Счастливого дня пробуждения - Анастасия Калюжная Страница 16

Я опускаю глаза в пол. Это ребёнок. И похоже, такой же, как я. Сколько боли в его словах… И кажется, он знает куда больше меня. Ладно, я не стану открывать дверь, как и предупреждала Мария, но хотя бы поговорю с ним. От этого ведь не будет вреда?

– Я здесь, – отвечаю я.

Из его груди вырывается радостный, ошеломлённый вздох, я слышу какой-то скрип, будто пружины на матрасе.

– Спасибо! Спасибо тебе! – плачет он от счастья. – Так ты тоже эксперимент?

– Да, – секунду медлю я. – А ты? – Я подхожу ближе, стараясь осторожно подглядеть в окошечко – там полная тьма.

– Ох, мне так жаль, – с искренним сочувствием откликается он. – Значит, тебе тоже не повезло…

– Почему? – удивляюсь я.

– А, так ты ещё не знаешь? – Он печально усмехается, какое-то время молчит. – Значит, он от тебя ещё не отказался?

– Он?

– Не надо притворяться. Ты знаешь, о ком я.

– А почему он должен? – Я не понимаю.

– Рано или поздно все его эксперименты заканчивают здесь, в этом крыле. И медленно и мучительно умирают. Как я, – безнадёжно шепчет он.

Ну знаете ли!

– Глупости. Зачем бросать что-то, что с таким трудом создано?

– Будь это глупостью, не было бы надобности скрывать это крыло, не так ли. Разве ты не нарушаешь запрет, находясь здесь?

На это мне нечего ответить, и он продолжает:

– Прошу, только подумай, почему от тебя так много скрывают! Почему не выпускают из виду. Возможно, твой создатель просто не хочет, чтобы его детище узнало раньше времени обо всём зле, что происходит в этом доме…

– Что за чушь?! Он очень добрый! – теперь я едва сдерживаю негодование.

– Он?.. – иронично вздыхает ребёнок. – Он самое жестокое существо из всех, которых носила земля.

– Почему ты так о нём говоришь?! – я уже по-настоящему злюсь. – Он ни разу ещё никого не обидел!

– Ну что ж, – голос грустнеет, – значит, тебе ещё предстоит это узнать… Он со всеми нами поначалу очень добр… – И замолкает.

– И что же происходит потом? – испуганно спрашиваю я.

Если это правда, то мне совсем не хочется, чтобы от меня отказались, хотя я всё ещё ни единому слову не верю.

– Потом ему что-то начинает в тебе не нравиться, – с болью шепчет ребёнок. – Как работает твой мозг, что-то в нервной системе недостаточно совершенно, какие-то огрехи собственной его работы – в этом никогда не бывает нашей вины. Или просто ты что-то вспоминаешь…

По коже пробегает холодная дрожь. Я невольно сглатываю тугой ком страха. В голове всплывают такие важные когда-то слова: «Не вспоминай». Те образы, что посетили меня в операционной. И писк кардиографа, который мне никогда не доводилось слышать.

– И п-почему нельзя вспоминать?..

– Потому что ты вспомнишь свои прошлые жизни.

– Прошлые жизни? – поражаюсь я.

– Твой мозг состоит из разных кусочков, – обречённо поясняет он. – Твоё тело, органы, нервная система. И все они когда-то кому-то принадлежали… Тяжело постоянно искать материалы за пределами особняка. Куда проще пересобирать из нас. Неудачных экспериментов.

Темнеет в глазах, а тело вдруг словно наполняется мягкой марлей. Я обессиленно хватаюсь за стенку. Выходит, вот эти руки, эти ноги, глаза, которыми я смотрю на мир, когда-то тоже вот так вот… сидели здесь, под замком? Кому они принадлежали? Что пережили мои предшественники? Из кого меня собрали? И если… А что, если те части, что тогда привёз доктор, нужны для нового? Если меня скоро… заменят?

– Какой твой номер? – тихо спрашивает голос, выдёргивая меня из мыслей.

– Номер? Какой номер?

– Ты не можешь не знать. Вспомни свой самый первый день.

«Номер шестьдесят четыре. День первый. Динамика нормальная».

– Шестьдесят… четвёртый? – побелевшими губами произношу я.

– Ох, – печалится он, – должно быть, ты почти совершенство. Я сороковой. Жаль, что мы познакомились вот так…

– А почему тебя держат здесь? – спрашиваю я.

– Чтобы выяснить, как скоро я умру, – с глухим отчаянием отвечает ребёнок. – На мне он проверил свою первую теорию бессмертия. И ни он, ни даже я не знаю, как много времени потребуется… И ед-единственное… – он снова заходится в рыданиях, – единственное, о чём я молю каждый д-день… Чтобы всё это прекратилось!

