Стивен Кинг - Крауч-Энд (сборник) Страница 31

А может, просто делали вид, подумал я.

— Раз уж речь зашла о сыновьях, расскажите мне о них поподробнее, — попросил Холмс.

— Пожалуйста. Само собой понятно, что их ненависть к отцу все возрастала, поскольку родитель никогда не упускал случая дать понять, насколько их презирает… Хотя как можно было презирать Стивена… впрочем, лучше я по порядку.

— Да уж, будьте любезны, — сухо вставил Холмс.

— Уильяму тридцать шесть. Если б отец давал ему карманные деньги, он бы стал завзятым гулякой, просто уверен в этом. Но поскольку лорд Халл не давал или давал очень мало, он почти все дни напролет проводил в гимнастических залах, занимался так называемой физкультурой. Он крепкий парень с отлично развитой мускулатурой. Ну а вечера просиживал в разных дешевых кафе и забегаловках. И если в карманах у него оказывалась какая-то мелочь, тут же отправлялся в ближайший игорный дом и просаживал там все до последнего пенни. Не слишком приятный человек, так мне, во всяком случае, показалось, Холмс. Человек, у которого нет ни цели, ни увлечения, ни таланта, даже амбиций и желаний нет. За исключением одного — пережить отца. И когда я его допрашивал, возникло странное ощущение, что говорю я не с человеком, а с пустой вазой. На которой сохранилась печатка производителя, пусть бледноватая и размытая. Я имею в виду лорда Халла.

— Ваза, которая хочет, чтоб ее заполнили не водой, а фунтами стерлингов, — вставил Холмс.

— Джори совсем другой, — продолжил свое повествование Лейстрейд. — Лорд Халл обрушил на него всю силу своего презрения и издевок. С раннего детства дразнил мальчика, обзывал разными обидными кличками. Ну, типа Рыбьего Рыла, Кривоножки, Толстопузика. Надо сказать, что в этих прозвищах, сколь ни прискорбно, есть доля истины. Джори Халл не выше пяти футов росту, кривоног и чрезвычайно безобразен на лицо. Он, знаете ли, немного напоминает этого поэта. Ну, как его… эдакий хлыщ?..

— Оскара Уайльда? — предположил я.

Холмс окинул меня беглым насмешливым взглядом:

— Полагаю, Лейстрейд имеет в виду Алджернона Суинберна, — заметил он, — который на деле является не большим хлыщом, чем вы, мой дорогой Ватсон.

— Джори Халл родился мертвым, — сказал Лейстрейд. — Синюшным и недвижимым, и оставался таким целую минуту. Вот доктор и объявил его мертвым, и накинул салфетку на его изуродованное тельце. Тут леди Халл неожиданно проявила себя с самой героической стороны. Села в постели, сорвала салфетку с младенца и окунула его ножками в горячую воду, что стояла рядом с постелью. И младенец тут же задергался и закричал.

Лейстрейд ухмыльнулся и закурил сигарилью, с самым довольным видом.

— Халл не уставал твердить, что именно из-за этого погружения в воду мальчик остался кривоногим, и просто изводил этим жену. Говорил ей, что лучше бы она оставила его под салфеткой. Лучше бы Джори умер, чем остаться навеки калекой. Обзывал его обрубком с ногами краба и рылом, как у трески.

Единственной реакцией Холмса на эту необычайную (и с моей, врачебной точки зрения, довольно подозрительную) историю, было замечание в том духе, что Лейстрейду удалось собрать невероятно много информации за столь короткий отрезок времени.

— Тем самым я лишь хотел обратить ваше внимание на один из аспектов этого весьма примечательного дела, дорогой Холмс, — сказал Лейстрейд. Тут мы с громким всплеском въехали в огромную лужу на Роттен-роуд. — Никто не принуждал их делиться этими подробностями. Напротив, этим мальчикам всю жизнь затыкали рот. Они слишком долго молчали. А тут вдруг выясняется, что новое завещание исчезло. Облегчение, как оказалось, способно развязать языки сверх всякой меры.

— Исчезло? — воскликнул я. Но Холмс не обратил внимания на это мое восклицание, мысли его все еще были заняты Джори, несчастным уродцем.

— Он действительно очень безобразен? — спросил он у Лейстрейда.

— Ну, красавцем его вряд ли можно назвать, но я видал и похуже, — ответил Лейстрейд. — И лично мне кажется, отец непрерывно унижал его лишь потому…

— Потому что он был в семье единственным, кто не нуждался в отцовских деньгах, чтобы обустроиться в этом мире, — закончил за него Холмс.

Лейстрейд вздрогнул.

— Черт! Как вы догадались?

— Да просто лорду Халлу не к чему было больше придраться, кроме как к физическим недостаткам Джори. Как, должно быть, бесновался этот старый дьявол, видя, что потенциальная цель его издевок так хорошо защищена во всех остальных отношениях! Высмеивать человека за внешность или походку — занятие достойное разве что школяров или каких-нибудь пьяных грубиянов. Но злодея, подобного лорду Халлу, должны были бы привлекать более изощренные издевательства. Осмелюсь даже предположить, что он побаивался своего кривоногого среднего сына. А кстати, что делал Джори наверху, на чердаке?

— Разве я не говорил вам? Он занимается живописью, — ответил Лейстрейд.

— Ага!..

Джори Халл, что позже подтвердили полотна, развешанные внизу, в доме, оказался весьма неплохим художником. Не великим, конечно, этого я не сказал бы. Но он весьма правдиво изобразил на портретах мать и братьев, так что годы спустя, впервые увидев цветные фотографии, я тут же вернулся мыслями в дождливый ноябрь 1899 года. А еще один портрет, отца, был почти на уровне гениальности. Он поражал (почти пугал) злобой и ненавистью, сочившейся с этого полотна, и ты содрогался, точно на тебя потянуло холодком кладбищенского воздуха. Возможно, Джори Халл был действительно похож на Альджерона Суинберна, но его отец — так, как видели его глаза и рука среднего сына — напомнил мне о персонаже Оскара Уайльда, ставшем почти бессмертном, о roue[9] Дориане Грее.

Создание подобных полотен — процесс медленный, долгий. Но он умел также делать быстрые наброски, и по субботам возвращался из Гайд-парка с двадцатью фунтами в кармане, не меньше.

— Готов держать пари, отцу это нравилось, — заметил Холмс. И автоматически потянулся за трубкой, достал ее, потом сунул обратно в карман. — Сын пэра рисует портреты богатых американских туристов и их возлюбленных, словно принадлежит к французской богеме.

Лейстрейд от души расхохотался.

— Можно представить, как он бесновался, видя все это. Но Джори — что делает ему честь! — так и не оставлял своего маленького прилавка в Гайд-парке. По крайней мере до тех пор, пока отец не согласился выдавать ему раз в неделю по тридцать пять фунтов. И знаете, как лорд Халл назвал все это? Низким шантажом!..

— Просто сердце кровью обливается, — сказал я.

— Мое тоже, Ватсон, — подхватил Холмс. — Однако есть еще третий сын. И побыстрее, Лейстрейд. Кажется, мы уже подъезжаем к дому.