Владимир Моисеев - Формальные письма к Нине Страница 8

Мне совершенно не хочется вступать в беспредметный спор о том, что следует считать «вечными ценностями». И существуют ли они, эти самые «вечные ценности», вообще. Если подходить к данной проблеме, как к философской, действительно, можно получить любые ответы, к тому же изрядно затуманенные причудливой смесью релятивизма и традиции. Но я не философ, а потому прекрасно знаю, что в фантастике «вечные ценности» преспокойно существуют, ни в малейшей степени не нуждаясь в получении разрешения существовать от научно подкованных людей.

Например, вера.

Для склонных к вечным сомнениям рациональных людей вера, понятное дело, весьма сомнительная ценность. Но фантасты, для которых окружающий мир есть что-то большее кроме всеопутывающих причинно-следственных связей, неизменно приходят к неочевидному для философов выводу, что без веры жизнь человеческая невозможна.

Вот, например, рассказ Харлана Эллисона.

Жил на свете человек по имени Джерри Нивен, который не верил в Бога, не верил в волшебников, не верил в родителей, не верил в женщину, которая любила его и нуждалась в нем, не верил в своего еще не родившегося ребенка, не верил в себя. Нивен ни во что не верил. Так бывает у людей, которые с детства затвердили, что практичность и немного здорового цинизма никогда не бывают лишними. Практичность помогала понять, что неумеренная вера, во что бы то ни было, абсолютно бесполезна — поскольку не связана с выгодой. Здоровый цинизм подсказывал ему, что связываться с вещами, не ведущими напрямую к выгоде — никчемное занятие.

Однажды, прогуливаясь по рынку, Нивен совершенно случайно попал в мрачную хибару. Неприятный старик-предсказатель, практиковал там свои дурацкие магические штуки. Увидев Нивена, он наотрез отказался иметь с ним дело.

— Эй, парень, уходи, я не буду ничего тебе предсказывать!

— Почему это? — удивился Нивен. Он не собирался пользоваться услугами старика, но тут было дело принципа.

— А потому, что ты проклят и обречен на муки вечные.

— Почему это? — еще больше удивился Нивен.

— А потому что от тебя отказались и люди, и боги, все.

— Почему это? — старик начал Нивена раздражать.

— Не часто встретишь человека, лишенного веры во что бы то ни было.

Нивен окончательно разъярился. В конце концов он не просил старика высказывать свое мнение! Не для того мы ходим на рынок, чтобы выслушивать бредни сумасшедших прорицателей. Старик продолжал лепетать свое. Не удивительно, что Нивен не выдержал и довольно сильно ударил старика по голове, потом еще раз. Тот даже под стол покатился, умора!

И вот тут Нивен попал в неприятную историю. Произошел бесшумный взрыв. Какая-то неведомая сила вышвырнула Нивена из самого себя и необъяснимым образом перенесла неизвестно куда. Он оказался лицом к лицу с разъяренным кентавром. К несчастью, Нивен олицетворял для этого самого кентавра всех людей, которые отказались от своих богов, заявив однажды во всеуслышание, что существуют сами по себе. Не удивительно, что кентавр пожелал отомстить за то, что в него не верят. Нивен сопротивлялся из последних сил, на помощь к нему пришел незнакомец, но как только опасность миновала, незнакомец ушел. Нивен понял, что это был Иисус.

Нивен остался один. Отныне он не существовал для Иисуса точно так же, как Иисус не существовал для него. Мимо него прошли Один, женщина с головой кошки, Аполлон, Вишну и Ваал. И никто из них не обратил на Нивена ни малейшего внимания, потому что никто не был способен поверить в его существование. Он никогда не верил ни в одного бога. И ни один бог тоже не верил в него. Так воздастся же человеку по вере его.

Можно сколько угодно критиковать этот рассказ с позиций материализма и позитивизма. Но. Прошу обратить внимание на год его написания. 1968. Год студенческих волнений в Париже, моментально нашедших подражателей и поклонников во всем мире. Год полнейшего отрицания любой веры. Год наивысшего взлета индивидуализма и деструктивизма. Прагматичные циники потребовали свою часть пирога власти. Мне почему-то кажется, что тихий одинокий голос Харлана Эллисона сумел перекричать громкий и слаженный хор леваков. Нам в назиданье.

С наилучшими пожеланиями, Иван Хримов

Письмо № 9. 1974 год. Владимир Кларков «Стратегический мост»

Дорогая Нина!

