Тайны старой аптеки (СИ) - Торин Владимир Страница 44

— Если бы я не был таким дураком… если бы я не отправился на чердак…

— Не корите себя, Джеймс. Хороший сын получил шанс и воспользовался им. Вы просто удачно подвернулись ему под руку.

— Но ваш отец схватил Хелен! Кто знает, что он задумал!

— Я знаю, что он задумал. И мы его остановим.

— Мы? Но как? Ваш отец…

Лемюэль отвернулся, пару раз крутанул колесо и, когда ремень наконец провис, снял его.

— Мой отец… Он тоже безумен, но это вы и так знаете. Чего вы не знаете, так это того, кем он был и что пытался сделать.

— Автоматоны. Механизмы. Вы говорили, что он был помешан на механике.

Подойдя к столу, Лемюэль принялся откручивать от противогаза фильтр-банку. В провизорской поселился резкий, режущий уши скрип.

— О, все не так просто, — сказал Лемюэль, не отвлекаясь от своего дела. — Отец испытывал отвращение к живой плоти. Человеческое существо — это хрупкий конструкт, ненадежный, быстро портящийся. За годы, проведенные в аптеке, отец видел едва ли не все существующие болезни и раны, которые приносили сюда посетители. Впрочем, сильнее всего он ненавидел стариков, ведь они были живым воплощением и подтверждением его теорий. Отец говорил, что старение и увядание — это жестокая и отвратительная насмешка судьбы. И хотел это исправить.

— Как исправить?

Фильтр-банка наконец вышла из горлышка противогаза. Положив ее на стол, Лемюэль отсоединил от одного из своих устройств шланг, а затем начал вкручивать его в противогаз.

— «Металл менее хрупок, чем плоть», повторял отец многократно. Нет, он не спорил с тем, что механические части тела также подвержены поломкам, но любую механическую часть тела, по его словам, можно починить или заменить. Быстро, легко, безболезненно. В мастерских ведь чинят автоматонов, и они продолжают существовать и работать, автоматоны переживают своих владельцев, их передают из поколения в поколение…

Джеймс понял, к чему Лемюэль ведет.

— Неужели он хотел заменить на механические детали… всё? Но ведь это невозможно!

Когда шланг и противогаз стали единым целым, Лемюэль быстро присоединил к нему баллон, который тут же начал обматывать ремнем.

— Это возможно. Так он считал. По его теории, человеческое тело — это и так механизм… только несовершенный. Тело человека, мол, по своей конструкции практически ничем не отличается от «тела» автоматона. Самое печальное, что во многом он был прав. Суставы — это, по своей сути, всего лишь шарниры, мышцы — цепи, а связки и жилы — струны. Без крови сердце и не нужно вовсе, и его можно заменить двигателем.

— А мозг? — спросил Джеймс. — Ведь нельзя же просто заменить мозг вычислительной машиной!

Лемюэль бросил на него быстрый взгляд и продолжил обматывать баллон.

— Да, как решить «затруднение» с мозгом, отец так и не догадался, — сказал он, — хоть и верил, что однажды справится и с этим. А до тех пор он остановился на том, что называл «гибридизацией» — сращиванием плоти и металла. И начал заменять свои части тела металлическими. С каждой такой заменой он становился другим — мой отец, которого я знал и любил, исчезал, а его место занимал холодный конструкт. А потом он заменил и сердце — с того момента ему требовался постоянный завод. И в итоге от прежнего Лазаруса Лемони не осталось почти ничего. Я помню, как отец был счастлив, когда избавился от сердца — он сказал: «Я доказал, Лемюэль! Доказал этим болванам-спиритуалистам и всем прочим, кто заявляет, будто душа якобы обитает в сердце, что они ошибались!» И он показал мне его, свое мертвое сердце, извлеченное из груди и лежащее на блюде, как какой-то уродливый плод. «Погляди, Лемюэль! — кричал он в исступлении. — Погляди на него! Я был прав! Это просто кусок мяса — всего лишь насос, что гоняет кровь по телу! Никакой души там нет!» Не передать словами, как я испугался. Но на этом останавливаться отец был не намерен — еще оставались не замененные части тела. Я молил его одуматься, прекратить свои эксперименты, но он и слушать меня не желал. На очереди был очередной эксперимент — более сложный. Попутно с гибридизацией себя отец работал над новым механическим телом: понимаете, Джеймс, он устанавливал свои детали годами, они были протезированы в разное время, многие устарели, другие были несовершенны. Ему требовалось нечто новое. И он сделал его. Тот автоматон, который стоял в вашей комнате, — вовсе не автоматон. Это и есть новое тело отца, которое он шутливо называл: «Лазарус Лемони, улучшенная версия». Трудность заключалась в том, как из старого тела в новое переместить мозг. Отец днями и ночами производил расчеты, консультировался с лучшими механиками и докторами того времени. А потом он связался с гениями злодейской науки — Механистом и Замыкателем. Втроем они создали требуемое устройство. Три гения, три безумца изобрели кошмарное устройство… Впрочем, привести замысел моего отца в жизнь они так и не успели. Тогда на улицах Габена шла война между полицией и злодеями Золотого Века. Замыкателя арестовали на вокзале при попытке сбежать из города, а Механиста убили в его логове. Отец остался один, но своих планов так и не оставил. Ему нужен был кто-то, кто запустит устройство, перенесет его мозг в новое тело и включит его самого.

