Владимир Контровский - Мы вращаем Землю! Остановившие Зло Страница 39

А впереди у них был еще целый год войны – долгий-долгий год.

Глава тринадцатая

Ведунья

 (июнь 1944 года, Прикарпатье)

Твои глаза, как два тумана,

Как два прыжка из темноты.

Скажи, скажи, каким обманом

В двадцатый век пробралась ты?

Первая танковая армия Катукова сражалась на Украине девять месяцев, освободив десятки городов и сотни сел и деревень, и Павел привык к своеобычности этого края, очень похожего на Россию, но в то же время заметно от нее отличавшегося, особенно здесь, на западе Украины. Он привык к местному говору и начал его понимать, привык к достатку и к мирному виду селений из числа тех, кого война пощадила, – эти села и городки утопали в зелени садов, все домики были аккуратно выбелены, двери и наличники обязательно расписаны голубой или красной краской, у ворот красовались стеклянные фонари. В чистых горницах здесь лежали на полу яркие домотканые коврики, стояли в каждой хате причудливо разрисованные сундуки, а на кроватях высились пирамиды пуховых подушек, от огромной нижней до крохотной верхней. В сельских домах России иконы были очень большой редкостью, а здесь, на Западной Украине, иконы с ликом Христа можно было увидеть в каждом доме – они висели на стенах по соседству с веерами застекленных фотографий, изображавших хозяина дома и всех его родственников, ближних и дальних.

Отличалась и здешняя одежда – мужчины носили сорочки-вышиванки, а при взгляде на одежду женщин рябило в глазах: юбки, кофты и передники были расшиты узорами, на шеях девушек и молодаек красовались мониста – намысто, по-местному. К русским здесь относились по-разному – в большинстве случаев доброжелательно, однако Павел Дементьев уже знал, что если хозяйка на вопрос: «А где твой муж?» отвечает, честно глядя в глаза: «Та вин пыйшов у соседне село, скоро должен вернуться», это почти наверняка означает, что на самом деле муж ее обретается в какой-нибудь националистической банде, прячется в лесном схроне, а то и сидит где-нибудь в засаде, выцеливая в спину зазевавшегося красноармейца. Это удручало, хотя в целом Павел ощущал себя среди своих, в своей стране, освобожденной, а не завоеванной.

В конце июня 1-я гвардейская танковая армия была переброшена на отдых северо-западнее города Дубно: здесь, в прикарпатских лесах, она готовилась к наступлению и к предстоящим боям на территории Польши.

Баратин был самым обычным селом запада Украины, каких Павел видел уже много. Дивизион обживал небольшой лес, примыкавший к окраине Баратина, – солдаты строили землянки, маскировали пушки и тягачи. Власенко, верный привычке, остался жить в своем командирском фургоне, а Дементьев, Семенов и Федоров решили разместиться в каком-нибудь деревенском доме, хозяева которого согласятся принять на постой троих советских офицеров. Облюбовав добротный дом на окраине села (поближе к своим батарейцам – так, на всякий случай), Павел отправил туда квартирьером своего ординарца Васю Полеводина – «наводить мосты», – и верный Василий с честью выполнил ответственное «боевое задание».

– Ждут нас, – доложил он, вернувшись.

Вообще-то выяснилось, что не «ждут», а «ждет» – в единственном числе. Офицеров встретила кареглазая миловидная женщина лет двадцати пяти – в этом большом доме жила только она одна. По-русски она говорила чисто и правильно, и неудивительно: женщина эта оказалась вдовой офицера-пограничника, погибшего на заставе неподалеку в первый день войны.

– Мир не без добрых людей, – объяснила она. – Пригрели меня здесь, выдали за свою родственницу. Так и прожила я эти три года, вас дождалась, а теперь вот, наверно, домой поеду.

– А куда хозяева делись? – напрямик спросил Федоров, недоверчиво глядя на нее.

– Так, – уклончиво ответила та, – ушли и пропали: война.

– А как же ты одна тут жила? – не отставал комиссар. – Не обижали тебя? Лес-то – вон он, рядом.

– Не обижали, – женщина как-то странно усмехнулась. – Я им глаза отводила.

Она отвечала вроде бы охотно, но в то же время умудрялась почти ничего не сказать, ускользая от ответа капелькой живой ртути. А Павел смотрел на нее и чувствовал, как сердце его стремительно падает куда-то в пропасть. И это было не обычной реакцией молодого и здорового мужчины при виде молодой и красивой женщины, и даже не ударом внезапной влюбленности – это было что-то другое. В карих глазах женщины мерцали таинственные огоньки, и веяло от нее чем-то загадочным, как будто сошла она со страниц древних сказок или преданий. За ужином она незаметно, но внимательно и даже изучающе рассматривала своих постояльцев, словно что-то прикидывала и решала, и Павлу казалось, что взгляд ее задерживается на нем дольше, чем на его товарищах. Таилось в ней что-то непонятное, хотя звали ее очень просто: Анютой – Анной.

…Прошло несколько дней. Все эти дни Павел ловил себя на том, что ждет вечера и возвращения в дом на окраине Баратина – в дом, наполненный мягким светом карих глаз Анны. Он был очарован и принял как должное глубокомысленное изречение Василия: «А хозяйка-то наша – колдунья, как есть колдунья! Такие у нас в деревнях порчу наводят – глаз у нее пронзительный». Дементьеву было безразлично, колдунья Анюта или нет: он был рад тому, что она есть и что он каждый вечер может ее видеть.

Павел не узнавал себя. Он не то чтобы был прожженным ухажером, но и наивным мальчиком назвать его было нельзя, однако перед Анной Павел терялся, не зная, что сказать, хотя заговорить с ней играючи, как с другими женщинами, ему очень хотелось. И однажды вечером это ему удалось.

Два Александра – Семенов и Фролов – задержались, ординарец Вася затаривался на кухне продуктами (объедать одинокую женщину, тогда как снабжение дивизиона заметно улучшилось, Павел считал непорядочным), и Дементьев вернулся на «постоялый двор» в одиночестве.

Анна встретила его приветливо. Она набирала в сарае дрова, чтобы занести их в хату, но при виде Павла прекратила это занятие.

– Давай помогу! – предложил Павел, обрадовавшись, что может быть ей полезен.

– Помоги. А может, ты не только носить дрова умеешь, но и колоть? У меня много их, дров неколотых.

– Да запросто! Где у тебя топор, Анюта?

– Вон он. Ну что ж, – в глазах Анны заплясали янтарные огоньки, – давай, покажи, на что ты способен. Мужика – его ведь по работе видно.

Дрова колоть Павел умел – чай, в деревне рос, да и потом приходилось ему иметь дело с печным отоплением. Он с наслаждением располовинивал увесистые чурбачки, ловя на себе одобрительный взгляд карих глаз Анны, действующий на него, как шпоры на горячего скакуна, и разговор между ними потянулся сам собой, слово за слово.