Стивен Кинг - Светящийся Страница 41

И он отдернул занавеску.

В ванне лежала мертвая женщина, она была мертва давным-давно. У нее было распухшее, багровое тело, вспухший от газов живот выступал из воды, как остров плоти. Глаза уставились на Денни, громадные и стеклянные, как мраморные шарики. На лице застыла усмешка, синие губы были растянуты в мучительной гримасе. Груди торчали из воды, медленно колыхались волосы на лобке, мертвые руки вцепились, как клешни, в края фарфоровой ванны.

Денни вскрикнул, но его голос провалился внутрь, как камень в глубину колодца. Он отшатнулся, слыша, как его каблуки цокнули по белому шестиугольному кафелю. Почувствовал, как намокли его штанишки.

Женщина села в ванне.

Она сидела с усмешкой на лице, устремив на него мраморные зрачки глаз. Мертвые пальцы скребли края ванны. Груди раскачивались, как старинные треснутые чаши для пунша. Она не дышала. Это был труп женщины, умершей много лет назад.

Денни повернулся и бросился бежать с выкатившимися из орбит глазами. Волосы у него стали дыбом, как иглы у ежа, готового превратиться в

крокетный или роуковый?

мяч. Его рот был раскрыт в беззвучном крике. Он ударился о наружную дверь, которая почему-то оказалась закрытой. Он принялся барабанить по ней, не соображая, что ему достаточно нажать на ручку, чтобы дверь открылась. Из горла у него вырвался оглушительный крик, недоступный человеческому слуху. Он мог только барабанить в дверь кулаками, слыша за своей спиной шаги мертвой женщины с раздутым животом, развевающимися волосами и вытянутыми вперед руками. Она пролежала мертвой в этой ванне, вероятно, многие годы, дожидаясь лишь прихода Денни.

Дверь не хотела открываться — никак, никак, никак не хотела.

А потом ему послышался голос Хэллоранна, неожиданный и такой спокойный, что голосовые связки Денни расширились, и он стал плакать — не от страха, а от блаженного облегчения.

Я не думаю, что они могут причинить тебе зло. Они как картинки в книге… Закрой глаза, и они исчезнут.

Он прикрыл веки, сжал кулаки и напрягся в попытке сосредоточиться на мысли:

Ничего нет, там ничего нет, там совсем ничего нет! ТАМ НИЧЕГО НЕТ, АБСОЛЮТНО НИЧЕГО!

Прошло какое-то время. Он стал расслабляться и осознавать, что дверь не закрыта и выход свободен, когда вдруг на его горле сомкнулись мокрые, распухшие пальцы, пахнущие рыбой и мертвечиной. Безжалостные руки повернули Денни к себе, и его глаза уставились в мертвое багровое лицо трупа.

Часть IV

В снежном плену

21. В мире снов

От вязания Венди стало клонить ко сну. Возможно, Барток не дал бы ей уснуть, но на стареньком проигрывателе крутилась пластинка с музыкой не Бартока, а Баха. Ее руки двигались все медленнее и медленнее, и в то время, когда сын знакомился с долгожительницей комнаты 217, она заснула, уронив на грудь вязание. Пряжа и спицы медленно поднимались и опускались в такт дыханию. Сон был глубоким, без сновидений.

Джек Торранс также заснул, но его сон был поверхностным и тревожным. Картины во сне были такими яркими и живыми, что вовсе не казались ему сном.

Перед тем как заснуть, он листал счета за молоко. Их было не меньше сотни в каждой пачке, однако он бегло просматривал все из боязни пропустить какую-то таинственную нить, связывающую его с «Оверлуком», — она была где-то здесь, в этих документах. Он походил на человека, который с электрической вилкой в руке пытается нащупать в полной тьме розетку, и если он включит штепсель в сеть, ему откроется какой-то удивительный мир чудес.

Джек вступил по телефону в спор с Элом Шокли. Черт возьми, совсем расшатались нервы. Он считал, что возмутился против надменного тона Эла, каким тот потребовал, чтобы Джек отказался от намерения писать книгу об отеле. А возможно, у Джека слишком взыграло самолюбие перед тем, как окончательно увянуть. Но нет, нет! Он напишет книгу, даже ценой разрыва с Элом — путь будет что будет. Заголовок книге он даст непритязательный, но исчерпывающий: «Странный курорт. История отеля «Оверлук». Вот так прямо и откровенно. Но в книге не будет ничего мстительного, задевающего Эла, или Стюарта Ульмана, или Джорджа Хартфилда, из-за которого он потерял работу, или отца Джека — этого несчастного скандалиста-пьяницу, или кого-нибудь еще, если на то пошло. Он будет писать книгу об отеле, который напустил на него порчу, — никакого другого объяснения тут быть не может.

Джек удобнее сел на стуле; держа счета перед глазами, он уже не разбирал букв. Взгляд его стал рассеянным, веки отяжелели. Мысли перенеслись от отеля к отцу, который служил санитаром в городской больнице. Крупный, полный мужчина, ростом более шести футов, даже выше теперешнего Джека.

— Ах ты, мой последыш, — говорил он, со смехом подхватывая Джека на руки. У Джека было два старших брата, Брет и Майк, и сестра Бекки, которая в детстве была только на два дюйма ниже Джека, но позже перегнала его в росте.

Отношения Джека с отцом походили на бутон, обещавший распуститься прекрасным цветком, но оказавшийся пустоцветом. До семилетнего возраста он любил своего рослого, грузного отца крепко и безоговорочно, несмотря на шлепки, синяки и затрещины.

Ему помнились тихие летние вечера, когда, сидя в гостиной, он делал вид, что играет, а на самом деле дожидается, когда с грохотом распахнется дверь, на пороге появится отец и заревет от восторга при виде сына. А сам Джек с писком бросится навстречу отцу, который в своем белом медицинском халате с развевающимися полами походил на большущее привидение, и часто его рубашка, вылезшая из брюк, приспущенных на большом животе, была испачкана кровью. Отец подхватывал его на руки и подбрасывал вверх с такой силой, что воздух свистел в ушах, и они оба в восторге кричали: «Поехали на лифте! Поехали на лифте!» А однажды отец по пьянке не удержал его, и Джеки перелетел через голову отца, шлепнувшись на пол за его спиной. Но бывали вечера, когда только мял и крутил его в руках, пока Джеки не начинал захлебываться от смеха и задыхаться от густых паров пива, исходящих от отца. Наконец отец, икая, опускал его на пол.

Из ослабевших рук Джека вывалилась пачка счетов и, порхнув в воздухе, лениво опустилась на пол. Его глаза, в которых еще стоял образ отца, сомкнулись. Сознание, как пачка счетов, как осенние кленовые листья, порхая отлетело прочь.

Такова была первая фаза его отношений с отцом. С возрастом он вдруг понял, что его братья и сестра Бекки ненавидят отца и что мать, тихая невзрачная женщина, редко повышавшая голос, терпела мужа только из-за своего католического воспитания. В те дни Джеку не казалось странным, что отец отвечал на любое возражение детей ударом кулака, и любовь к нему у Джека шла рука об руку со страхом, смешанным с восторгом от игры «Поехали на лифте», которая иной раз кончалась сокрушительным шлепком об пол, страхом перед тем, что добродушие отца обернется вдруг доброй оплеухой в воскресный день, когда он, как правило, бывал «под мухой». Став чуть старше, Джек подметил, что Брет никогда не приводит домой девушек, а Майк и Бекки — друзей.