Кукла дядюшки Тулли - Кэмерон Шэрон Страница 5

— Выбирайте сами, — обронил он.

Я огляделась. В конце короткого коридора виднелась лестница, ведущая вверх и вниз. Я не имела ни малейшего понятия, где мы находимся и как вернуться обратно в кухню. В полумраке я различила восемь дверей, все в левой части коридора, а справа на стене были развешены портреты, каждый ровно напротив двери, словно какие-то хранители или стражи. Лэйн безучастно встал неподалеку и скрестил руки на груди, давая понять, что не будет мне мешать, но и помогать тоже ни в чем не станет. Я наугад дернула ближайшую дверь.

Окна выходили на запад, и в них виднелись последние лучи солнца, заходящего за вересковые холмы. Хорошенько приглядевшись, я различила в полумраке книжные шкафы, большой письменный стол и несколько запыленных кресел. Две двери на противоположных концах комнаты, видимо, соединяли ее с соседними. Это была не спальня, а библиотека или рабочий кабинет. Я прикрыла дверь, посмотрела на портрет напротив, изображающий джентльмена с шикарными усами в пышном гофрированном воротнике, и быстро прошагала в конец коридора. Мне не понравилось, что все комнаты проходные, и, надеясь, что в угловой комнате будет только одна дверь, я уже взялась за ручку.

— Там крыша течет. — Лэйн наконец прервал молчание. — И в той тоже.

Я шагнула к следующей двери, прошелестев юбкой, снова пересекла коридор и хотела было войти в другую угловую комнату.

— Мыши, — заметил он.

Я приподняла брови и только крепче взялась за дверную ручку.

— Лезут прямо в кровать, — безжалостно уточнил он.

Я обессиленно уронила руку и снова посмотрела на коридор, только в этот раз не на двери, а на портреты. Через две двери от библиотеки висел портрет пожилой дамы. Я поднесла свечу поближе к холсту, чтобы как следует разглядеть изображение. Седые волосы, никаких украшений и только простой чепчик на голове. Такое же невыразительное лицо, как на остальных портретах, но все-таки что-то привлекало мое внимание. Вот в чем дело: большинство женщин никогда не попросят художника выписывать все их морщины настолько реалистично. Я решительно открыла дверь.

В самом центре комнаты стояла грандиозная кровать из красного дерева, над которой вздымался помпезный балдахин с занавесями из бледно-розового атласа и вельвета, тяжелыми пышными складками спускавшегося прямо на пол. Такие же занавеси закрывали четыре высоких окна. Последние лучи заходящего солнца освещали толстую паутину меж двух кресел и потолком, отделанным деревянными панелями. По левую сторону находилась дверь в соседнюю комнату, а справа стоял массивный гардероб, щедро украшенный резными ангельскими личиками, лиственным орнаментом и прочими финтифлюшками, занимавший все пространство от стены до отделанного мрамором камина. Даже если там и была дверь, она оставалась надежно перекрытой.

— Здесь, — коротко сказала я, и раздалось поскрипывание деревянных колесиков — мой багаж въехал в комнату.

Я поставила свечу на туалетный столик и отодвинула одну из тяжелых занавесей. Запах отсыревшей пыли защекотал у меня в носу. За окном показались гряды холмов, покачивающаяся на ветру трава, парочка деревьев и потрясающее красно-багряное небо. Но нигде до самого горизонта не было видно человеческого жилья, ни малейшего намека на дым от очага или что-то подобное. Проведя кончиком пальца по замшелой оконной раме, я прикинула, можно ли изобрести некий коэффициент накопления пыли, чтобы вычислить, за сколько времени она собралась в определенном месте.

Опустив занавеску на место, я обернулась. В центре комнаты одиноко стоял чемодан, на нем лежали моя шляпка и дорожная сумка. Бросившись к двери, я выглянула в коридор. Меня оставили совершенно одну.

Я захлопнула дверь и на секунду замерла, обдумывая все, затем схватила один из помпезных стульев и, оставляя следы на пыльном ковре, потащила его ко второй двери, соединяющей мою комнату с соседней. Сжав зубы, я надежно заблокировала спинкой стула дверную ручку, а затем такую же предосторожность проделала с дверью в коридор. Только после этого я отдышалась, немного успокоилась и посмотрела на свечку, которая уже становилась огарком.

