Уильям Ходжсон - Путешествие шлюпок с «Глен Карриг» Страница 26

Недолгое время спустя настала ночь; ветер совершенно прекратился, и нас окружила тишина, казавшаяся особенно глубокой после грохота волн и рева урагана, на протяжении почти двух суток терзавших наш слух. Лишь время от времени легчайшие дуновения ночного бриза проносились над мачтой нашего суденышка, и тогда на границе воды и пространства, покрытого плавучей травой, возникали влажный шорох и плеск, которые тревожили меня еще долго после того, как на мир снизошел покой.

Поистине странно, что я — человек, проспавший мертвым сном несколько часов, когда вокруг все ревело и грохотало, — не мог уснуть теперь, когда ночное море дышало тишиной; тем не менее это было так, поэтому я встал и предложил подежурить у рулевого весла, чтобы мои товарищи могли отдохнуть. Боцман не стал возражать, однако, прежде чем отправиться спать, он особо предупредил меня, чтобы я держался подальше от плавучих водорослей, ибо шлюпка хотя и медленно, все же двигалась вперед, а напоследок велел мне немедленно разбудить его, если произойдет что-то непредвиденное. И почти сразу после этого он уснул, как еще раньше уснули все наши товарищи.

Почти до полуночи я просидел на планшире и, крепко держа рулевое весло под мышкой, до боли в глазах вглядывался в ночную тьму и прислушивался, ибо место, в которое мы попали, было поистине странным. Да, мне приходилось слышать о морях, где вода сплошь покрыта толстым слоем плавучих водорослей — о морях, где нет течений и где не бывает ни волнения, ни приливов, — однако мне и в голову не приходило, что в своих странствиях я когда-нибудь окажусь в подобном месте, ибо был уверен, что все это выдумки, плоды фантазии и в действительности таких морей не существует.

Незадолго до рассвета, когда небо было еще довольно темно, меня напутал внезапный громкий плеск, раздавшийся среди травы в паре сотен ярдов от шлюпки. Когда же я вскочил на ноги и повернулся в ту сторону, не зная, чего мне следует ожидать в следующий миг, из темноты над бесконечными пространствами морской травы до меня вдруг долетел протяжный, мрачный вопль. Потом снова наступила тишина, и как я ни прислушивался, не услышал больше ни звука; я уже собирался сесть снова, когда где-то очень далеко над равниной водорослей вспыхнул какой-то крошечный огонек.

Увидев свет в столь унылом и пустынном месте, я был до того потрясен, что некоторое время не мог сдвинуться с места; наконец пришел в себя и, наклонившись, принялся будить боцмана, ибо мне показалось, что ему следует знать об этом странном явлении. Боцман тоже долго вглядывался в темноту, потом объявил, что, похоже, различает освещенный огнем борт какого-то судна; он, впрочем, тут же усомнился в своих словах, а я, со своей стороны, не мог ни подтвердить их, ни опровергнуть, ибо сам не знал, что же видел. Вскоре таинственный огонь погас, и хотя мы еще некоторое время смотрели в ту сторону, ни одна искорка не промелькнула больше в кромешном мраке.

До самого утра боцман оставался на вахте вместе со мной, и мы коротали время, гадая, какова могла быть природа виденного нами света, однако так и не пришли к определенному заключению: казалось невероятным, что в столь унылом и пустынном месте могут жить люди. Но когда начало светать, нас ожидал сюрприз: в двух-трех десятках морских саженей от берега плавучего континента мы увидели корпус огромного корабля. Ветер по-прежнему был очень слабым, и мы медленно дрейфовали вдоль края колышущейся зеленой массы; между тем вокруг становилось все светлее, и мы успели достаточно подробно рассмотреть чужое судно, прежде чем нас пронесло мимо. Оно сидело в воде или, лучше сказать, в траве, развернувшись к нам бортом; все три мачты его были срублены или сломаны у самой палубы, а деревянную обшивку покрывали зеленые и бурые пятна тины и засохших водорослей, однако все это я отметил лишь мельком, ибо нечто иное приковало к себе все мое внимание. По всему борту, словно пальцы огромной руки, вились коричневатые, кожистые щупальца, вцепившиеся в фальшборт; внизу, под самым бортом, я увидел среди травы мешкообразное, влажно поблескивающее тело огромного морского чудовища, какого я не мог бы вообразить и в горячечном бреду. Боцман увидел его одновременно со мной и невольно вскрикнул, признав в чудовище гигантскую каракатицу; в тот же миг два щупальца твари беспокойно зашевелились, блестя в холодном утреннем свете, словно она спала, а мы потревожили ее сон.

