Стивен Кинг - Бессонница Страница 31

– Господи, Билл, ты мне предложение, что ли, делаешь или просто зовешь на свидание? – Луиза растерянно улыбнулась.

Ральф постучал Макговерна по спине.

– Вставай, старый дурак, – сказал он и взял из рук Луизы маленькую сумку. Он заглянул внутрь и увидел три банки пива.

Макговерн поднялся на ноги.

– Извини, Луиза. Это все душные летние сумерки с твоей красотой. Другими словами, временное помутнение рассудка.

Луиза улыбнулась ему, а потом повернулась к Ральфу.

– Я только сейчас узнала, что случилось, – сказала она. – И поспешила сюда. Я весь день просидела с девочками в Лудлоу. Играли в покер по маленькой. – Ральфу даже не надо было смотреть на Макговерна. Он и так знал, что его левая бровь… – Покер с девочками! Какая все-таки прелесть наша Луиза – была поднята на максимальную высоту. – С Элен все в порядке?

– Да, – сказал Ральф. – Ну, может быть, не совсем в порядке; ее оставили на ночь в больнице. Но это просто на всякий случай. Серьезной опасности нет.

– А малышка?

– Малышка в порядке. Она сейчас у подруги Элен.

– Хорошо, пошли на крыльцо, и вы мне все подробно расскажете. – Она взяла Билла и Ральфа под руки и повела их к крыльцу. Так они и поднялись по ступенькам: словно два престарелых мушкетера, которые и в старости пытаются защитить даму сердца, – а когда Луиза уселась в свое кресло-качалку, по всей Харрис-авеню зажглись фонари, как двойная нить жемчуга в мягких сумерках.

В ту ночь – с четверга на пятницу – Ральф уснул чуть ли не раньше, чем его голова коснулась подушки, и проснулся в половине четвертого утра. Он сразу понял: о том, чтобы снова уснуть, не может быть и речи, – поэтому лучше не мучиться, а сразу же перебраться в кресло в гостиной.

Он еще пару минут полежал в кровати, глядя в темноту и пытаясь поймать ускользающий сон, но у него ничего не вышло. Он только помнил, что ему снился Эд… и Элен… и Розали, собака, которую он как-то видел на Харрис-авеню ранним утром, еще до того, как появился почтальон Пит.

И еще там был Дорранс.

Да, все правильно. Там, во сне, был Дорранс. А потом словно ключ повернулся в замке, и Ральф неожиданно вспомнил, что сказал ему Дорранс прошлым летом во время стычки между Эдом и водителем пикапа… слова, которые он вспоминал и не мог вспомнить вчера вечером. Когда он пытался оттащить Эда от здоровяка, Дорранс сказал,

(На твоем месте я бы не стал)

что ему лучше не трогать Эда.

– Он сказал, что не видит моих рук, – пробормотал Ральф вслух, вылезая из кровати. – Да, именно так он и сказал.

Он еще немного посидел на кровати, опустив голову и зажав руки коленями. В конце концов он сунул ноги в тапочки и поплелся в гостиную. Пора было садиться в кресло и ждать рассвета.

Глава 4

Хотя речи циников всегда звучат правдоподобнее и честнее, чем речи непробиваемых оптимистов, жизненный опыт Ральфа показывал, что и те, и другие бывают не правы примерно в равном количестве, и ему было очень приятно узнать, что Макговерн ошибся, когда говорил об Элен Дипно – ей хватило и одного куплета песни «Блюз разбитого сердца и избитого тела».

В среду на следующей неделе, когда Ральф уже собирался искать ту женщину, которая приходила к Элен в больницу (Тилбери, ее звали Гретхен Тилбери), он получил от Элен письмо. Обратный адрес был очень простым – от Элен и Нат, Хай-Ридж, – но этого было вполне достаточно, чтобы Ральф вздохнул с облегчением. Он уселся в свое кресло на крыльце, оторвал краешек конверта и вытряхнул из него два листочка бумаги, исписанных характерным (с обратным наклоном) почерком Элен.