Обыскав все семь ящиков туалетного столика, я исследовала содержимое комода, а затем старого сундука. Пришлось изрядно порыться в пыльной рухляди, видимо, копившейся здесь годами, прежде чем на каминной полке мне удалось нащупать полированный ящичек, набитый тоненькими, хлипкими белыми свечками, а в керамическом кувшине по соседству оказалась связка ключей. Я умудрилась зажечь свечи и запереть все двери еще до того, как последний луч солнца скрылся за горизонтом.

В неверном свете маленьких огоньков мебель отбрасывала на стены гигантские, монстрообразные тени и выглядела совсем жутко. Я посмотрела на свои ладони, перепачканные грязью, а затем на платье. У меня в голове сам собой зазвучал голос тетушки Элис: «Серая камвольная ткань из грубой шерсти… — она будто говорила у меня прямо над ухом, — …подходит тебе больше всего. Она никогда не сносится, да и грязи на ней не видно». Но единственное, чего это платье никогда не делало — не шло своей владелице и не подчеркивало ее, то есть моих, достоинств. Но для путешествия обратно в Лондон, которое я планировала начать не позже завтрашнего полудня, платье вполне годилось. Только бы поскорее увидеться с дядей и тщательно собрать всю информацию, что мне удастся выяснить.

Я вытерла ладони об изнанку юбки, где уж точно ничего не будет видно, стянула ее сразу вместе с тремя нижними юбками и швырнула их на чемодан. Затем дернула шнурок корсета и позволила ему упасть прямо на грязный пол, привольно раскинув руки и не ощущая на себе ничего, кроме мягкой сорочки, не сковывающей движений. Впервые с самого утра я могла наконец вдохнуть полной грудью. Теперь можно заняться и кроватью.

Я слегка толкнула ее, хотя понимала, что мне не удастся сдвинуть ее с места. Меня ужасал сам факт того, что за моей головой будет свободное пространство. Покрывала выглядели относительно чисто, видимо, благодаря портьерам над кроватью, но вот на ощупь оказались сырыми и липкими. В надежде найти сухое постельное белье я потянула дверцу шкафа. Заперто. Я взяла найденную связку ключей и стала пробовать их один за другим. На седьмом ключе замок щелкнул, и дверца открылась.

В лицо мне пахнул густой, теплый аромат лилий и корицы. Удивленно склонив голову, я уставилась не на стопки белья и прочей дребедени, которые ожидала увидеть, а на восхитительные платья, сложенные кипами высотой почти до самого потолка. Шелка нежнейшего лимонного, лавандового и пастельно-розового оттенков гладко поблескивали в полумраке шкафа. Кое-где они перемежались с белым батистом и светло-зеленой или лазурной шерстью, перехваченной шнурочками цвета взбитых сливок. Здесь будто слыхом не слыхивали про тяжелое хмурое небо и гадкий желтый туман, под которыми, как булыжники в серой мостовой, годами складывались и наслаивались занудная практичность, чопорная суровость и бесприютная тоска. Ничего общего с Лондоном. Это были вещи из совершенно другого мира.

Внизу лежала небольшая легкая лестница, и, не удержавшись и позабыв о том, что я благовоспитанная леди, а не восторженная сопливая девчушка, я поставила ее, взобралась наверх и потянулась к чему-то атласному, то ли изумрудному, то ли голубому. Этот завораживающий искрящийся оттенок мне приходилось видеть лишь однажды — на картине с Карибскими островами. Я вытянула это великолепное нечто наружу. Зашелестев, упала обертка из папиросной бумаги, и мягкой волной оно распростерлось на свободе, сияя в полумраке, такое же гладкое, как поверхность воды в штиль.

Жалобный стон раздался прямо над моей головой. Я чуть не упала с лестницы, но потом поняла, что это просто ветер в каминной трубе, такие звуки мне приходилось слышать тысячи раз. Видимо, за окном разыгрывалась непогода. Я шагнула назад, не в состоянии оторвать глаз от прекрасного платья, оно словно загипнотизировало меня. Я понимала, что пора спать, что завтра мне потребуются все силы для того, чтобы разобраться с делом, и что я буду плохо спать в этой комнате. Я все это знала, но тем не менее нырнула в платье, кое-где одернула его, подтянула пояс из лент и, откинув портьеру и смахнув пыль с зеркала на туалетном столике, уставилась на размытое, нечеткое отражение.