Алексей Тарасенко - Бедный Енох Страница 21

— Я была влюблена, я была в неадеквате…

Когда же мы проходим мимо очередного пустого открытого и загаженного склепа Сестра вдруг обхватив меня сзади руками заталкивает меня внутрь. В этом склепе из какой-то большой и вонючей щели на меня набрасывается какая-то омерзительная старушенция, в руках у которой был шерстяной клубок и спицы — и в три счета обвивает меня нитями, пока Сестра, проявляя не дюжую силу меня держит.

Во сне я сам себя удивил тем, что проявив завидное самообладание, сопротивлялся старушке из последних сил, несколько раз ударив ей в лицо головой — так, что у нее из носа потекла не кровь, нет, а какая-то вонючая, черная, булькающая жижа.

В конце концов, крепко меня связав, старушка вонзает в меня спицы с сразу с нескольких сторон, и после они с Сестрой, как бы не слыша, как я кричу в их адрес проклятия и бьюсь в конвульсиях — громко смеются, потешаясь над моим таким жалким положением.

В конце концов я падаю лицом вниз на кафельный пол склепа, и Сестра в добавок бьет меня несколько раз каблуком своего ботинка (странно, таких ботинок она в жизни никогда не носила) по голове. Тогда меня окутывает тьма, но лишь для того, чтобы вдруг выбросить в еще один сон.

Во втором сне я оказываюсь прикованным наручниками к батарее в какой-то квартире, где меня держат в заложниках какие-то люди в черных «охотничьих масках». Я в одних трусах, больше на мне никакой одежды нет. Люди, охраняющие меня время от времени бьют меня ногами, а я, в свою очередь нарочито играю, будто подавлен и смят. Я скулю, скрепя зубами, на самом деле будучи готов растерзать своих обидчиков, но делаю вид, что морально слаб и вообще трус.

И тут происходит вот что. В комнате вдруг появляется серый котенок, который ведет по отношению ко мне себя агрессивно, бросается на меня и царапает меня, и именно он, его действия, а не люди для меня становятся последней каплей — не знаю и почему, но именно этого маленького котенка я боюсь в отличие от людей в масках.

В конце концов страх перед котенком становится таким сильным, что я вдруг, представив себе, что наручники, которыми я скован — картонные, материализую это свое представление о них и вот — раз! Разрываю их на части. В следующую секунду я, исполненный праведного гнева, разделываю под орех котенка, швырнув его об стену, после чего, не знамо как оказавшимся в моих руках ножом для резки обоев в два счета сваливаю людей в черных масках, прибежавших на предсмертный крик котенка.

Сняв с одного из моих мучителей одежду и ботинки, быстро одевшись, я бегу по лестнице многоэтажки, в которой находился, вниз, время от времени встречаясь с бегущими, как я понимал, на помощь убитым мною персонажам другими людьми. Иногда эти люди были в масках, иногда нет.

Всякий раз при встрече с этими людьми между нами происходит потасовка, и непонятно каким образом всякий раз я оказываюсь победителем в схватке хоть с одним, хоть с тремя противниками одновременно.

В конце концов, оказавшись на улице я выбрасываю какого-то мужика из его машины, отнимаю у него ключи, после чего уезжаю, по пути еще несколько раз остановившись и подобным же образом завладевая очередной машиной. Я еду на огромной скорости по заполненной автомобилями дороге, часто сталкиваясь с другими машинами.

Все кончается тем, что я оказываюсь в знакомых мне местах — недалеко от дома родителей и понимаю, что хочу именно туда — к ним, туда, где мои родители, почему-то еще живой отец и мама ждут меня на кухне и пьют чай.

Я просыпаюсь.

На работе я первым делом отзваниваюсь Приятелю Сартакова — спросить, не устроит ли его такой вариант, когда нужные бумаги из архива мною просто пересняты на фотоаппарат — вот и все «оцифрока».

Приятель Сартакова отвечает, что если у фотографий приемлемое качество и информация с бумаг на таких фотографиях не будет потеряна — то это вполне допустимо.

Какое-то время я вожусь с записью двух дисков, но пока суть да дело и я поднимаюсь к Приятелю Сартакова в кабинет — так вот, оказывается, что он уже упорхнул на какое-то совещание и его в ближайшее время не будет.

Это мне дает немного времени как раз на то, чтобы, как мне говорил Приятель Сартакова, «незамыленным взглядом» проанализировать информацию на материалах, которые я систематизировал.

Где-то через час копошения в интернете мне начинает казаться, что я могу представить такой «взгляд».

Но, для пущей наглядности нужно раскочегарить старенький списанный принтер, к которому кончились картриджи еще во времена царя Гороха, так что, испросив разрешения у зама по архиву я спускаюсь еще на один этаж вниз в страшные «подвалы Лубянки». В самое сердце сосредоточения хранения всяческого списанного никому не нужного барахла.

Самый нижний этаж вдруг, не смотря на все мои представления о нем, оказался вполне себе приятным местом, во всяком случае по сравнению с архивом — более чистым, просторным, и, увы, светлым.

В тот самый момент, когда я открыл незапертую дверь с лестницы, которая ниоткуда и никуда больше не вела кроме как из архива — на склад и соответственно — обратно, я был удивлен, или даже шокирован, но — я попал аккурат в центр солнечного круга, образуемого лучами, исходящими откуда-то высоко сверху, а конкретней — из открытого люка, ведущего во внутренний двор лубянского комплекса.

Под люком располагался сейчас наполовину поднявшийся от пола подъемный стол, на котором стояли двое по виду чернорабочих, спускавшихся вниз на платформе, под которой в этот момент складывались подвижные «Х»-образные конструкции. Завидев меня, эти парни уделили мне внимания на более, чем на пару секунд, после чего (видимо быстр сообразив кто я) они продолжили беседовать друг с другом, по временам смачно сплевывая на пол.

Когда же подъемный стол окончательно спустил их вниз, они все так же, не обращая на меня никакого внимания спрыгнули с него и пошли, тихо друг с другом переговариваясь куда-то в противоположный конец пустого зала, в котором ничего не было, кроме пустых стеллажей, но не таких как в архиве — для папок — а огромных и собранных из очень серьезный металлических конструкций.

Где-то через минуту — настолько зал был огромным, эти парни уже были на противоположном конце зала, где оба исчезли за черной в углу стен металлической дверью.

Люк, ведущий на улицу во двор захлопнулся автоматически, и зал, еще какое-то время недавно залитый солнечным светом погрузился в полумрак.

«Странное дело» — думаю я тогда — «я тут один — и что? До меня никому дела нет — что ли?».