Брэм Стокер - Навеки ваш, Дракула... Страница 10

Малколмсон с широкой улыбкой пожал ему руку.

– Йи-пп-п-пи-и! Как говорят американские студенты! – воскликнул он. – Благодарю вас за вашу доброту. И вас, миссис Уитэм. А ваша доброта, как я понял, предполагает адекватный ответ? Ну что ж, торжественно обещаю вам не пить крепкого чая до тех пор, пока вы мне не разрешите, и сегодня я ложусь спать в час ночи самое позднее! Пойдет?

– Великолепно! – воскликнул доктор. – Ну, а теперь расскажите нам обо всем, с чем вы столкнулись в старом Доме Прокурора.

Малколмсон в немногих словах обрисовал две свои последние ночи, проведенные в этом городке. То и дело его рассказ прерывался вздохами и восклицаниями миссис Уитэм, а когда он дошел в своем повествовании до эпизода с Библией, ее волнение достигло апогея, она едва не потеряла сознание. Доктор предложил ей стакан коньяка, разбавленного водой. Это привело ее в чувство.

Торнхилл слушал со вниманием и на всем протяжении рассказа был серьезен и ни разу не улыбнулся. Когда же студент закончил, он спросил:

– Скажите, эта крыса... Она всегда скрывалась от вашей кочерги посредством того шнура?

– Всегда.

– Полагаю, вы знаете, – продолжил доктор, – что это за шнур?

– Нет! – удивился Малколмсон.

– Поздравляю! Этим самым шнуром прокурор посредством палача вершил расправу с заключенными на виселице, что во дворе местной тюрьмы!

Его слова были прерваны истошным вскриком миссис Уитэм. Бедная женщина упала в обморок. Доктор поспешил оказать ей помощь.

Потом Малколмсон взглянул на часы и обнаружил, что близок час обеда. Он попрощался с еще не вполне пришедшей в себя хозяйкой гостиницы и доктором и ушел к себе.

Едва за ним закрылась дверь, как миссис Уитэм стала упрекать Торнхилла за то, что он наговорил бедному молодому человеку насчет шнура.

– Вы видели, он и без этого был бледный! Что же с ним станет сейчас, когда он узнал эту страшную вещь?!

Доктор Торнхилл ответил на это:

– Добрейшая миссис Уитэм! Я нарочно стремился обратить его внимание на этот шнур! Все-таки, несмотря на то, что я редко видел столь здорового телесно и душевно человека, он очень много занимается и от этого его психика может подвергнуться срыву. Вы помните: эти его крысы, которых он уподобляет порождениям самого дьявола? – Доктор покачал головой и продолжал: – Конечно, нужно было не оставлять его одного с самой первой ночи, и даже сейчас я бы очень хотел пойти с ним. Но, вы сами понимаете, он воспринял бы это как обиду. Предстоящей ночью у него могут случиться галлюцинации и различного рода миражи, поэтому я очень желал бы, чтобы он помнил о шнуре и в самую трудную минуту – вольно или невольно – дернул за него. Это будет нам знаком, и мы можем тотчас же прибыть на место для оказания необходимой помощи, я сегодня не засну и буду держать ухо востро. Так что, не удивляйтесь, если сегодня ночью старый добрый Бенчарч будет разбужен.

– О, доктор, ради бога, что вы имеете в виду?!

– Я имею в виду, что не исключено, а вернее, очень даже возможно, что этой ночью мы услышим с вами звон пожарного колокола, что висит на крыше Дома Прокурора. – С этими словами доктор надел шляпу и вышел.

На этот раз Малколмсон пришел домой позже обычного и уже не застал миссис Дэмпстер: правила пансиона Гринхау были не из тех, которыми можно было пренебрегать.

Он с удовольствием отметил, что его комната чисто прибрана, настольная лампа была протерта от копоти и смотрелась, как новенькая, в камине потрескивали свежие дрова. Вечер был холоднее чем обычно в апреле, ветер порывами бился в окна и по всему было видно, что ночью следует ожидать настоящей бури.

Едва он вошел в дом, крысиная возня прекратилась, но минут через двадцать – крысы привыкли к присутствию студента – шум возобновился. Он был этому даже рад; этот шум стал частью его домашнего уюта. Мысленно он возвратился к тому странному явлению, когда крысы замолкали, едва на стуле показывалась самая огромная из них, и вновь начинали бегать и копошиться, как только он прогонял неприятеля кочергой. Его рабочая лампа освещала только стол и пол, верхняя же часть комнаты вместе с потолком была погружена во мрак. Это придавало столовой интимность, что нравилось студенту. Он приступил к ужину с большим аппетитом.

Поев и выкурив сигару, Малколмсон решил засесть поскорее за работу и – раз уж он обещал доктору не работать до рассвета – употребить оставшееся до часа ночи время с наибольшей пользой. Он дал себе клятву не отвлекаться ни на какие провокации со стороны крыс или чего бы то ни было другого.

Примерно около часа он работал весьма плодотворно, но потом его мысли стали все больше отдаляться от науки. Он чувствовал, как внутри его поднимается тревога. Ветер, как он и подозревал, постепенно перерос в настоящий шквал, завывал в трубах старого дома и с щемящим душу свистом гулял по его пустым комнатам и коридорам, подбираясь мало-помалу к столовой. Даже тяжеленный пожарный колокол на крыше покачивался, и Малколмсон наблюдал за все более заметными колебаниями шнура, который спускался в его комнату. Скоро шнур уже с глухим стуком стал ударять об пол при своих маятниковых качаниях.

Студент завороженно смотрел на это и вспоминал слова, сказанные днем доктором:

– Поздравляю! Этим самым шнуром прокурор вершил расправу с заключенными на виселице...

Малколмсон наконец не выдержал, вышел из-за стола и, поймав конец шнура в руки, стал его рассматривать. Орудие убийства или пытки всегда вызывает болезненный интерес обывателя, и скоро студент поймал себя на том, что думает о жертвах этого шнура, о том, кто они были, о прокуроре и о его нездоровой выдумке – держать веревку с виселицы постоянно у себя перед глазами. Шнур выскальзывал из его рук под воздействием качающегося колокола, но кроме этого Малколмсону показалось, что это происходит еще от того, что что-то двигается по нему...

Подняв глаза наверх, он увидел, как к нему медленно по шнуру подбирается огромная крыса, не спуская с него горящих ненавидящих глаз.

Он выпустил шнур из рук и отскочил назад, хрипло произнося проклятия. Крыса тоже остереглась, она повернула обратно наверх и скрылась. В ту же секунду студент услышал возобновившийся шорох сотен лапок и хвостов и громкий, в унисон, писк.

Постояв в задумчивости некоторое время у камина, Малколмсон вдруг вспомнил, что он не видел еще вымытых миссис Демпстер картин, как намеревался вчера. Он зажег вторую лампу и, держа ее в руке, подошел к третьей справа от камина картине, в которой или за которой, как он помнил, скрылась огромная крыса в прошлую ночь.

Едва взглянув на изображение, он страшно побледнел и резко отступил назад, чуть не уронив на пол лампу. В ногах обнаружилась сильная слабость, пот крупными каплями стекал со лба, и весь он дрожал, словно после приступа лихорадки. Все-таки он был молод и здоров, поэтому нашел в себе силы собраться и вновь подойти к картине. Собравшись с духом, он направил на нее свет лампы и стал внимательно рассматривать. Картина была чисто протерта, и поэтому на ней были видны даже мелкие детали.