Дорогой Ральф [так начиналось письмо], ты, наверное, решил, что я все-таки злюсь на тебя, но это не так, поверь. Просто мы решили воздержаться от контактов с кем бы то ни было – письменно или по телефону – первые несколько дней. Таковы правила этого дома. Мне здесь очень нравится, Натали тоже. И это неудивительно: здесь еще шесть детей ее возраста, так что ей есть с кем играть. Что касается меня, я встретила здесь столько женщин, которые знают, через что я прошла… я даже представить себе не могла, что их так много. Я вот о чем: смотреть ток-шоу по телевизору – «Опра Уинфри общается с женщинами, которые любили мужчин, которые их избивали» – это одно, но когда это случается с тобой, ты чувствуешь себя так, как будто такого никогда не случалось ни с кем до тебя и никогда ни с кем не случится. А облегчение, когда ты понимаешь, что это не так, что ты не одна, – наверное, самое лучшее из всего, что случилось со мной за последние… за последнее время.

Элен немного написала о своих обязанностях в женском доме – работа в саду, перекраска сарая, мытье окон уксусом и водой – и о приключениях Натали (малышка училась ходить). А все остальное письмо было о том, что случилось, и о том, что она собиралась делать, и только тогда Ральф в первый раз осознал и прочувствовал, в каком смятении находилась Элен, как она волновалась о том, что будет потом, и переживала за Нат, чтобы у той все было хорошо… ну и у нее самой тоже. Элен, похоже, только теперь поняла, что у нее тоже есть право нормально жить. Ральф был рад, что она это поняла, но ему было грустно, когда он думал обо всем, через что ей пришлось пройти, прежде чем она пришла к этому, в сущности, очень простому пониманию.

Я собираюсь с ним развестись [писала она]. Какая-то часть меня (очень похожая на мою мать) просто воет, когда я ставлю вопрос об этом ребром, но я уже устала от самообмана. Здесь мы посещаем сеансы групповой терапии, ну, знаешь, когда люди садятся в круг и говорят о своих проблемах, и изводят за час четыре упаковки одноразовых носовых платков… но это все-таки помогает взглянуть на вещи под новым углом и увидеть их такими, как они есть. В моем случае ситуация такова: вместо человека, за которого я когда-то вышла замуж, теперь появился опасный псих. И то, что он иногда бывает ласковым и заботливым, – это всего лишь маска. И мне нельзя забывать, что человек, который когда-то приносил мне букеты цветов, которые он сам собрал за городом, теперь, бывает, сидит на крыльце и разговаривает с кем-то, кого на самом деле нету – с кем-то, кого он называет «маленький лысый доктор». Прелесть, правда? Я думаю, я поняла, когда и как это все началось, и я расскажу тебе, когда мы увидимся, если, конечно, тебе захочется это услышать.

В середине сентября мне надо будет вернуться в наш дом на Харрис-авеню (хотя бы ненадолго) и еще мне надо будет найти работу. Но пока что ни слова об этом. Эта тема пугает меня до смерти! Я получила записку от Эда – всего пара строк, но тем не менее для меня это большое облегчение. Он написал, что сейчас он живет в отдельном коттедже при Лаборатории Хоукинса во Фреш-Харбор и что он будет неукоснительно соблюдать пункт о контактах со мной (точнее, об их отсутствии) в договоре о выходе под залог. Он пишет, что сожалеет о том, что было, но легче мне от этого не стало. Не то чтобы я ожидала увидеть залитый слезами конверт, в котором будет лежать отрезанное ухо Эда, нет, но… я не знаю. Как будто бы он и не извинился вовсе, а просто формально отписался, чтобы закрыть эту тему. И какой в этом смысл? В письме также был чек на 750 долларов, который, видимо, должен свидетельствовать, что он понимает свою ответственность перед нами и помнит о ней. Это, конечно, хорошо, но мне было бы гораздо приятнее, если бы я узнала, что он пытается разобраться со своими проблемами и со своим душевным здоровьем. Его должны были приговорить к полутора годам интенсивной терапии. Я сказала это на групповом сеансе, и они рассмеялись, как будто решили, что я шучу. А я не шутила.