Лемюэль замолчал, но Джеймс и так все понял.

— Он попросил вас ему помочь?

— Попросил? Он потребовал, и я вынужденно согласился, вот только…

— Что произошло, Лемюэль?

Лемюэль вздохнул.

— Я знал, что, обретя новое тело, отец не остановится. Мне раскрыли его чудовищный замысел. Мой отец собирался провести подобный эксперимент и надо мной. А потом и над другими…

— Кто вам раскрыл его замысел?

— Сейчас это неважно. Но я знал. И нашел доказательства. Мне подсказали, где их искать. Однажды ночью, пока отец был в своей мастерской, я прокрался к нему в комнату, где и обнаружил схемы и планы целой фабрики по «улучшению людей», а потом я нашел его дневник. Последняя запись из этого дневника всегда со мной.

Лемюэль достал из кармана фартука сложенную в несколько раз вырванную из дневника страничку и протянул ее Джеймсу.

Тот развернул и прочитал:

«Лемюэль боится меня, я знаю. Он не доверяет мне, он отдалился, но скоро это изменится. Как только он поможет мне, настанет его черед. Я очень долго это откладывал, и все слишком далеко зашло. Меня поглотили мои изыскания, моя работа… Я виноват перед сыном в том, что оставил его одного, считая, что Горькие пилюли не дадут ему чувствовать одиночество. Это была ошибка. Чудовищная ошибка!

Ему кажется, что я ничего не замечаю, что не вижу, как он глядит на меня. Он думает, что в моем сердце не осталось к нему тепла… Сердце… Не стоило показывать ему сердце — очередная ошибка! Я был так увлечен изобретениями, что совсем не думал о Лемюэле, так долго работал над своими улучшениями, что едва не упустил самое важное. А как же он, мой единственный сын?!

Как только я обрету новое тело, я отберу у него все Горькие пилюли и уничтожу их. А потом расскажу ему все, и он изменится, как когда-то изменился я.

Я знаю, Лемюэль будет злиться, возможно, поначалу даже не поверит мне, но ему придется принять правду. Когда он узнает, зачем я все это делал, он поймет.

Но это потом, сперва нужно довести эксперимент до конца. В первую очередь заменить эту ржавую рухлядь, во вторую — Лемюэль…»

Дочитав, Джеймс поднял взгляд на кузена.

— Это ужасно, Лемюэль! Но что произошло дальше?

— На следующую ночь отец позвал меня в мастерскую. Все было готово для… гм… переноса. На одном столе лежало новое механическое тело, другой был подготовлен для отца. Генератор работал, как сейчас. Отец сказал: «Время пришло. Будь храбр, Лемюэль! И следуй инструкции в точности…» И он описал мне весь процесс. Я слушал и кивал, делая вид, будто не знаю, что он задумал. А потом он лег на стол и сказал: «Завод садится. Осталось немного. Начинаем, как только я выключусь. Хорошо, что именно ты сейчас со мной. Я могу доверять лишь тебе, Лемюэль, своему сыну. Поговори со мной пока. Расскажи о той милой девушке, дочери запонщика…» И я рассказывал. А он лежал и слушал. А потом он… заснул. Ключ в его груди остановился.