Владимир Контровский - Мы вращаем Землю! Остановившие Зло Страница 40

– Вон он. Ну что ж, – в глазах Анны заплясали янтарные огоньки, – давай, покажи, на что ты способен. Мужика – его ведь по работе видно.

Дрова колоть Павел умел – чай, в деревне рос, да и потом приходилось ему иметь дело с печным отоплением. Он с наслаждением располовинивал увесистые чурбачки, ловя на себе одобрительный взгляд карих глаз Анны, действующий на него, как шпоры на горячего скакуна, и разговор между ними потянулся сам собой, слово за слово.

– Ты говорила, что домой собираешься, – спросил Дементьев, откладывая в сторону расколотые поленья. – А откуда ты родом?

– С Дону я, – ответила Анюта и добавила: – Казачка я, коренная.

– Казачка? А как же тебя сюда-то занесло, в такую даль? Или муж твой тоже был из твоих родных мест?

– Муж? Нет, он не казак был, другого роду-племени. А как занесло… – она вздохнула и впервые назвала Дементьева по имени: – Долгая эта история, Павел.

– А ты расскажи. Под рассказ твой веселей работается, а дров-то у тебя вон сколько!

– Расскажу, только, – она запнулась, – боюсь, как бы ты меня врагом не стал считать.

– Врагом? С какой это стати? – удивился Павел, но Анюта словно и не слышала его вопроса.

– Родилась я в девятнадцатом году, – начала она, глядя в сторону, – в самый разгар Гражданской войны. Отец пришел на побывку, позоревал дома две ночи, и получилась я, девчонка-последыш. Семья у нас большая была, но сестер у меня не было: одни братья, и все меня старше. Мама уже и не чаяла, что еще одного ребенка родит – самый младший из моих братьев был на пятнадцать лет меня старше.

– И все твои братья, – спросил Дементьев, опуская топор, – воевали за белых?

– Да, – Анюта обожгла его взглядом, – и отец, и братья, все семеро. Сначала они еще думали-размышляли, а как раскусили, что такое есть Советская власть и когда на Дону восстание началось, то взяли они шашки да винтовки и пошли воевать.

– А потом? – спросил Павел, сглотнув слюну.

– Потом? – Анна горько усмехнулась. – Домой вернулись трое – отец и два брата; остальные кто погиб, кто за границу подался. Повинились перед Советской властью, и она их простила – вроде бы, – да только память у нее крепкой оказалась. Как началась на Дону коллективизация, так власть и припомнила моему старику-отцу да братьям все старые грехи, и спросила с них жестоко. Мать не выдержала – померла в одночасье, и осталась я на свете одна-одинешенька из всех десяти душ семейства моего. Отправили в детский дом; там я и росла под взглядами косыми да под шипение гадючье – мол, вражье отродье. Всякое было – вспоминать не хочется. А как заневестилась я, тут и повстречался мне на пути мой сокол сизокрылый. Дрогнуло у меня сердечко, хоть и ненавидела я ненавистью лютой тех, на ком форма красноармейская.

Павел молчал, пораженный неожиданной исповедью Анны и звучавшей в ее словах болью, перемешанной с ненавистью.

– Да только недолгим было счастье мое, – продолжала меж тем Анюта. – Пришел с запада Зверь ненасытный, и умер муж мой на самой границе земли русской. Вот так, Паша. Заканчивай свое дровокольство – пора вечерять. Вон уже и товарищи твои идут, видишь?

Ночью, несмотря на усталость, он долго не мог уснуть, вспоминая разговор с Анной. Всякие мысли теснились у него в голове, были среди них и такие: «А ну как она наведет на нас бандеровцев или попросту возьмет и отравит?» Но эти мысли Павел от себя гнал: если бы Анюта замышляла дурное, не стала бы она с ним так откровенничать. Никто ее за язык не тянул, а как она умеет уходить от ответов, Дементьев уже знал.

Павел лежал на спине, и мерещились ему в темноте глаза Анны и янтарные огоньки, горевшие в глубине этих глаз. Наконец, не выдержав, Дементьев привстал на своей постели и прислушался. Все было тихо – сонно дышали его товарищи, спавшие вместе с ним в горнице, тихо было за окнами, тихо было и в комнате Анюты, за притворенной дверью. И тогда он осторожно поднялся и, стараясь ненароком не скрипнуть половицей и не разбудить спящих офицеров, пошел туда, к той двери, за которой спала казачка с колдовскими глазами.

Дверь оказалась незапертой. Она открылась бесшумно, и сразу же за порогом Павел наткнулся на белую фигуру Анны – она стояла за дверью, как будто ждала его и знала, что он придет. Павел обнял ее и прижал к себе, чувствуя, какая она горячая – там, под тонкой тканью ночной рубашки. Анюта ответила на его поцелуй, но руки ее вдруг сделались словно стальными: Павлу показалось, что он навалился грудью на два железнодорожных рельса.

– Плохая сегодня ночь, Паша, – прошептала она, упираясь ладонями ему в грудь, – не наша. Завтра будет хорошая ночь, наша ночь – приходи, я ждать буду. А сейчас – иди, спи…

И Павел повернулся и тенью скользнул назад в горницу. Дверь за его спиной тихо затворилась, а он дошел до своей постели, лег и уснул – мгновенно, как провалился.

Утро принесло с собой неожиданность: дивизиону пришел приказ перебазироваться в соседнее село Хотын, километрах в пяти от Баратина. На вопрос Павла, в чем дело, Власенко только пожал плечами:

– Не знаю. Может, куда дальше двинемся, а может, из-за бандеровцев. Нехорошее это село, Баратин, – у них тут чуть ли не все мужское население в лесах прячется. Глядишь, еще перережут нас ночью, как курят, вот начальство и опасается.

Бандеровцы окрест действительно пошаливали: то автомашину угонят, то зарежут солдата или офицера, то оружие украдут. Не раз и не два по приказу Липатенкова пушкари прочесывали округу, и всякий раз вылавливали крепких мужичков, маскировавшихся под стариков и старух и прятавших под свитками и юбками «шмайссеры». Как бы то ни было, дивизион снялся с насиженного места и перебрался в Хотын. Сколько он будет здесь стоять, никто не знал, но у Дементьева не шли из головы слова Анны: «Завтра будет хорошая ночь, наша ночь – приходи, я ждать буду». И ближе к вечеру, когда стало ясно, что до утра нового марша не будет, он решился и стал обдумывать, как ему тайком попасть в Баратин.

Идти пешком – далековато, а ехать на машине нельзя: во-первых, отсутствие машины в дивизионе сразу же заметят, а во-вторых – на шум мотора в ночи наверняка слетятся не самые приятные люди. Оставался велосипед: тихо и быстро, каких-нибудь двадцать минут.

Приняв решение, Павел вызвал ординарца и провел с ним краткий инструктаж, закончив его словами:

– Если что, утром бери машину и гони в Баратин – сам знаешь куда. А пока – молчок, никому ни слова, понял?

– Так точно, – уныло отозвался Василий, наблюдая, как Дементьев распихивает по карманам запасные обоймы для «ТТ» и пару гранат-лимонок. – А только не ездили бы вы туда, товарищ капитан. Или возьмите с собой хотя бы пару автоматчиков…