Не дожидаясь, что будет дальше, мы схватились за весла и поспешили отвести шлюпку на безопасное расстояние так быстро, как только осмелились, ибо не хотели слишком шуметь, чтобы не привлечь внимание твари. Только после этого мы перевели дух; убрав весла, мы смотрели на чудовище, прилепившееся к старому корпусу, точно моллюск к скале, пока оно не скрылось вдали.

Когда окончательно рассвело, наши товарищи один за другим начали просыпаться, и вскоре мы позавтракали, что было мне особенно приятно как человеку, который всю ночь просидел на вахте. Весь последующий день дул легкий бриз, и мы шли полным ветром левого галса,[83] держась на некотором расстоянии от пустынных равнин плавучего континента, тянувшегося со стороны бакборта; кроме этой сплошной массы спутанных водорослей нам то и дело встречались бесчисленные островки морской травы, некоторые из которых были настолько тонкими, что едва выступали из воды; их мы преодолевали, не меняя курса, ибо они не слишком задерживали наше продвижение.

Когда день уже склонялся к вечеру, мы заметили еще одно потерпевшее крушение судно, застрявшее в водорослях на расстоянии примерно полумили от края травяного поля. Нижние части всех трех мачт на нем сохранились, реи стояли прямо, но более всего привлекла наше внимание возвышавшаяся над фальшбортом массивная надстройка, достигавшая почти до половины грот-марса; насколько мы могли судить, ее поддерживали перекинутые через реи канаты, но из какого материала она сделана, мы могли только гадать, ибо и надстройка, и большая часть выступающего над водой корпуса сплошь заросли не то мхом, не то какой-то отвратительного вида зеленой плесенью. Это обстоятельство и заставило нас предположить, что несчастное судно, вероятно, стоит здесь уже больше сотни лет; при мысли об этом я невольно исполнился мрачных мыслей, ибо мне показалось, что волею судьбы мы оказались вблизи гигантского кладбища кораблей.

Вскоре после того, как мы оставили за кормой и этот реликт минувших эпох, над морем сгустилась ночь, и мы стали готовиться ко сну; шлюпка наша все еще шла под слабым ветром, и боцман распорядился, чтобы каждый из нас отстоял свою вахту на руле; в случае же, если бы произошло что-то неожиданное, вахтенный должен был немедленно его разбудить. Сильно утомленный предшествующей бессонной ночью, я тотчас уснул и проснулся только когда матрос, которого мне предстояло сменять, потряс меня за плечо. Окончательно придя в себя после глубокого сна, я обратил внимание на луну, которая висела низко над горизонтом, заливая призрачным светом пустынное пространство плавучей травы справа по борту. В остальном же ночь казалась совершенно обычной и тихой, ибо до меня не доносилось ни звука, если не считать негромкого шипения воды под обводами нашей шлюпки, уверенно шедшей вперед при слабом попутном ветре. Тогда я поудобнее устроился подле рулевого весла и стал ждать конца вахты, чтобы с чистой совестью продолжить прерванный сон, но прежде я спросил матроса, которого сменил, давно ли взошла луна, на что он ответил, что с тех пор минуло, должно быть, около получаса. После этого я поинтересовался, не заметил ли он за время своей вахты чего-нибудь странного, и матрос ответил, что ничего такого не видел; только однажды ему почудился в глубине плавучего континента какой-то огонь, однако он был так далек, что это вполне мог быть обман зрения; кроме того, вскоре после полуночи он несколько раз слышал среди водорослей странные крики и дважды — сильный всплеск, но решил не придавать этому значения. На этом я прекратил свои расспросы, так как матрос, торопясь лечь, отвечал мне с едва сдерживаемой досадой, и я понял, что вряд ли добьюсь от него каких-либо подробностей.