Фантастика, как ни парадоксально это звучит, часто намного точнее передает «текущее» состояние взаимоотношений человека и общества, чем обычная литература. Мне припомнилось одно очень важное функциональное определение фантастики. Кир Булычев сформулировал его следующим образом:

«Фантастика более, чем другая литература, связана с жизнью общества в понимании ее как суммы социальных процессов. Реалистическая литература отражает действительность, как правило, через изучение человека и его взаимоотношений с другими людьми. Для фантастики важнее проблема «человек — общество». (Кир Булычев. «Падчерица эпохи»).

Когда я говорю, что 90 % всей фантастики — чистой воды политика, я ошибаюсь совсем немного, причем не могу точно сказать в какую сторону. Тут уже работает не только «обостренное чутье художника». Главным становится показ одного из наиболее важных для человека природных умений — приспособление к изменившимся и явно чуждым условиям общественной жизни. Хороший пример из литературы подобного сорта — повесть Владимира Кларкова «Стратегический мост».

Действие повести, по странной традиции тех лет, происходит в вымышленной стране с вымышленными людьми. Имена героев — Махо, Пакур — подобраны таким образом, чтобы невозможно было объявить их гражданами ни одной из существующих стран, ни, тем более, свести действие к описанию реального или ожидаемого вооруженного конфликта. Намерение автора вполне понятно. Во-первых, он настаивает на некоторой универсальности ситуации — такое может случиться в любом из «цивилизованных» государств. Во-вторых, настойчиво просит не удивляться, если все описанное в повести произойдет в стране читателя. В нашем случае в Союзе ССР. Владимир Кларков — человек ехидный, что видно и по другим его сочинениям, поэтому легко представить, как он говорит своим знакомым литераторам, взволнованным по поводу начала войны в Афганистане: «Не делайте удивленные глаза, обо всем этом было написано. Надо больше читать. Не умеете, сделайте над собой усилие и научитесь».

А вот, собственно, что он написал.

Два интеллигентных молодых человека (Махо — биохимик, Пакур — математик) обсуждают на кухне последние события. Господин Президент ввел войска в окраинную провинцию, такую далекую и чуждую, что и не поймешь сразу — колония это, заморская территория или равноправный субъект федерации. Все началось с нападения туземцев на метеорологическую станцию. Понятное дело, что научный персонал нуждался в защите, а это вполне пристойный повод для начала маленькой военной кампании. Со временем о станции забыли, но численность ограниченного контингента продолжала неуклонно расти, поскольку там, в провинции, происходило что-то таинственное и нехорошее, неподконтрольное господину Президенту. Официальные средства информации утверждали, что любое попустительство неконтролируемым процессам есть прямая угроза целостности страны. Пакур был уверен, что дело обстоит именно так. Махо вяло возражал, повторяя доводы пацифистов о том, что армейское начальство больше других заинтересовано в продолжении войны — торговля армейским имуществом, оружием и наркотиками наверняка приносила немалые деньги, а еще, как говорили, там открыли богатое нефтяное месторождение.

Спор окончился самым неожиданным образом — Пакур отправился добровольцем в действующую армию. Встретили его там не самым лучшим образом, во-первых, он был чужим и по воспитанию, и по образованию, и по интересам. Но главное, он не любил, когда пытают туземцев, чтобы разжиться местным алкогольным пойлом или легким наркотиком. А во-вторых, его представления о патриотизме, о фронтовой дружбе и взаимовыручке, о самопожертвовании ради правого дела в роте мало кто разделял, а если таковые и были, то старались о своих идеалах помалкивать. Пакуру все чаще задавали вопрос: «Какого черта ты сюда притащился»?

А бои шли нешуточные. Ожесточенные и кровавые. Только воевали не туземцы. На тактических занятиях Пакуру объяснили, что туземцы используют в качестве оружия дрессированную лесную нечисть, которую, применяя современные биотехнологии, штампуют на секретных заводах. Тут были и похожие на танки Гремучие клопы, ловкие и быстрые Большие муравьи, а еще — Крылатые — эти атаковали с воздуха, поливали солдат горячей смолой, а зазевавшихся немилосердно клевали. Об этом в столичных газетах не писали.

Пакур изо всех сил старался быть хорошим солдатом, он добросовестно относился к своим обязанностям, за спины товарищей не прятался, во время боев был храбр и инициативен. Однажды ему повезло, он заманил в ловушку Гремучего клопа. Он получил медаль за храбрость, но друзей у него не прибавилось.