Кэрри - Кинг Стивен Страница 11

Мама выполняла роль священника, Кэрри – конгрегации. Служба длилась каждый раз два-три часа.

Когда мама открыла дверь и твердо вошла в дом, Кэрри встретила ее в маленькой прихожей, и их взгляды на мгновение пересеклись, словно у героев вестерна перед заключительной перестрелкой – одно из тех мгновений

(страх неужели в маминых глазах действительно страх), которые позже кажутся значительно дольше.

Мама закрыла за собой дверь.

– Ты – женщина… – сказала она тихо.

Кэрри чувствовала, как дрожат у нее губы, как меняется лицо, но ничего не могла с собой сделать.

– Почему ты ничего мне не сказала? – расплакалась она. – Я так испугалась, мама… А девчонки смеялись надо мной и бросали в меня всякие…

Пока она говорила, мама приближалась, и вдруг ее рука – твердая, мозолистая, мускулистая – мелькнула в воздухе, словно гибкая лоза, и наотмашь хлестнула Кэрри по щеке. Зарыдав в голос, Кэрри упала на пол в дверях гостиной.

– …а Бог создал Еву из ребра Адама, – закончила мама, глядя на нее из-за стекол очков своими огромными, словно очищенные яйца вкрутую, глазами, и ударила ее ногой.

Кэрри закричала.

– Вставай, женщина, и будем молиться. Будем молиться Господу за наши слабые, грешные женские души!

– Мама…

Кэрри рыдала, давясь слезами. Давно дремавшая истерика прорвалась наконец наружу, ухмыляясь и бормоча что-то невнятное. Она даже не могла подняться на ноги и только ползла в гостиную, судорожно, хрипло всхлипывая и подметая пол свесившимися на лицо волосами, а мама время от времени поддавала ей ногой. Так они и добрались через гостиную к алтарю, установленному в бывшей спальне.

– А Ева была слаба и… Что дальше? Продолжай, женщина!

– Нет, мама, пожалуйста, не надо, помоги мне…

Еще один удар ногой. Кэрри закричала.

– А Ева была слаба и выпустила в мир черного ворона, – продолжала мама, – и этот ворон звался Грех, а первый Грех звался Сношение. За что Господь наложил на Еву проклятие, и это проклятие есть Проклятие Крови. Адам и Ева были изгнаны из райского сада на землю, и Ева узнала, что живот ее растет от ребенка.

Снова удар ногой под зад, и Кэрри пропахала носом по деревянному полу. Они были уже в комнате с алтарем. Здесь на столе, покрытом шелком с вышивкой, лежал крест. По обеим сторонам от него стояли белые свечи. За ними раскрашенные изображения Христа и его апостолов. А справа – самое ужасное место, темная пещера, где гасла любая надежда, любое противление Божьей – и маминой – воле. Дверь чулана, словно в насмешку, стояла открытой. Внутри, под жуткой синей лампой, которая никогда не выключалась, висела репродукция Дерро по впечатлениям знаменитой проповеди Джонатана Эдвардса «Грешники в руках разгневанного Бога».

– И было второе проклятие, Проклятие Деторождения, и Ева родила Каина в муках и крови.

Даже не дав Кэрри подняться, она волоком подтащила ее к алтарю, где они обе упали на колени, и мать крепко схватила дочь за руку.

– А за Каином Ева родила Авеля, поскольку не очистилась еще от Греха Сношения, и потому Господь наложил на нее третье проклятие, Проклятие Убийства. Каин поразил Авеля камнем. И все-таки ни Ева, ни дочери ее не очистились от греха, и на их грехах основал Хитрый Змей свое царство разврата и мерзости.

– Мамочка! – кричала Кэрри. – Мама, ну послушай, пожалуйста. Я не виновата!

– Преклони голову! – твердила мама. – И будем молиться.

– Ты должна была мне сказать!

Мама с силой опустила тяжелую руку на затылок Кэрри – за этим движением чувствовались все одиннадцать лет, что она провела, таская тяжелые тюки с бельем и двигая тележки с мокрыми простынями. Голова Кэрри мотнулась вперед и ударилась об алтарь так, что задрожали свечи, а на лбу осталась красная отметина.

– Помолимся же, – сказала мама мягко, но непреклонно.

Плача и хлюпая носом, Кэрри склонила голову. Под носом, словно маятник, раскачивалась длинная сопля, и она

(боже если бы у меня был пятицентовик за каждый раз когда она заставляла меня здесь плакать)

стерла ее рукавом.

