Альберт Санчес Пиньоль - В пьянящей тишине Страница 11

В комнате было еще три окна, внутренние ставни ко­торых оставались открытыми. Началась смертельная гонка. Я скакал от одного окна к другому, пытаясь за­хлопнуть ставни и задвинуть засовы. Каким-то непонят­ным образом они чуяли, что я задумал сделать, и обега­ли дом по кругу, чтобы достичь следующего окна. Я мог следить за их передвижениями по звуку голосов, в которых теперь слышались нотки возбуждения. К счастью, каждый раз я прибегал первым. Когда захлопнулись по­следние ставни, они выразили свое разочарование дол­гими рыданиями, от которых у меня волосы встали ды­бом; это был вой десяти, одиннадцати или двенадцати глоток – страх мешает нам быть точными при под­счетах.

Чудовища не собирались уходить. В отчаянии, пыта­ясь решить, как мне поступить дальше, я стал искать ка­кое-нибудь оружие. «Топор, топор, топор», – стучало у меня в голове. Но он не попадался на глаза, а времени на поиски не было, и потому мой выбор остановился на лопате. Сейчас чудища ломились в закрытое окно. Дере­вянные створки дрожали, но засов был прочен. Они не использовали никакой специальной тактики, удары сыпались беспорядочно и бестолково. В этих условиях я не мог даже защищаться, мне оставалось только ждать. Я вспомнил про руку, которая проникла в комнату через лаз в двери: она не спряталась. Когда я снова увидел ее, у меня едва не сдали нервы. Я бросился на эту отврати­тельную лапу с яростью, на какую никогда раньше не считал себя способным, и в этом прыжке выплеснулось все накопившееся во мне напряжение. Я колотил по ней сначала плашмя, словно черенок лопаты был дубиной, потом стал наносить удары острым лезвием, но, несмот­ря на все мои усилия, чудовище не спешило спрятать ее. Наконец мне, видимо, удалось перерубить какую-то крупную вену, потому что кровь полилась ручьем, и ру­ка скрылась в отверстии с проворством ящерицы.

Послышались стоны раненого чудовища. Его товари­щи также взвыли. Стук в окно прекратился. Наступила тишина. Это была самая страшная тишина, какую я когда-либо слышал. Я знал, что они находились там, сна­ружи, никакого сомнения в этом не было. Они вдруг хо­ром стали издавать жалобные звуки. Это напоминало мяуканье слепых котят, когда те зовут мать. Их мяу-мяу-мяу были короткими и тихими, исполненными грусти и беззащитности. Они как будто говорили: выйди, вый­ди из дома, ты нас неправильно понял, мы не хотим те­бе никакого зла. Они не хотели убедить меня в своих до­брых намерениях, им было нужно лишь посеять ужас. Они испускали свои меланхоличные «мя-я-я-у», сопро­вождая их время от времени лицемерным стуком в дверь или в запертые окна. Не слушать их, ради всего святого, не слушать. Я укрепил дверь сундуками и поло­жил побольше поленьев в очаг на тот случай, если им придет в голову спуститься в дом по трубе. Я с беспокой­ством взглянул на потолок. Крыша была покрыта чере­пицей. Если им вздумается разобрать ее, они спокойно проникнут в дом. Однако они ничего не предприняли. Всю ночь луч маяка, монотонно вращаясь, проникал в дом через щели спустя равные промежутки времени. Тонкие длинные лучи появлялись и исчезали с точнос­тью часового механизма. Всю ночь чудовища пытались открыть то дверь, то одно из окон, и во время каждого нового нападения я с ужасом думал, что засовы не вы­держат. Потом наступило долгое молчание.

Маяк потух. С величайшей предосторожностью я приоткрыл одно окно. Никого не было. На горизонте за­горалась тонкая полоска – фиолетово-оранжевая. Я тя­жело осел на пол, как мешок с мукой, продолжая сжи­мать в руках черенок лопаты. Во мне зарождались какие-то новые и незнакомые чувства. Спустя некоторое время над морем появился маленький шарик солнца. От горящей в темноте свечки было бы больше тепла, чем от этого светила, укутанного облаками. Но все же это было солнце. В этих южных широтах летние ночи были чрезвычайно коротки. Это была самая короткая ночь в моей жизни. Мне же она показалась самой длинной.

