Александр Варго - Кулинар Страница 30

Набережная спускалась к реке ярусами, каждый из которых представлял собой самостоятельную аллею. Чинарский, как бог, снисходительно и радостно созерцал, как внизу копошится народ. Кто-то прогуливал собак, кто-то — детей, кто-то — возлюбленных.

Чинарский вдыхал клейкий аромат распускавшейся листвы каштанов и чувствовал себя совершенно счастливым. Он сам был подобен этой листве. Наслоившись на вчерашние алкогольные ассоциации в мозгу, водка дала замечательный эффект. Это было не просто прекращение боли, не просто опьянение — это было что-то сродни тому победоносному чувству всемогущества и всепрощения, которому открыто разве лишь сердце господа.

Он заметил бомжа, роющегося в полупустом мусорном баке. Фигура последнего показалась Чинарскому каким-то анахронизмом. Ничего самодостаточного, радостного или разумного не было в этом суетливом копании. Наоборот, бомж с каким-то зверским ожесточением расшвыривал палкой пластиковые бутылки и тряпки.

«Нет, — подумал Чинарский, — достойно нести свою бедность — особое искусство, которым обладают немногие». Он сразу же причислил себя к славной когорте этих немногих и со все возрастающим удовольствием лил в глотку обжигающую жидкость.

Чинарский любил такие вот минуты утреннего откровения. Спиртное не давило на мозг, а наоборот, вливало в него кристальную ясность. Эта ясность не имела ничего общего с обыденной трезвостью делового человека. Словно от упавшего в воду камня, от нее расходились круги праздных умозаключений. И каждый такой круг замыкал сказочное чувство опьянения несовершенством мира. Это несовершенство оставляло пространство для творчества, для «я» Чинарского, которое, впрочем, ничего не хотело менять, стихийно прозревая смысл истинной активности, который таился во внимательном ничегонеделании.

Под сенью этих мыслей и каштанов просидел Чинарский до самого обеда. Хмель постепенно начал спадать; водная гладь линяла в серебряную белизну; от быстрых вспышек солнечных лучей на рябой поверхности резало глаза; тонкие покровы высоких облачков паутиной растворились в квазилетней лазури.

Чинарский встал, чувствуя во всем теле неописуемую бодрость опохмелившегося и обдумавшего основные проблемы мироздания человека. Он медленно зашагал по направлению к дому, щурясь от солнца и стараясь не осквернять выстраданного покоя души мыслями о неминуемой встрече с Надькой.

Но как только растаяла влажная, прохваченная золотыми нитями дымка реки, Чинарский почувствовал, как убывает его радостная бодрость, как тяжелеют ноги и кружится голова. Каменные джунгли сдавили его сознание, его тело, так по-язычески вольно отдававшееся весенней ласке у реки. Или это заговорило чувство вины? То обстоятельство, что Надьки не было дома, не давало ему права на выпивку. Что он мог сказать в свое оправдание? Надька, читающая непростые книжки, сможет ли она понять порыв простого человека, узревшего истину в вине? Открывшего для себя главные законы человеческого и космического бытия минуту назад, под впечатлением от выпитой водки и льющегося с небес света?

Чинарский вздохнул, автоматически выравнивая походку. На противоположной стороне улицы он заметил краем глаза двух решительно шагающих ментов. Свернув в переулок, он счастливо разминулся с ними и минут через двадцать подошел к подъезду.

Чинарский вызвал лифт. Не откладывая в долгий ящик, он решил покаяться в содеянном и, если будет возможно, призанять еще немного денег.

Он поднялся на шестой этаж. Подошел к двери. Его рука машинально вспорхнула вверх, к кнопке звонка, когда хмельной глаз приметил, что дверь не заперта. Это немного удивило Чинарского. «Значит, пришла», — решил он и деликатно постучал, хотя какая-то странная тревога закралась в его душу. Он не помнил, чтобы Надька когда-нибудь оставляла дверь открытой.

Ему никто не ответил. Это усилило его недоумение. Он приоткрыл дверь и шагнул за порог.

В квартире стоял странный сладковато-тошнотворный запах. Чинарский заглянул на кухню. Все хранило следы Надькиной хозяйственности: створки шкафчиков закрыты; поверхность стола блестела, словно лесное озеро, электроприспособления были расставлены в определенном порядке. Единственное, что ему показалось странным, — это стоявший в квартире запах. Абсолютно незнакомый. Он был не очень сильным, каким-то смолисто-угольным и гнилостным.

— Надька! — Он пожал плечами и тронул за ручку дверь, ведущую в гостиную.

