Город тысячи богов (СИ) - Кожин Олег Игоревич Страница 2

Под мягкой подошвой маминых тапочек скрипел рассыпанный сахар и черепки битой посуды, а в голове Гора вертелась одна мысль – только бы не порезалась. С радиатора, отчаянно цепляясь корнями за комья земли, свисала умирающая герань. По окошку духовки, через температурный датчик, пролегла широкая трещина. Перевернутые шкафы, выпотрошенные ящики, сорванные дверцы, ложки и вилки, разбросанные по полу, вместе с пакетами крупы и едой из холодильника. Высокие табуретки валялись ногами кверху, унижено прося пощады. В кухне будто прошел обыск, или пьяный дебош. Один лишь стол твердо впечатывал в линолеум гнутые ножки, – бетонный волнолом посреди бушующего шторма. Лист бумаги, самый обычный лист, припечатал его к полу, сделав неподъемным.

- Ты! Никуда! Не поедешь!

Маленький Гор, прячущийся среди стеллажей с воспоминаниями, трясся от страха перед грозовым облаком, но Гор совершеннолетний больше переживал, что мать сорвет голос, и будет сипеть всю неделю, виновато пряча глаза, когда кто-нибудь спросит ее, почему она молчит. Он не просто все для себя решил. Он все сделал.

- Поеду, - ответил Гор, сжимая бескровные губы в нитку.

- Яс-с-с-сказала непоедеш-ш-шь! – сквозь зубы прошипела мать.

Дьявольские фонари вместо глаз, прожигающие до самой души. В желтой блузе с широкими рукавами она напоминала разгневанную бабочку-лимонницу. Острые кулачки сжимались, белея натянутыми костяшками, на висках пульсировали фиолетовые вены. Руки ее вдруг метнулись к столу, к ненавистной бумажке с мертвенно-синей печатью. Разорвать, изничтожить!

- Ты же знаешь, что это ничего не изменит, да? – все еще глядя мимо нее, спросил Гор. – Они просто дадут мне новое разрешение, прямо на вокзале.

Пальцы все же потянули мятые уголки в разные стороны, разорвали, скомкали, и бросили под ноги, вымещая бессильную злобу на клочке бумаги. Мать разрыдалась, в одно мгновение превратившись из богини разрушения в немолодую зареванную тетку. По стенке она сползла на пол, поджала колени, да так и осталась, шмыгая распухшим носом, со свистом втягивая воздух дрожащими губами.

Гор никак не мог поверить, что буря улеглась. Каким-то чудом он угодил в самое око шторма и теперь с удивлением глядел по сторонам, ужасаясь разрушениям, целый и относительно невредимый. Все еще подмывало робко проблеять «ну, я пойду?», - и сбежать, поджав хвост, - вид плачущей матери приносил ему не меньше страданий, чем матери разгневанной, - но Гор чувствовал, если дать слабину сейчас, все вернется на круги своя. К восемнадцати годам эти нехитрые приемы манипуляции распознал бы и тупой. Гор тупым не был.

- Я позвоню, когда доберусь, - солгал он.

Спрятав кривящийся рот за молитвенно сложенными ладонями, мать беспомощно смотрела, как ее сын выходит из кухни. Поле боя осталось за ней, но битву она проиграла. Обрывки разрешения с синей печатью мокли в лужице чая.

Гор чувствовал жгучий взгляд, снайперским прицелом скользящий между его лопаток. Это казалось неправильным и даже ужасным, но Гор не смог ответить на вопрос, чувствовал бы он себя в безопасности, будь у матери настоящее заряженное ружье. В прихожей, забрасывая за спину собранный загодя рюкзак, он едва не вскрикнул, когда вместе с лямкой на плечо ему опустились тонкие птичьи пальцы.

- Егорка, пожалуйста, не надо! Если с тобой что-то случится… - мать протяжно всхлипнула, проглотив окончание фразы. – Не уезжай!

- Нет, мам, - твердо ответил Гор, осторожно, точно ядовитого паука, стряхивая с плеча ее руку.

Уже на лестничной клетке тихо повторил для себя, как заученный урок.

– Нет. Поздно.

Замок щелкнул, как ножницы, что, наконец, перерезали пуповину, связывающую его с матерью. Он все-таки сделал это, все-таки настоял на своем и покинул родной дом, этот невыносимый симбиоз музея, склепа и тюрьмы. Оставил за спиной пропахшие миррой и сандалом комнаты, с распятиями над дверьми и тотемами Запрещенных богов в потайных нишах, с книгами на мертвых языках, черно-белыми фотографиями родственников, про которых мать никогда не рассказывала, с рунной вязью на дверных косяках и арабскими печатями под половиками.

