Брэм Стокер - Навеки ваш, Дракула... Страница 11

Постояв в задумчивости некоторое время у камина, Малколмсон вдруг вспомнил, что он не видел еще вымытых миссис Демпстер картин, как намеревался вчера. Он зажег вторую лампу и, держа ее в руке, подошел к третьей справа от камина картине, в которой или за которой, как он помнил, скрылась огромная крыса в прошлую ночь.

Едва взглянув на изображение, он страшно побледнел и резко отступил назад, чуть не уронив на пол лампу. В ногах обнаружилась сильная слабость, пот крупными каплями стекал со лба, и весь он дрожал, словно после приступа лихорадки. Все-таки он был молод и здоров, поэтому нашел в себе силы собраться и вновь подойти к картине. Собравшись с духом, он направил на нее свет лампы и стал внимательно рассматривать. Картина была чисто протерта, и поэтому на ней были видны даже мелкие детали.

Центром полотна был сам прокурор в своей тёмно-красной мантии. В его лице – квадратном и волевом – отражались коварство, злоба, мстительность и беспощадность. У него был чувственный рот, красноватый крючковатый нос, словно клюв стервятника. Остальная часть лица имела мертвенно-бледный цвет. Глаза были на редкость пронзительны и излучали зло. Глянув на них, Малколмсон опять был вынужден в ужасе отшатнуться: это были глаза той огромной крысы!..

В следующее мгновенье лампа едва не вывалилась из его руки: из угла картины на него смотрела огромная крыса, полувысунувшись из своей норы. Остальные крысы в доме притихли. Студент, однако, смог взять себя в руки и не ушел от картины. Крыса опять исчезла, а он продолжил осмотр полотна.

Прокурор сидел на стуле из дуба с высокой спинкой справа от большого каменного камина, а в углу был виден свисавший с потолка шнур, конец его касался пола. Не в силах пошевелиться, Малколмсон смотрел на полотно и узнавал свою столовую все больше и больше. Он стал сравнивать реальность с тем, что было изображено кистью художника, взгляд его скользнул по углу столовой и... он дико вскрикнул и уронил лампу на пол.

Там, на прокурорском стуле у камина, прижав лапой конец шнура, сидела огромная крыса и неподвижно смотрела на студента прокурорскими дьявольскими глазами. Если не считать завывания бури за окном, то в самом доме стояла мертвая тишина.

Непроизвольно коснувшись ногой упавшей лампы, Малколмсон пришел в себя. К счастью керосин не успел пролиться. Студент поднял ее и привел в порядок, не спуская глаз с крысы, затем сказал вслух:

– Это у тебя не пройдет! Если мне все принимать близко к сердцу, то утром меня можно будет уже везти в психиатрический госпиталь. Пора с этим покончить! Я обещал доктору не пить крепкого чая. Он был прав! Я пил его слишком много, и у меня возбуждены нервы. Я даже и не замечал этого раньше! Наоборот, мне казалось, что я еще никогда в жизни не чувствовал себя так хорошо... Но сейчас уже все в порядке, и никому не удастся сделать из меня сумасшедшего!

Он решительными шагами направился к своему столу, выпил коньяка с водой и сел работать.

Где-то через час он поднял голову от книг, так как внезапно стало тихо. В трубах выл ветер, который стал еще злее; в окна стучал дождь; градопада не было, но появилось ощущение, что стекла вот-вот рассыплются на мелкие осколки; некоторые капли попали на стол, тем самым лишний раз напоминая, что дом уже обветшал. Огонь под внезапно ворвавшимся порывом ветра угас и тлел теперь красным светлячком. Малколмсон весь превратился в слух, положив стиснутые кулаки на стол и напрягшись всем телом. Несколько времени в комнате стояла тишина, а потом он уловил едва слышный скрип.

Скрип определенно исходил из того конца комнаты, где свисал с потолка шнур. Студент подумал, что это звук самого шнура, который шевелился от качающегося колокола. Уверив себя в этом, он для перестраховки поднял глаза в полумрак потолка и... О, ужас! Огромная крыса, все та же огромная крыса медленно спускалась, как ему показалось, по шнуру к стулу! В темноте было плохо видно, но он не смел подойти ближе.

Прошло несколько секунд, и Малколмсон с изумлением отметил, что его первое предположение не оправдалось. Крыса, несомненно, была, но она не спускалась по шнуру, а грызла его! Скоро студент уже видел, что тот остаток шнура, что свешивался в комнату, болтается на нескольких тонких ниточках. Когда работа была закончена, конец шнура тяжело шлепнулся на пол, а сама крыса осталась висеть на другом конце под самым потолком. Малколмсон осознал, что последняя возможность связи с внешним миром посредством пожарного колокола теперь была утеряна. Ему, может быть, впервые стало по-настоящему страшно. Подавив в себе это чувство или по крайней мере приглушив его, он весь затрясся от гнева, схватил приготовленную заранее книгу и с силой метнул ее в крысу. Бросок был произведен великолепно, но прежде чем снаряд успел поразить цель, крыса отпустила шнур и шлепнулась на пол с неприятным всхлипом. Студент с криком бросился к ней, но она опередила его и скрылась в закоулках полупогруженной в темноту комнаты. Он понял, что больше в эту ночь ему поработать не удастся, и поэтому твердо решил употребить все силы на охоту за крысой. Он увеличил свет керосинки, насколько это было возможно. Благодаря этому верхняя часть комнаты впервые за три последние ночи осветилась и из тени выступили картины, что были укреплены высоко на стенах. Прямо перед собой Малколмсон увидел третью справа от камина картину. Что-то привлекло его внимание в ней, он прищурил глаза, вглядываясь в темный холст, и вдруг его глаза округлились и ужас стальными обручами охватил все его члены...

В центре картины была налеплена бесформенная заплата из коричневой холстины. Она имела такой вид, будто была приделана в одно время с созданием самой картины. Она воспроизводила почти такое же изображение, что студент видел вчера на основном полотне: высокий дубовый стул, камин, шнур, свисавший с потолка, но... Но исчез прокурор!..

Малколмсон, боясь дышать, медленно повернулся в сторону от картины и в следующую секунду стал дрожать всем телом, словно разбитый параличом человек, которого поставили на ноги и отпустили. Вся его молодая энергия покинула его, он не мог сделать и шага, не мог двинуть ни рукой, ни головой. Единственное, что осталось ему, это видеть и слышать.

Там, на дубовом стуле с высокой спинкой, справа от камина, сидел сам прокурор в своей красной мантии. Его глаза излучали дьявольскую ненависть и жажду мщения, на губах его гуляла улыбка триумфа, в руках он держал черный судейский колпак. Малколмсон почувствовал, как кровь отливает от сердца. В ушах поднялся нудный свист. Сквозь него в его сознание врывался звон колокольчиков, раскачиваемых бурей на торговой площади. Примерно с минуту – ему она показалась вечностью – он стоял не в силах пошевелиться с широко раскрытыми и наполненными ужасом глазами, боясь дышать. Часы стали бить полночь.