Какой кошмар! Никто не должен так мучиться!

– Погоди! – Я с жалостью бросаюсь к двери, смотрю в темноту окошечка. – Я могу чем-то помочь?

– Я слышал… Я слышал, что у тебя есть ключи? – со слабой надеждой отзывается ребёнок. – Я знаю этот звук. Это ключи Марии? Правда ведь?

– Да, – горячо киваю я.

– Тогда ты можешь меня выпустить. Я клянусь, я никакого вреда никому не причиню! – всхлипывает он. – Я просто убегу. Убегу отсюда в лес! Как можно дальше! Это единственное моё желание. Выбраться из этого пр-роклятого дома!

– Да-да! Сейчас!

Я начинаю перебирать ключи. Где-то на границе сознания ещё мечутся мысли, что этого делать не стоит, меня ведь предупреждали. Но и просто уйти я не могу, будет слишком жестоко даже не попробовать.

– Подошёл! – радостно кричу я, проворачивая ключ в невероятно тугом замке.

Дверь открывается – и я даже не успеваю ничего понять. Я вдруг чувствую, как больно падаю на пол, стукаясь спиной так, что из глаз выбивает слёзы, и прямо передо мной выныривает чьё-то белое лицо с красными глазами. Я испуганно закрываюсь руками, а это тощее существо нависает сверху, впиваясь зубами в моё предплечье – настолько больно, что я даже крикнуть не могу, только сиплю, пытаясь вырваться, отчего становится лишь больнее.

– Фу! – Вдруг ребёнок выпускает меня из зубов и брезгливо отплёвывается, вытирая рот рукой. – Чем он тебя пичкает?! Это даже не кровь! Ну и мерзость!

Я ошарашенно смотрю на этого мальчика, и перед глазами всё плывёт от слёз. Он малость выше меня, но очень худой, со спутанными волосами, в старой, похожей на мою, но испорченной одежде, которая болтается на нём, как на швабре. Больше напоминает призрака, чем ребёнка. И даже я понимаю, что от него дурно пахнет болезнью, слабостью и чем-то очень неестественным, в его виде пугающе мало человеческого, хотя на коже почти нет шрамов.

– В-встань с меня, п-пожалуйста… – робко прошу я, всхлипывая и прижимая к себе раненую руку.

Кажется, это один из лучших жизненных уроков, которые только можно получить: вот уж точно, не доверяй кому попало. Тем более если тебя предупреждали.

Он шатко поднимается, и я вижу, что у него нет одной ноги ниже колена – просто плотно перевязанная штанина, из которой торчит палка от метлы. Я поспешно вскакиваю, пытаясь разглядеть рану на руке: ровнёхонько по форме зубов, ещё чуть-чуть, и от меня бы откусили здоровенный кусок. Из пунктира укуса вытекает бело-жёлтая, немного прозрачная жидкость, которая темнеет со временем. Я смаргиваю слёзы. Мне хочется разрыдаться.

– Зачем ты это сделал?! – испуганно спрашиваю я.

– А как ты думаешь?! Потому что хочу есть! – рычит мальчик, а я не могу оторвать взгляда от его жутких глаз, обведённых тенью впалых глазниц. Он жадно озирается. – А где Мария?

– Думаю, спит. – Я пячусь к стене.

– Ох, значит, к ней не подобраться… – задумчиво отвечает он и тут же требовательно протягивает руку. – Отдай ключи!

Я мотаю головой, прижимая к себе связку, а затем бросаюсь наутёк. И что меня только дёрнуло открыть эту дурацкую дверь?! Бежать! Скорее бежать прочь отсюда! Позади я слышу какой-то слабый грохот, но даже не оборачиваюсь.

Я уже подбегаю к двери первого этажа и хватаюсь за ручку, когда понимаю, что никто за мной не гонится. На секунду я замираю. Оглядываюсь. Странно. Я беру с тумбы ближайшую керосиновую лампу, кое-как зажигаю её трясущимися руками и иду назад по коридору. Осторожно заглядываю за угол. Мальчик лежит на ковре, опершись о стену, и тяжело дышит. Он медленно промаргивается, разлепляет веки – и тут же болезненно отворачивается:

– Ох! Убери свет!

Я ставлю лампу на пол возле себя, за угол стены, и опускаюсь на корточки.

– Что с тобой? – напряжённо спрашиваю я, готовясь, если надо, снова убежать или даже бросить в него керосинку.

– Ха, – измождённо,