Стивен Кинг - Светящийся Страница 42

Такова была первая фаза его отношений с отцом. С возрастом он вдруг понял, что его братья и сестра Бекки ненавидят отца и что мать, тихая невзрачная женщина, редко повышавшая голос, терпела мужа только из-за своего католического воспитания. В те дни Джеку не казалось странным, что отец отвечал на любое возражение детей ударом кулака, и любовь к нему у Джека шла рука об руку со страхом, смешанным с восторгом от игры «Поехали на лифте», которая иной раз кончалась сокрушительным шлепком об пол, страхом перед тем, что добродушие отца обернется вдруг доброй оплеухой в воскресный день, когда он, как правило, бывал «под мухой». Став чуть старше, Джек подметил, что Брет никогда не приводит домой девушек, а Майк и Бекки — друзей.

Любовь окончательно растаяла в девятилетием возрасте, когда мать Джеки попала в больницу, потому что муж избил ее тростью, которой стал пользоваться после автомобильной аварии. Это была длинная толстая трость с золоченым набалдашником. Даже теперь, в полусне, Джек поежился, припоминая ее зловещий свист в воздухе и тяжелый шлепок, который она издавала при ударе о стену… или по телу. Он избил мать без всякой вины ее перед ним. Они сидели за ужином, трость стояла рядом со стулом отца. Был воскресный вечер последнего из трех его выходных дней, которые он, по обыкновению, провел, пьянствуя. Отец сидел во главе стола перед тарелкой с жареным цыпленком, бобами и картофельным пюре. Он сонно копался в тарелке. Но вдруг встрепенулся, глаза, прячущиеся в опухших веках, злобно сверкнули, обшаривая одного за другим членов семейства; вена, косо пересекавшая лоб, вздулась — дурной признак. Большая веснушчатая рука опустилась на набалдашник трости, поглаживая ее. Он буркнул что-то про кофе — до сих пор Джек уверен, что тот произнес слово «кофе». Мать открыла рот, чтобы ответить, и тут же свистящий удар трости обрушился прямо на ее лицо. Из носа хлынула кровь. Бекки вскрикнула. Мамины очки полетели в тарелку, трость поднялась и опустилась снова, на этот раз на голову, разбивая череп. Мама повалилась на пол, а отец, вскочив со стула, бросился, огибая стол, туда, где она лежала, оглушенная ударом. Он двигался с потешной для толстяка живостью, размахивая тростью. Его глаза злобно сверкали, челюсть дрожала, и говорил он почему-то при этом то, что говорил детям, когда наказывал их: «Вот тебе. Клянусь Христом, ты у меня получишь лекарство. Проклятый щенок. Сучий выродок. Иди прими свое лекарство». Трость опустилась на нее еще семь раз, прежде чем Брет и Майк оттащили его от тела матери и вырвали трость из рук. Джек

Маленький Джеки. Он был мальчиком теперь, дремавшим на пыльном раскладном стуле, пока за его спиной с ревом пылала топка.

хорошо запомнил, сколько ударов было нанесено матери, поскольку каждый удар оставил след в его памяти, как оставляет на камне след резец скульптора. Семь ударов — ни больше, ни меньше. Они с Бекки заливались слезами, глядя на мамины очки, лежавшие в тарелке с картофельным пюре — одно стекло треснуло и было залито подливой. Брет орал на отца, угрожая убить, если тот пошевелится, а отец повторял: «Проклятый щенок, сучье отродье. Верни мне трость, дай ее сюда!» Брет, размахивая тростью, кричал: «Да, да, я тебе дам ее, только пошевелись. Я дам тебе все, что хочешь, и еще добавлю!» Мама поднялась с пола, потрясенная — распухшее лицо кровоточило, — и тут произошло ужасное, вероятно, единственное, что Джек запомнил слово в слово на всю жизнь: «Дети, у кого газета? Ваш папа хочет почитать отдел юмора. А дождь еще идет?» — и она снова упала на колени, распущенные волосы закрыли ее вспухшее, окровавленное лицо. Майк, вызывая по телефону врача, мямлил что-то в трубку: не может ли врач прийти сразу же? Мама заболела. Что случилось? Нет, этого он не может сказать по телефону. Просто приходите и сами увидите. Врач явился и забрал маму в больницу — ту самую, в которой отец проработал всю жизнь. Отец, немного протрезвевший (с хитростью загнанного в угол животного), заявил, что жена сама свалилась с лестницы. Кровь на скатерти потому, что он вытер скатертью ее дорогое лицо. «А очки, они сами пролетели через гостиную и свалились в тарелку с картофельным пюре?» — спросил доктор с убийственным сарказмом. — Так все это произошло, Марк? Я слышал о людях, устроивших себе в дупле зуба радиопередатчик. Я видел человека, который получил пулю в лоб и остался жив, чтобы рассказать об этом, — но подобный случай с очками для меня внове!» Отец только покачал головой и сказал, что очки, вероятно, свалились, когда он нес жену через столовую. Дети онемели от такой беспардонной лжи. Через четыре дня Брет уволился с фабрики и завербовался в армию. Джек подозревал, что его заставило поступить так не бессмысленное и беспричинное избиение матери, а то, что в больнице она подтвердила слова отца в присутствии приходского священника. Преисполнившись отвращения, Брет предоставил их своей собственной судьбе. Он был убит в 1965 году во Вьетнаме. В том самом году Джек, будучи студентом, принимал активное участие в студенческих манифестациях против войны, размахивая окровавленной рубашкой брата. Но когда он выступал на митингах, перед его взором возникало не лицо брата, а лицо матери, ошеломленное и бессмысленное, когда она, поднявшись с пола, спросила: «Дети, у кого газета?»

Майк исчез из дома, когда Джеку было двенадцать лет. Через год после этого внезапно умер отец, скончавшийся от обширного инфаркта в то время, когда готовил пациента к операции. Он повалился на пол в своем медицинском белом балахоне, умерев раньше, чем ударился о черно-красные больничные плиты пола. И спустя три дня этот беспутный человек-привидение ушел из жизни Джека.

На могильном камне надпись гласила: Марк Энтони Торранс, любящий отец. К этой эпитафии Джек добавил бы: он умел играть в «Поехали на лифте». После него осталось порядочно страховых денег. Они были получены как раз в то время, когда перестали поступать счета за выпивку. В течение пяти лет семья была богата, почти богата.

В поверхностном и беспокойном сне Джеку привиделось как бы отраженное в стекле лицо отца, нет, не отца, а лицо малыша с широко раскрытыми глазами и невинным ртом-бантиком — малыша, сидевшего в гостиной и играющего с машинками в ожидании отца, своего бога, который подбрасывал его до потолка с громовым смехом и криком: «Поехали на лифте!» И вдруг лицо малыша превратилось в лицо Денни, так похожее на его собственное в детстве, только у Джека были голубые глаза, а у Денни — облачно-серые. И Джеку вдруг послышался его собственный голос, пьяно канючивший: «Денни, что с тобой! Ты в порядке? О Боже, твоя бедненькая рука…» И это лицо превратилось в ошеломленное лицо мамы, избитое и кровоточащее. И мама говорила: