Анатолий Королев - Влюбленный бес. История первого русского плагиата Страница 3

Старший друг взял на себя труд поощрять поездки Павла в одинокий домик и звал ехать на Васильевский остров при первой удобной минуте. Павел с охотою подчинялся. Что ж, вскоре Варфоломей вошел в полное доверие старой вдовы; а невинная Вера, которая привыкла слепо следовать за чувствами матери, окончательно забыла то неприятное впечатление, какое вызвал в ней Варфоломей, когда с горящим взором, подкарауливал ее выход у храма, где сам никогда не молился.

Ангел Вера приняла Варфоломея как верного друга любимого Павла, и только, а между тем, чувства девицы к Павлуше крепли день ото дня, и если сказать правду, так было за что: частые свидания с милой голубкой возымели на юношу благотворное действие. Он начал прилежнее заниматься службой, оставил страсть повесничать, забыл проказы ночных попоек, и даже твердо постановил стать порядочным человеком, решил, что только с Верой он может быть счастлив в брачном союзе и, что его ангел – самая желанная из всех невест на белом свете.

Казалось бы, явная сердечная склонность прелестной Веры к товарищу должны были бы оскорбить неукротимое самолюбие старшего друга, вздыбить бурю из ревности, однако, Варфоломей никак не показывал недовольства, а, напротив, на словах обращался с Павлом намного радушнее и ласковей чем прежде.

Павел, совершенно отбросил былые сомнения насчет замыслов Варфоломея совратить чистого голубя, принимал без опасений все советы его, и поверял ему все тайны своей души.

Даже верный дядька Лаврентий переменил к Варфоломею прежнее негодование и стал подавать ему сухарь к чаю, когда тот заглядывал к Павлу посплетничать.

III

Однажды зашла у них речь о своих взаимных достоинствах и слабостях, – что весьма обыкновенно в дружеской беседе на четыре глаза. «Ты знаешь, я не люблю лести, – говорил Варфоломей, – но откровенно скажу, друг мой, что я замечаю в тебе с недавнего времени весьма выгодную перемену; и не один я; многие говорят, что в последние шесть месяцев ты созрел больше, чем другие созревают в шесть лет. Теперь не достает тебе только одного: навыка жить в свете».

Однажды зашла у товарищей откровенная речь о своих пороках – что весьма обыкновенно в беседе с глазу на глаз.

– Ты знаешь, я не люблю лести, – сказал Варфоломей, – но откровенно скажу, что замечаю в тебе весьма выгодную перемену. Тебе, друг, не достает только одного: навыка жить в большом свете.

– Свет, – рассмеялся Павел, – пустой звук!

– Не шути этим словом, – помрачнел Варфоломей, – я сам никогда не был охотник до света, и знаю, что свет – нуль. Но так уж не нами задумано, что этот нуль десятерит достоинства единицы.

Павел удвоил внимание.

– Предвижу твое возражение, зачем тебе светское общество, раз ты думаешь жениться на Вере… – при сих словах Варфоломей споткнулся. – Вы, молодежь, рисуете, что обвенчался, так и бал кончен; ан все только лишь начинается. Помяни мое слово – поживешь с женою год, два, опять вспомнишь о людях, о женщинах тоже, но тогда уж, друг мой, потруднее будет втереться в высшее общество. Притом учти, верные люди ой как необходимы в делах, особливо человеку семейному. Может быть, тебя страшит громкое имя большой свет?! Успокойся, душа моя, свет – это манежная лошадь, она очень смирна и только кажется крайне опасной, а все потому что у нее есть привычки, к которым надо лишь примениться.

Павел слушал приятеля и не понимал: чего он так тратит слова?

– Да, друг мой, к чему тратить слова? – сказал Варфоломей, словно счёл его мысли. – Лучше опробуй их истину. Послезавтра вечер у графини Настасьи Петровны, ты имеешь случай туда ехать. Я накануне был у нее с визитом, говорили о тебе, и она сказала, что желает видеть твою бесценную особу. Хватит жить взаперти!

Павел встрепенулся.

Слова Варфоломея увлекли нашего юношу, надо же, его желает видеть сама графиня, о нем говорили, его ждут, наконец, прав Варфоломей, прав, никогда прежде не бывал он в большом свете.

Что ж, послезавтра, в условленный вечер Павла увидели в гостиной графини.

Дом ее стоял чуть на отшибе от Невского, не в очень шумной улице и снаружи не представлял ничего замечательного; но внутри – богатое убранство, яркое освещение, сонмы слуг. Варфоломей заранее уведомил Павла, что на первый взгляд иное, может быть, ему покажется странным: графиня недавно лишь воротилась из дальних краев, где она овдовела, живет на тамошний лад и принимает к себе общество небольшое, но лучшее в Петербурге.

