Эрик Хадспет - Химера Страница 15

Поговаривают, что доктор Блэк сделал операцию своему сыну Альфонсу, остановив процесс старения и сделав юношу человеком «без возраста». Затем он окрестил его заново, дав ему имя Бодрствующий Человек. Блэк упоминает эту операцию в одном из своих дневников:

Я могу предотвратить смерть. Я могу окунуть руку в фонтан молодости. Я могу сделать так, что человек будет жить, возродится после смерти и сможет противостоять ее разрушительному процессу. Если сравнить истинное творение Бога с тем, на что способен человек, нетрудно понять, подобно тому, как постигает мир ребенок, что последнее – это лишь безделушка, совершенно бесполезный предмет.

Я обнаружил, что очень многие ученые в общественно-идеологическом смысле являются атеистами. Они могут верить в Бога, но их фундаментальная вера в природу не позволяет им войти в сколько-нибудь ортодоксальное общество. Что меня очень удивляет, так это количество религиозных хирургов и ученых. Человек лишь краткий промежуток времени может делать вид, что не понимает истинного значения природы. И в конце концов он неизбежно сознается в своем притворстве.

Никто не наделен правом видеть то, что я показываю. Скорее, это привилегия. И эту привилегию должно обуздывать осмотрительностью и осторожностью, меру которых способен определить только я.

Доктор Блэк показывал свое шоу на протяжении восьми лет, пока во время частного представления в Будапеште осенью 1901 года не случилась беда. Посреди этого представления одно из его созданий, Королева Змей, напала на кого-то из зрителей. Больше ничего не известно ни о выступлении, ни о жертве. Письменные отчеты местных властей сообщают лишь о том, что посетитель умер во время шоу под названием «Возрождение человечества», организованного американским хирургом и артистом доктором Спенсером Блэком. Должно быть, это происшествие сильно сказалось на Блэке, потому что больше он уже никогда не выступал. Он вернулся в свой филадельфийский дом, где начал расширять исследовательскую базу.

Расставшись в 1887 году со Спенсером и приняв на себя опеку над Сэмюэлом, Бернард Блэк продолжал жить в Нью-Йорке, где он познакомился и вступил в брак с Эммой Верстоун, богатой вдовой из хорошей семьи. Ее первый супруг, офицер, служивший на южной границе, погиб во время испано-американской войны. Бернард и Эмма поженились в 1899 году и вместе воспитывали Сэмюэла. Мальчик интересовался архитектурой и механикой и со временем стал одним из самых многообещающих студентов престижной школы архитектуры Уэйна и Миллера.

Пока «Возрождение человечества» путешествовало по Европе, Бернард часто получал письма от Спенсера. По большей части они были короткими, отрывочными, а порой ужасно туманными и путаными. Поскольку Спенсер постоянно переезжал из одного города в другой, у Бернарда не было ни малейшей возможности написать ему ответ. Возможно, именно этим объясняется то, что письма Спенсера зачастую напоминают записи в дневнике или пьяный вздор. Как ни странно, он никогда не упоминал об ужасном состоянии Элизы. Из его писем к Бернарду следует лишь то, что у них существуют проблемы бытового свойства.

Декабрь 1897 года

Дорогой брат!

Все так неумолимо, все некогда нежные и насыщенные нектары жизни стали жестокими и ядовитыми. Мне не удается взять свои дела под контроль. Мои кости высохли и потрескались, и моя бедная Элиза отказывается меня простить… Я понимаю, какого она, должно быть, обо мне мнения. Мой сын Альфонс – существо иного рода. Он часто гневается, он страдает от недуга, прячущегося глубоко внутри, я боюсь его… и его судьбы.

У меня ничего не осталось. Я устал, и мне больше нет дела ни до чего. Мой милый брат, я пропал.

Мне очень не хватает твоего общества, которым я когда-то мог наслаждаться. Я сожалею, что не могу тебя увидеть, и я искренне желаю тебе, чтобы твоя жизнь была исполнена радости, чтобы она холила и лелеяла тебя, как одного из своих любимчиков.

Спенсер

Июнь 1898 года

Дорогой друг Бернард!

Пишу тебе в надежде, что у тебя все хорошо. В последний раз я писал тебе очень давно. Смею тебя уверить, что я был очень занят. В настоящее время я мало что могу тебе сказать, поскольку ни проделанная работа, ни то, чем я нынче занимаюсь, не может быть описано в столь кратком послании.

Я могу лишь сказать, что хочу попросить у тебя прощения. Я не хотел внушать тебе тревогу или заставлять беспокоиться из-за моих нетрадиционных профессиональных интересов. Я пережил много трагедий. У моей возлюбленной Элизы все хорошо. Кажется, она справляется.

Я собираюсь предпринять путешествие, которое может оказаться весьма продолжительным.

Твой брат С.

Август 1900 года

Бернард!

Я должен выразить тебе свою благодарность, понимая, что твои дурные предчувствия относительно моей верной гибели могут свидетельствовать лишь о твоей любви и искренней заботе о моем благополучии. У меня было время досконально обдумать все, в чем ты меня наставлял столько лет назад, насчет того, чего следует остерегаться, продолжая свои исследования. Полагаю, что я перед тобой в долгу, и хочу тебя поблагодарить, хотя не стану скрывать того, что я предпочел бы, чтобы во всем, что касается опасностей и мрачных предчувствий, ты оказался не мудрецом, а полным невеждой.

Дорогой брат, ты сберег свою жизнь, ты ее хранил. Ты не смог заниматься медициной, в которой тебя повсюду окружали бы болезни и смерть. Ты нуждался в более мирной стезе, я это понимаю.

Ты последовательно руководствуешься наставлениями мудрых учителей, ты читаешь то, что они предписывают читать. Ты напоминаешь ребенка, упражняющегося за роялем. Ты кладешь трость на кисти рук, как раз поперек пальцев, чтобы обеспечить себе идеальную осанку. А затем ты играешь нечто безвкусное и пресное. Зато трость ни за что не упадет на пол, браво! Когда же за рояль сажусь я, трость немедленно падает, а затем из-под моих пальцев льется симфония.

Блэк

Октябрь 1901 года

Бернард!

Я больше не выступаю и не путешествую. Теперь я наслаждаюсь роскошью и покоем своего дома. Я больше не служу людям.

Ты должен знать, что эти создания ничего не могут означать ни для тебя, ни для любого другого образованного человека. Точно так же они ничего не означали и для меня, пока не оказывались передо мной на столе. Я смотрел на их смертельные раны, на их пустые глаза, которые не смог бы воспроизвести ни один таксидермист. Ни один артист и ни один волшебник не способен воссоздать искренность, которой наделяет глаза жизнь. Говорю тебе, Бернард, теперь они у меня есть. Они живут.