Сначала он ничего не понял, подумав, что видит сон или бредит, а может, алкогольные пары играют с ним недобрую шутку. Чинарский помотал головой из стороны в сторону, стремясь отогнать от себя жуткое видение. Но оно никуда не пропадало. Наоборот, его ужасные контуры еще резче выступили на поверхности сознания Чинарского, хотя шторы в гостиной были плотно задернуты.

— Надька? — озадаченно спросил он, словно труп мог ему ответить.

Связанная по рукам и ногам, Кулагина сидела на стуле. Ее голова — вернее, то, что от нее осталось, — слегка склонилась набок, как раз в сторону двери. Ковер жадно впитывал в себя расплывшуюся огромным бордовым пятном кровь. Кое-где на ворсе уже образовалась отливающая сединой тусклая корка. Полуотрезанная косичка — окровавленно-липкая и непонятно как державшаяся на затылочной части головы — висела точно петля. Белая блузка девушки походила на взмокшую красную гвоздику. Эпицентр этого ужасающего цветения находился в области сердца.

Чинарскому на какое-то мгновение сделалось дурно. Он уже давно не имел дела с трупами — с тех самых пор, как оставил работу оперативника, — поэтому не мог спокойно созерцать такое видение. Он отвел глаза, дабы дать мозгу возможность свыкнуться с этой страшной картиной.

Потушив прилив тошноты, стараясь не ступать на ковер, он приблизился к убитой. Волна дурноты накрыла его с новой силой. Он ткнулся глазами в окно, занавешенное плотными шторами. Почувствовал в глазных яблоках странную резь. Потом снова взглянул на Надькину голову. На голову, которую словно срезало гильотиной. С девушки был снят скальп — причем вместе с верхней частью черепной коробки. В кровавом котловане, образовавшемся в том месте головы, где у людей обычно помещается мозг, маячило какое-то кровавое месиво: кусочки мозгов, полушария глазниц, тонкие кровеносные сосуды.

Чинарский отпрянул от стула, перевел дыхание. Посмотрел на сервированный стол, который своим ухоженным видом никак не гармонировал с гильотинированной хозяйкой. На круглом блюде белело то, чем Надька при жизни думала. Так назвал про себя содержимое блюда Чинарский. Черный юмор заставлял его сознание не отступать перед страшной действительностью, а делать необходимую в таких случаях работу, которая заключалась не просто в хладнокровном созерцании крови, а в анализе ситуации. Отбитый годами пьянки нюх сыщика возродился в Чинарском за несколько минут, проведенных в Надькиной гостиной.

Пересилив жалость и отвращение, он шагнул к столу. Мозги, которые явно до укладки на блюдо каким-то образом очищали от крови, утопали в зеленовато-буром соусе. В маринаде плавала зеленая кожура какого-то плода. От дьявольской подливки шел дьявольский запах, который, перекрывая запах исторгнутой из черепа плоти, словно издевался над нею.

Чинарский шмыгнул носом.

— Что за гадость! — приглушенно воскликнул он.

От этого смрада у него запершило горло, на глаза навернулись слезы. Он пошел на кухню. «Надо глотнуть воды, иначе отравишься», — решил Чинарский.

Превратившись в робота, он открыл шкафчик, достал стакан. Налил в него из крана воды. Хлебнул. Стало легче. Чинарский поставил стакан на стол, кашлянул. Хмель как рукой сняло. «Вот так встреча, Надя!» — с горечью подумал он. Чинарский снова поднес стакан ко рту. Выпил до дна и присел на корточки.

«А где же скальп? Унес с собой?» — мелькнуло в его сознании. Он отправился в туалет. Проверил все помещения. Потом вернулся на кухню. Убеждая себя, что такого не может быть, потому что не может быть никогда, он открыл шкафчик, располагавшийся под мойкой. Достал мусорное ведро. Черепная полусфера, с запекшейся на обрезанных прядях волос кровью, соседствовала с пустой коробкой из-под апельсинового сока, фольгой от «Орбит уинтафреш», гигиенической прокладкой, бутылкой из-под «Аква минерале», луковой шелухой и картофельной кожурой.

«Все-то ты думала о зимней свежести, о чистом дыхании… — качал головой опустившийся на корточки Чинарский, — а пришел какой-то хуесос и все испоганил!»

Он снова втянул ноздрями едва уловимую, но вполне тошнотворную горечь. «Что это за херня?» — раздраженно подумал он. Менее отчетливый, чем над столом в гостиной, запах горелой древесной трухи и болота поднимался от пола. Чинарский распластался на полу, сдерживая подступающую к горлу тошноту. Золотисто-коричневая плитка, уложенная на полу в кухне, была чиста, но глаз Чинарского все же различил на ней тусклые разводы. Словно кто-то пролил, а потом замывал масло.