И точно, странности были.

Они застали несколько старомодных немолодых господ, которые отличались очень высокими париками, турецкими шароварами необъятной ширины, и не снимали весь вечер перчаток. Это пышное варварство никак не рифмовалось с модами того среднего круга, которое было известно нашему петербургскому юноше, но Павел уже заранее постановил не удивляться.

Да и когда ему было заметить сии недостойные мелочи?

Его вниманием совершенно овладела хозяйка графиня Настасья.

Вообразите себе женщину знатную, в пышном цвете молодой зрелости, одаренную всеми телесными прелестями, какими природа и искусство чаровать могут украсить женский пол на погибель сильного пола. Прибавьте еще и то, что она вот-вот потеряла путы супружества. Только молодая вдова в обращенье с мужчинами может являть смелую двусмысленность искусительницы, которая больше всего пленяет неопытных. Мог ли наш переменчивый Павел сохранить в своем сердце целомудренный образ пастушки из сельского огорода? Он мигом забыл свою Веру.

Страсти соблазна запылали огнем; гость употребил весь юный пыл, чтобы снискать благоволение красавицы и явился с визитом на следующий вечер, потом снова и снова, потому как заметил, что графиня вовсе не равнодушна к его стараниям.

Какое открытие для горячего юноши, какой ветер для пламени! Павел не чуял земли под собой, он уже мечтал о тайном свидании, соблазнял свое воображение… но внезапная неприятность вдруг разрушила все отважные воздушные замки.

Случилось так, что в тот вечер он заметил, что красавица, отойдя от гостей в сторонку, говорит тихо с одним франтом, который дерзко щеголял в том избранном обществе самым непомерным образом, между тем как имел уродливый недостаток, за который Павел прозвал про себя щеголя «козлоногий».

«Да какое ей дело быть с этим уродом?»

Любопытство, ревность, обида заставили его шагнуть ближе к шептунам, еще ближе и надо же! Павлу послышалось, что франт вертит на языке его имя, шутит над его дурным французским выговором, а графиня изволит поддерживать издевки модника над деревенщиной, одобрительными усмешками. Кровь юноши закипела. Наш Павел взбесился, хотел тут же броситься на форсуна, наказать насмешника кулаками, но удержался при мысли, что публичная драка с уродом подвергнет его новому посмеянию. Не откланявшись, взбешенный Павел тотчас оставил гостиную, вышел из подъезда, и поклялся ввек не видеть графиню.

Был прохладный осенний вечер.

Луна была еще бледна, но обещала в полночь наводнение света.

Ехать было решительно некуда, и Павел сгоряча отправился на извозчике по известному адресу, в домик на Васильевском острове, где его так нежно любила милая Вера и которую он покинул ради проклятой красавицы. Он ехал и подыскивал слова, чтобы объяснить Вере свою пропажу.

Каково же было удивление Павла, когда дверь открыл Варфоломей и оказал ему самый черствый прием. Час от часу нелегче. Оказывается, его друг уже хозяином господствовал и в доме и в сердце ангела Веры. Его торжество знаменовали обновы: новые шторы на окнах и напольное зеркало для гостиной. Было от чего снова впасть в бешенство.

Между тем, старуха вдова была нездорова и не на шутку.

Вера была в заботах о больной матери; Павла встретила с непривычной холодностью, и занималась им лишь по обязанности, ровно столько, сколько требовали приличия, сама же готовила лекарства, руководила служанкой, ухаживала за больной, и то и дело звала Варфоломея к себе на помощь. А ведь сей сударь годился ей разве только в отцы, и, вот, стал женихом!

Все это, разумеется, было странно и досаждало Павлу, на которого в тот вечер сыпались градом одна за другой неудачи. Оказалось, что его тут вовсе не ждали. Он решил немедля затеять горячее объяснение, но посовестился растревожить больную старуху и Веру, и без того уже опечаленную нездоровьем матери.

Оставалась одно средство – объясниться с Варфоломеем.

Приняв такое решение, Павел, сослался на головную боль и сразу откланялся, тем боле, что не отпустил извозчика, и, не удержанный никем, тотчас уехал, со злостью шепнув напоследок Варфоломею, что желает его персону непременно видеть у себя завтрашним утром, для разговора.

Соперник подыграл Павлу кивком и спокойной улыбкой.

Оба не желали обнаруживать перед Верой истинных чувств.