4

Годы подпольной деятельности научили меня, что лучший способ борьбы с унынием и сентимен­тальной мутью – это подойти к проблеме с чисто технической стороны. Я пришел к следующему заклю­чению: «Тебя нет, ты мертв. Ты сидишь на этом холод­ном, забытом богом и людьми островке; никто, на мно­гие десятки миль вокруг, не может тебе помочь. Ты мертв, ты мертв, – повторял я себе вслух, скручивая си­гарету. – Твое положение на сегодняшний день таково: ты мертв. Следовательно, если тебе не удастся выкру­титься, ты ничего не потеряешь. Но если сможешь спас­тись, в награду получишь все – жизнь».

Нам не следует пренебрегать силой, таящейся в раз­мышлениях наедине с самим собой. Сигарета, которую я курил в эту минуту, чудесным образом превратилась в самый изысканный в мире табак. И дым, извергаемый моими легкими, был росчерком человека, которому не остается ничего другого, как принять бой в Фермопи­лах[2]. Я был изнурен, вне всякого сомнения, но ощуще­ние бессилия отступило. Я не испытывал усталости – усталость испытывала меня. Пока я мог ощущать изне­можение, пока чувствовал, что мои веки свинцово тяжелеют, я был жив. Причины, которые привели меня в эту даль, казались теперь несущественными. У меня не бы­ло ни прошлого, ни будущего. Я был на краю света, вда­ли от всего мира, и меня окружало ничто. Когда я выку­рил сигарету, я был бесконечно далеко от самого себя.

Что же касается объективного положения вещей, то я не строил в этом отношении никаких иллюзий. Для на­чала, я ничего не знал об этих чудовищах. Исходя из это­го и учитывая инструкции учебников по военному делу, я мог рассчитывать на самые неблагоприятные условия ведения борьбы. Они будут нападать и днем, и ночью? Все время? Организовываясь в группы? Беспорядочно, но настойчиво? Сколько времени я мог им противосто­ять – в одиночку против толпы? Естественно, очень не­долго. Батису, правда, удалось выжить. Но у него за плечами опыт, которым я не располагал. А еще у него был маяк – настоящая крепость: чем больше я рассматривал свой дом, тем более ничтожным он мне казался. Одно можно было заключить без тени сомнения: о судьбе мо­его предшественника я никогда ничего не узнаю.

Как бы то ни было, мне оставалось только придумать систему обороны. И если маяк Батиса представлял собой укрепление по направлению к небу, то я мог создать за­граждение на земле. Идея заключалась в том, чтобы окружить дом рвом, наполненным острыми кольями. Тогда чудовища не смогут приблизиться. Но откуда мне было взять время и энергию? Чтобы вырыть такую тран­шею, требовались титанические усилия. С другой сторо­ны, чудовища были проворнее пантер – я в этом смог убедиться, – и ров надо было сделать широким и глубо­ким. Я же испытывал крайнее изнеможение: с момента приезда на остров я не сомкнул глаз. Кроме того, если я буду постоянно работать и защищать свой дом, у меня не останется ни одной минуты отдыха. Передо мной со всей ясностью вырисовывалось два выхода: погибнуть от лап чудовищ или сойти с ума от физического и умственного истощения. Не надо быть гением, чтобы по­нять, что оба пути заканчивались в одной точке. Я решил максимально упростить работу. Для начала надо вырыть ямы перед окнами и дверью. Я надеялся, что этого будет достаточно. Выкопав полукруглые траншеи, я принялся заострять ножом концы веток и вкапывать их остриями вверх. Многие из них я принес с берега моря. Пока я со­бирал их у самой воды, мне пришло в голову весьма ло­гичное заключение. Все – и формы тел чудовищ, и перепончатые лапы – указывало на то, что они выходцы из океанских глубин. В таком случае, сказал я себе, огонь бу­дет примитивным, но весьма действенным оружием. Те­ория противостояния стихий, вот именно. Всем извест­но, что любые звери инстинктивно боятся огня. Каково же должно быть его воздействие на амфибий?