Александр Матюхин - Хэллоуин (сборник) Страница 36

– Ну я… – замялся было Данила, но две рюмки выпитой водки приятно согревали, а пышность трапезы располагала к откровению. – Дело в том, что в склянке ей жить вовсе и не обязательно. Ее можно будет привить другому организму, как побег яблони другого сорта прививают взрослому дереву.

Брови Алексея Гавриловича поползли вверх, от чего он стал выглядеть еще комичнее. Медленно профессор перевел взгляд с Данилы на кость в своей руке. Сел. Задумался.

Пользуясь моментом, Данила послал Варечке самую очаровательную улыбку, на какую только был способен. Она улыбнулась в ответ. Теперь его согревало не только выпитое, и Данилу понесло:

– Мне, знаете ли, думается, что человеческий организм в силу совершенства своего со временем упразднит ненужные органы…

Он умолк, физически ощутив, как потяжелел взгляд профессора. Огляделся в поисках поддержки, но Варечка, которую он уже считал союзником, почему-то глядела в сторону. Юноша опустил взгляд в тарелку, но и перепелка к содействию не была расположена. Данила сдержал вздох: «Эх, не зря говорят, молчание – золото».

– Все, о чем вы тут говорите, яхонтовый мой, – голос профессора сделался вкрадчивым и тягучим, как мед, – донельзя любопытно, но, помнится, в Крымскую кампанию я, будучи хирургом, отсек столько конечностей и органов. И вы, голубчик, пожалуй, не поверите, но ни один из них не прирос обратно.

Доедали молча.

У самого порога Варечка, провожая гостя самолично, обронила: «Это ничего».

Данила простился легким кивком, совершил такой же в сторону зала. Вышло весьма манерно, да с ходу лучшего не придумаешь. Ах, не так он надеялся проститься. Вовсе не так…

Особняк профессора стоял на отшибе меж Ветеринарной и университетским садом. Отсюда до Базарной площади, где располагался доходный дом, в котором квартировал Данила, было ходу минут двадцать, да и денег лишних на извозчика студент не имел. Бодрым шагом дошел он до калитки, зачем-то оглянулся на окна, ощетинившиеся коваными решетками, и двинулся дальше.

Прохладный вечерний воздух приятно щекотал ноздри. В университетском саду сверчки затянули трели. Отчего бы и не срезать напрямик, до середины сада, где все освещено редкими газовыми фонарями. И ни души. Все кругом замерло, словно давая юноше возможность остыть да осмыслить.

Не все так плохо выходило, если помозговать. Да, полученным в наследство неслыханным богатством Данила не располагал, но студентом был смекалистым и доктором мог стать вполне пристойным. А там, гляди, и капиталец какой-никакой замаячит. Он же не хлыст неприличный, что деньги родительские в игорных домах просаживает да к девкам гулящим заглядывает. Чем профессорской дочке не жених? К тому же Алексей Гаврилович живо родней его интересовался, а стало быть, кандидатуру всерьез рассматривает.

За сими успокоительными мыслями студент не заметил, как одолел полсада. Дальше было темно. Пришлось остановиться, давая глазам пообвыкнуть. Данила не усмотрел, как от широкого ствола дерева отделилась тень и шмыгнула ему за спину.

Сквозь сень деревьев виднелось чистое, усыпанное звездами небо. На него-то и смотрел студент, когда удар по голове вышиб из его глаз искры. Из этих брызг сформировались новые созвездия, а после они разом погасли, и стало совсем темно.

Сначала явилась боль, после – сознание. Острая вспышка рассекла голову на две части, парализуя конечности. Не иначе – сотрясение.

Дышать!

Данила сосредоточился на дыхании, и боль отступила. Не совсем, конечно: встала поодаль, дабы вернуться по первому зову, словно добрая знакомая.

Юноша осторожно повернул голову. Сначала решил, что затекли мышцы, после смекнул, что и руки недвижимы. Связан. Накрепко связан сыромятными ремнями. Вдобавок ко всему перед глазами маячил сырой потолок каменной кладки, а спину холодил металл. Смущал и хирургический инструментарий, который попадал в поле зрения, если немного изогнуть шею и наклонить голову вперед. В силу избранной профессии молодой человек имел склонность к логическим построениям. Совершенные им наблюдения и порознь вызывавшие душевное смятение, вкупе же давали повод сделать крайне неприятные выводы.

– Эх, что-то рано вы, милок, в сознание пришли, – раздался знакомый елейный голос, и происходящее показалось студенту нереальным. – Обморок мог бы уберечь вашу тонкую натуру от излишних потрясений.

Профессор мелькнул перед глазами студента и тут же исчез в изголовье стола. А это, несомненно, был хирургический стол. Подобные имелись в некоторых аудиториях университета. Данила почувствовал, как ослабли удерживающие голову ремни. Он тут же завертел ею, за что немедля был вознагражден вспышкой боли.

– Но ладно, чего уж таить, – как ни в чем не бывало продолжал профессор. – В какой-то степени я даже рад вашему временному присутствию. По правде говоря, что-то подсказывает мне, молодой человек, что вы надежно будете хранить секреты. Унесете с собой в могилу, если точнее.

Он натянул на нос окуляры с длинными заворачивающимися за уши дужками, в которых глаза стали казаться втрое больше. Это придало облику профессора комичности, неприятным образом оттеняя сказанное ранее.

– Эх, право, жаль вас в расход пускать, – радостно щебетал Алексей Гаврилович. – Вы парень с выдумкой, благородных устремлений, даром что мелкопоместный. Может, и вышло б из вас что путное.

Данила заерзал по столу, да где там – ремни держали крепко, ни в жизнь не справиться. Весьма не понравилось студенту упоминание о собственной персоне в прошедшем времени, а еще руки профессора, точнее, их небрежность и та ловкость, с которой они перебирали хирургический инструмент. Руки эти, без сомнения, до локтей пропитаны чужой кровью. Тут Даниле Ефимову сделалось по-настоящему страшно.

– Вот что… Полагаю, вы имеете полное право знать. Или можете толковать сие откровение как мою прихоть. А что: обоюдовыгодное предприятие для нас обоих. Для меня – возможность излить душу, а для вас пусть и несущественно, но продлить срок собственного бытия.

Тут Данила не мог не согласиться. Студент пришел к выводу, что его собираются лишать жизни, и шанс отдалить сей тягостный момент, бесспорно, был в его интересах. Отвечать юноша не стал, ибо отвлекся на склянки за спиной несостоявшегося тестя. Там уж было на что взглянуть! В прозрачной жидкости плавали искромсанные человеческие тела. Точнее, обрубки – иные были укорочены на треть, иные по торс, а от иных и вовсе лишь головы остались. Таращится голова на Данилу выпученными глазами, словно хочет сказать: «Э, брат, все мы через это прошли, и тебе, соколик, своей участи не миновать». Смотреть становилось невыносимо еще и оттого, что кое-кого студент знал лично, а рыжеволосого юношу к тому же довольно близко. Он звался Степкой Рубаном и был отчислен в минувшем году за прогулы. Загуливал Степка часто и, знать по всему, загулялся.