Говард Лавкрафт - День Уэнтворта Страница 4

Однако, несмотря на усталость, я так и не смог расслабиться и подремать хотя бы полчаса.

Дело здесь было не столько в холодном и жестком ложе, сколько в самой атмосфере дома, необъяснимо гнетущей и мрачной. Казалось, он, как и его хозяин, затаился в обреченном ожидании каких-то грядущих ужасных событий, словно предчувствуя, как однажды — и, видимо, очень скоро — его источенные временем и непогодами стены подломятся у основания и с глухим шумом рухнут наружу, а крыша в облаке трухлявой пыли тяжело осядет вниз, похоронив под собой жилые комнаты вместе с памятью о многих рождавшихся и умиравших здесь поколениях людей. Подобная атмосфера вообще характерна для старых домов, чей век уже на исходе, но в данном случае к ней примешивалось совершенно особое тревожное напряжение — сродни тому, что заставило Амоса Старка долго колебаться, прежде чем ответить на мой настойчивый стук в дверь. Вскоре я поймал себя на том, что так же, как он, пытаюсь уловить посторонние звуки в шуме падающего на крышу ливня, сила которого убывала теперь с каждой минутой, и в назойливом писке домашних мышей.

Хозяин мой вел себя неспокойно. Он то и дело вскакивал с кресла и, шаркая туфлями, перемещался взад-вперед по комнате; несколько раз он подходил к двери или к окну, проверял надежность запоров и возвращался затем на свое место. Временами до меня долетали обрывки фраз, сказанных им вполголоса, — как и все люди, подолгу живущие в одиночестве, старик усвоил привычку разговаривать сам с собой. Его бормотанье, и без того очень невнятное, порой падало до едва слышного шепота, но все же по отдельным словам я смог угадать направление его мыслей: Старк, похоже, был занят подсчетом процентов, которые, будь сейчас в этом необходимость, надлежало бы выплатить Науму Уэнтворту сверх основной суммы долга.

— Полтораста долларов за год, — повторял он как заведенный. — Итого за пять лет будет семь с половиной сотен.

Старческий голос срывался на очень высокой — не то восхищенной, не то испуганной — ноте, а потом все начиналось сначала, но вскоре я осознал, что отнюдь не эти его меркантильные переживания явились главной причиной охватившего меня странного беспокойства. Выделив из его монолога несколько вскользь оброненных замечаний и попробовав их сопоставить, я поневоле насторожился и начал прислушиваться внимательней.

— Я упал, да, упал… — бормотал Старк. Далее следовали одно-два неразборчивых предложения. — Все они были при этом, да… — И вновь долгий маловразумительный пассаж. — А потом убежал, очень быстро…

Тут он разразился целой тирадой, состоявшей из абсолютно бессмысленного набора слов и звуковых сочетаний.

— Откуда я мог знать, что оно целит прямо в Наума, — почти простонал он в конце.

Беднягу, похоже, терзали угрызения совести. Разумеется, мрачная окружающая обстановка не могла не сказаться на состоянии духа почтенного джентльмена, пробудив в нем ряд самых тяжких и горестных воспоминаний. Для меня оставалось загадкой, почему он не последовал примеру прочих былых обитателей этой бесплодной долины и не перебрался в какое-либо из поселений за ее пределами. Он говорил, что живет здесь один, — вероятно, он был одинок не только в этом доме, но и на всем белом свете, не имея ни родных, ни близких, иначе зачем бы ему завещать все свое состояние дочери какого-то там Наума Уэнтворта?

Его туфли все шаркали по половицам, пальцы нервно перебирали шуршащие листы бумаги.

Издалека донесся жалобный плач козодоя — верный признак того, что одна часть горизонта уже очистилась от грозовых туч; ему начал вторить другой, и скоро многоголосый хор этих птиц наводнил всю округу своими оглушительными стенаниями.

— Ишь как орут, чертовы твари, — услышал я ворчание хозяина. — Кличут грешную душу. Не иначе, Клем Уэйтли отходит.

Шум дождя медленно угасал, покидая долину; одновременно голоса козодоев сливались в нечто вроде тягучей и пространной колыбельной песни; меня начала одолевать дремота, и незаметно для себя я погрузился в сон…

Теперь я вплотную подошел к той части своего рассказа, которая при каждом воспоминании об описываемых здесь событиях заставляет меня вновь и вновь сомневаться в объективности моих ощущений, а следовательно, и в достоверности всего нижеизложенного. С годами я стал чаще задумываться: а не было ли это просто дурным сном, порождением моего расстроенного воображения? Но нет — я уверен, что это случилось со мной наяву; и потом, у меня сохранились вещественные подтверждения моих слов: газетные вырезки, в которых упоминается Амос Старк и его завещание, составленное в пользу мисс Дженни Уэнтворт, а также — что кажется слишком невероятным для простого совпадения — факт чудовищного в своей бессмысленности осквернения старой полузабытой могилы, раскопанной кем-то на склоне одного из холмов, окружающих эту проклятую Богом долину.

…Сон мой был непродолжителен и неглубок. Едва пробудившись, я понял, что дождь прекратился, в то время как крики козодоев переместились ближе к дому и звучали все громче и громче. Некоторые из птиц уселись на землю прямо под окном моей комнаты, а шаткая крыша веранды была, надо полагать, сплошь усеяна этими беспокойными ночными созданиями. Несомненно, их дикий гвалт и явился толчком к моему пробуждению. Пару минут я приходил в себя, а затем привстал на ложе, готовый тотчас продолжить свой путь — условия для езды были теперь более-менее сносными; во всяком случае, я мог не опасаться, что залитый потоками дождя мотор заглохнет.

Но не успел я коснуться ногами дощатого пола, как неожиданный стук потряс входную дверь.

Я замер, не шевелясь и почти не дыша, — такая же мертвая тишина была и в соседней комнате.

Стук повторился, на сей раз еще более настойчиво и даже повелительно.

— Кто там такой? — спросил Старк.

Ответа не последовало.

В комнате Старка произошло какое-то движение — я увидел, как пятно света начало перемещаться, и затем вновь раздался голос хозяина, в котором явственно сквозили торжествующие нотки.

— Полночь прошла! — воскликнул он, по-видимому, глядя на стенные часы. Я машинально сверился со своими ручными и убедился, что его часы спешат на десять минут.

Уверенным шагом он приблизился к двери.

По расположению света я определил, что, прежде чем снять свои многочисленные запоры, он поставил лампу на пол. Возможно, потом он намеревался поднять ее над головой, чтобы получше разглядеть ночного гостя, как это было в случае с моим приходом, — я лишь предполагаю, не более того. Итак, дверь с шумом распахнулась — не то от рывка изнутри, не то от сильного толчка снаружи.