Призрачные крылья несли невесомого Гора по лестнице, ему казалось, что ботинки едва задевают ступени. Улица оглушила тишиной, и он помотал головой, в надежде вытрясти из ушей несуществующие ватные пробки. Из далекого далека донесся пронзительный писк домофона. Сверху, из разбитого окна, камнем упал скраденный расстоянием злобный выкрик:

- …катись куда хочешь! Сдохнешь, ну и черт с тобой!

Мир внезапно раздался вширь и ввысь, стал необъятнее и глубже, чем когда-либо. Далекие горы перестали быть фоновым рисунком, а облачное небо наполнилось суетливыми самолетами, и выше – спутниками, космическими станциями, планетами. Гор затопил легкие выхолощенным, безвкусным воздухом города, с наслаждением выдохнул и, выполняя напутствие матери, покатился, куда глядели глаза. Вылет в пять утра. Есть время попрощаться с городом, людьми и прежней жизнью.

***

Стихийные проводы выплеснулись в посиделки в «Киллфиш» на Молокова. Народу прибилось неожиданно много, под сотню человек. Оккупировали все столы и липкую стойку, звенели посудой и хлопали о доски пустыми донышками. В спертом воздухе висел гул возбужденной, разогретой алкоголем толпы, а из туалета отчетливо тянуло травкой. В нездоровом бледном свете кабака, лица провожающих неузнаваемо менялись, превращаясь в застывшие маски покойников. Впрочем, в лицо Гор знал здесь едва ли половину. По именам, или, хотя бы, прозвищам – хорошо, если с десяток. Другом считал только одного – Лизу.

Вряд ли проболталась она. Виза в Боград – событие не рядовое, список счастливчиков, выбивших заветное разрешение, вывешивали на сайте городской администрации, а уже оттуда он гангреной расползался по новостным ресурсам и соцсетям. Среди Красноярских неформалов были люди, подающие запрос на визу второй десяток лет подряд, - эти изучали список с лупой и пузырьком корвалола. Каждые три месяца, с началом нового цикла, когда Городской совет Бограда отбирал счастливчиков, миллионы идиотов по всему миру вели себя точно так же. Закон больших чисел как всегда работал на китайцев. Следом, вовсю разыгрывая карту общей территории, шла Россия. Потом все остальные. В России роль Китая играла Москва, Красноярск играл роль всех остальных, из самого конца списка. Пять тысяч одноразовых виз в квартал на девять миллиардов человек. Сказать, что Гору чертовски повезло, значило ничего не сказать.

Кондиционеры морозили, словно лето уже наступило. Лиза лежала на диване, зябко завернувшись в короткую косуху. Ноги в драных кедах на продавленной спинке, голова на коленях у Гора, – большая мечтательная кошка с вычерненной шерстью и железками в ушах. Другие девчонки, знакомые и не очень, поглядывали на нее, задумчиво кусая губы, или нервно крутя пальцами завитые локоны. Их ярко накрашенные глаза излучали ревность и зависть. Во всем Красноярске не наберется и пяти человек, побывавших в Бограде. Из обычного подростка, Гор внезапно стал вожделенным трофеем.

От этих голодных взглядов, Гор чувствовал себя липким. Знал, стоит бровью повести, и любая, не задумываясь, потащит его в туалет. А вон та троица у стойки, с кровавыми пентаграммами, вытатуированными на ладонях, может и прямо здесь, на столе, во славу Сатане, или кому там молятся эти повернутые? Даже Лиза, обычно подчеркнуто равнодушная к сексу, сегодня смотрела на Гора иначе. С вызовом смотрела. И касалась иначе. Не по-дружески. Гор старался не обращать внимания, но когда ее коротко стриженный затылок терся о его бедра, получалось не очень.

Человеческое море, жмущееся к столику Гора, заволновалось, раздаваясь в разные стороны. Морщась от запаха травы, брезгливо поглядывая на поспешно отходящих с его пути неформалов, по залу прошел Саня Крест, в сопровождении свиты из трех квадратных бычков. Крест был православным до мозга костей, и всех неформалов считал нечистью. Пожалуй, в сегодняшней толпе бородатых татуированных хипстеров, не нашлось бы ни одной рожи, не разбитой Саней Крестом или его дружками, а вот, поди ж ты, пришел и он.