– Боже милостивый, – затрубила мама, откинув назад голову, – помоги этой грешной женщине рядом со мной узреть греховность ее возраста и ее жизни. Покажи ей, что, будь она безгрешна, на нее никогда не пало бы Проклятие Крови! Возможно, она совершила Грех Похотливых Мыслей. Возможно, она слушала по радио рок-н-ролл. Возможно, ее искушал Антихрист. Покажи ей, что это Твоих мстительных, но добрых рук работа, и…

– Нет! Пусти меня!

Кэрри попыталась встать, но мамина рука, крепкая и безжалостная, как стальные кандалы, вернула ее на колени.

– …и что это Твое знамение, и что отныне она должна идти прямой дорогой, иначе не миновать ей мук в геенне огненной. Аминь. – Она взглянула на дочь своими блестящими, огромными из-за очков глазами и добавила: – А теперь иди в чулан.

– Нет! – Кэрри почувствовала, как от страха у нее сперло дыхание.

– Иди в чулан. И молись. Моли Господа о прощении за твои грехи.

– Я не грешила, мама. Это ты согрешила. Ты не предупредила меня, и все надо мной смеялись.

Ей снова показалось, что в маминых глазах мелькнул страх, но он исчез так же быстро и беззвучно, как зарница. Мама принялась силой заталкивать Кэрри в чулан, залитый мертвенным голубым светом.

– Молись Господу, и грехи твои будут прощены.

– Мама, пусти меня сейчас же.

– Молись, женщина.

– Я опять вызову камни с неба!

Мама замерла.

Казалось, на мгновение она даже перестала дышать. А затем ее рука сдавила шею Кэрри и продолжала давить до тех пор, пока у нее перед глазами не поплыли красные огненные шары. Мысли смешались и затерялись где-то вдали.

Одни только огромные мамины глаза маячили перед лицом Кэрри.

– Дьявольское отродье! – прошептала мама. – И за что только мне такое проклятие?

В смятении Кэрри пыталась отыскать у себя в памяти что-нибудь достаточно сильное, обидное, чтобы выразить свою ненависть и муку, свой стыд и страх. Ей казалось, будто вся ее жизнь сошлась в одно это жалкое забитое мгновение протеста. Глаза безумно таращились на мать, заполненный слюной рот широко открылся…

– СТЕРВА! – выкрикнула она.

Мама зашипела, как ошпаренная кошка.

– Грех! Великий грех! – произнесла она и принялась колотить Кэрри по спине, по шее, по голове, заталкивая ее в чулан.

– Е…НАЯ СТЕРВА! – снова выкрикнула Кэрри.

(вот так ей вот так ведь конечно она делала это а как иначе у нее появилась я так ей)

Она влетела головой вперед в чулан, ударилась о стену и в полубеспамятстве упала на пол. Дверь за ней захлопнулась, повернулся ключ.

Кэрри осталась наедине с маминым разгневанным Богом.

На залитой голубым светом картине огромный бородатый Иегова швырял истошно кричащих людей сквозь облачную бездну в пучину огня. Под ним пробирались сквозь адское пламя мерзкие черные фигурки, а на пылающем троне восседал с трезубцем в руках сам Черный Человек. Тело у него было человеческое, но с заостренным хвостом и головой шакала.

На этот раз я не сломаюсь.

Но конечно же, она не выдержала. Прошло шесть часов, но в конце концов Кэрри расплакалась и стала звать маму, чтобы та открыла дверь и выпустила ее из чулана. В туалет хотелось ужасно. А Черный Человек ухмылялся своей шакальей пастью, и в его красных глазах светилось полное понимание всех тайн женской крови.

Через час после того, как Кэрри начала звать маму, та выпустила ее из чулана, и Кэрри опрометью бросилась в туалет.

Но только теперь, спустя три часа, склонившись, словно в покаянии, над швейной машинкой, Кэрри вспомнила замеченный тогда в глазах матери испуг и, кажется, поняла, в чем дело.

Мама не раз запирала ее в чулане, случалось даже, на целый день – например, когда Кэрри украла колечко за сорок девять центов в магазинчике Шубера, или когда она нашла у нее спрятанную фотографию Бобби Пикетта. Однажды Кэрри даже потеряла сознание от голода и запаха мочи. Она никогда, никогда даже не спорила с мамой. А сегодня сказала Грязное Слово. И тем не менее мама выпустила ее почти что сразу…