотреть, как он ест. А ел старик красиво, не торопясь, не роняя крошек, и в то же время очень уж аппетитно, так, что самому хотелось есть. Андрей покосился на бабку Татьяну, все бегавшую от печи в сени и обратно, думая, что вот сейчас она принесет заветную, выставит если не рюмки, то хоть стаканы. Выпил бы он сейчас с превеликим удовольствием. После всего пережитого в этот день. Но бабка все бегала, Гиданна все смотрела, а Епифан ел, ни на кого не обращая внимания.

— Ты ешь, ешь, — шепнула Гиданна, подставляя Андрею тарелку полную блинов, густо залитых сметаной.

— А ты?

— Я успею.

— Она успеет, — сказал Епифан. — Не ей говорить, тебе.

— Мне? О чем?

— Ты же познал истину.

— Я?!

Внезапно вспомнился сон, сразу весь. Вспомнилось и удивительное чувство всепознания, охватившее его в ту ночь у ручья. Мелькнула мысль: откуда Епифану-то известно? Мелькнула и пропала: в этих чудодейных местах все возможно.

— А разве можно познать истину? — спросил спокойно.

Епифан заерзал на скамье, улыбнулся, прищурившись:

— Позна-ал. Не истину, конечно, но познал, верю.

И еще глубже упрятал насмешливый прищур глаз:

— Познайте истину, и истина сделает вас, свободными. А? Это ведь Христос говорил. Значит, можно познать, ежели много узнать.