Владимир Контровский - Мы вращаем Землю! Остановившие Зло Страница 42

Все обошлось – Власенко не заметил отсутствия своего начальника штаба, и Павел быстро включился в привычный рабочий ритм. Семенов, правда, заметил, что Дементьев в дивизионе не ночевал, и когда колонна двинулась в путь, пристал с расспросами. Пришлось рассказать – коротко, не вдаваясь в подробности.

– Ох, не доведут тебя бабы до добра, Павел Михайлович, – резюмировал боевой зам, – залетишь ты когда-нибудь, помяни мое слово. Накажут тебя, и поделом. Баба – она отрава есть для мужчины.

– Да ладно тебе, философ, – вяло отмахнулся от него Павел, опустошенный душой и телом.

– Ладно так ладно, – смилостивился Александр. – Все хорошо, что хорошо кончается. Зато есть что вспомнить – сладко небось было, а?

Семенов хохотнул и дружески толкнул Дементьева локтем в бок, но Павел не стал развивать затронутую тему. В другое время и в другой ситуации он, возможно, и поддержал бы фривольный мужской разговор о женщинах, но сейчас ему шутить совсем не хотелось: он чувствовал, что с ним произошло что-то ирреальное, далеко выходящее за рамки простого человеческого понимания.[2]

Глава четырнадцатая

Вспышка памяти

(июнь 1944 года, Приднестровье)

Россия пожертвовала собой ради своих союзников, и несправедливо забывать, что союзники являются за это неоплатными должниками России.

…Колонна тягачей 461-го дивизиона шла по Приднестровью. Убедившись, что Павел не склонен балагурить на амурные темы, Семенов оставил его в покое. А Дементьев смотрел в окно и вдруг вспомнил, что места эти известные, след в истории оставившие: здесь в 1916 году русские войска под командованием генерала Брусилова осуществили свой знаменитый «прорыв» и нанесли Австро-Венгрии такой удар, после которого империя Габсбургов уже не оправилась. Павел смотрел на холмы и перелески, и чудились ему там цепи русской пехоты, идущей в атаку, и вспухали в синем небе белые клочки шрапнельных разрывов. И казалось ему – точь-в-точь как в сорок втором, в донских степях, – что он уже был в этих местах, и не только был. Машина шла мягко, убаюкивающе; сказывалась бессонная ночь, проведенная с кареглазой колдуньей, и Павел не заметил, как уснул…

Могилев, 14 апреля 1916 года

Верховный главнокомандующий русской армией Николай II выглядел усталым. Под глазами его обозначились мешки – на последнего русского императора давила непомерная тяжесть: та самая, которая скоро раздавит и его, и всю его империю.

– Как было условлено с нашими союзниками на конференции в Шантильи в декабре прошлого года, – Алексеев, начальник штаба Ставки Верховного главнокомандующего, сделал паузу, словно подчеркивая весомость этих слов, – мы, верные своему союзническому долгу, будем наступать. Мне видится целесообразным нанести главный удар войсками Западного фронта, где мы имеем двойное превосходство над немцами, а Северному и Юго-Западному фронтам отвести роль вспомогательную.

– Вы правы, Михаил Алексеевич, – генерал Эверт, командующий Западным фронтом, сдвинул брови, – но лишь отчасти. Да, на северо-западе у нас миллион двести тысяч штыков против шестисот тысяч немецких, однако наступление через болота Полесья сопряжено с неимоверными трудностями.

– Прорвать фронт немцев там совершенно невероятно, ибо их укрепленные полосы настолько развиты и сильно укреплены, что трудно предположить удачу, – поддержал его, пожевав губами, престарелый генерал Куропаткин, командующий Северным фронтом.

Николай II молчал, рассеянно скользя взглядом по картам, развешанным по стенам штабного вагона, и непонятно было, о чем думает российский самодержец.

«Господи, – раздраженно думал Брусилов, – ну неужели японская война нас ничему не научила? Старик опять завел свою маньчжурскую песню «терпение, терпение, и еще раз терпение!» А терпение – оно ведь не безграничное. В войсках брожение – войну нужно кончать, и кончать победой, иначе… Нет, так нельзя».

– Позвольте мне, – сказал он, глядя на Алексеева, встал и одернул китель. – Я не согласен с тем, что мой Юго-Западный фронт останется в стороне. Я готов наступать самым решительным образом!

– Но позвольте, – в глазах царя промелькнуло удивление, – у вас всего чуть больше полумиллиона солдат против четырехсот сорока тысяч австрийских. И вы собираетесь наступать, имея столь незначительный перевес над неприятелем?

– Не только собираюсь, но и буду, ваше величество, – отрезал Брусилов, – и успешно. А при должной согласованности действий всех фронтов мы имеем возможность одержать в настоящем году окончательную победу. Войска наши находятся в блестящем состоянии и имеют полное право рассчитывать сломить врага и вышвырнуть его вон из наших пределов.

Генералы молчали.

«Однако, – думал Алексеев, – экая у него прыть…»

«Решил стяжать славу? – думал Эверт. – Что ж, братец, попробуй. Говорить-то мы все горазды, а вот как оно получится на деле…».

«Пусть его, – думал Куропаткин. – Лишь бы меня не трогали…».

– Хорошо, Алексей Алексеевич, – бесцветным голосом произнес Николай, – Ставка разрешает вам начать наступление. Будут ли какие возражения?

Возражений не было.

Приднестровье, 21 мая 1916 года

– Вам все ясно, господин поручик?

– Так точно, господин штабс-капитан!

– Тогда с богом, Петр Митрофанович. Завтра от нас с вами будет зависеть, сможет ли наша пехота прорвать австрийские позиции или нет.

Демин козырнул и пошел к ожидавшей его лошади. «Да, – думал он, возвращаясь неспешной трусцой к себе на батарею, – мы, артиллеристы, стали подлинными богами этой страшной и непонятной войны, цели которой неясны не только моим солдатам, но и многим офицерам. Чего ради миллионы людей сидят в грязных окопах и убивают, убивают, убивают друг друга? Ради проливов, щита на вратах цареградских и православного креста над Айя-Софией? Или ради торговых преференций Ротшильда и Рябушинского? Англия с Францией – у них свои счеты с Германией, и в основном колониальные. Кайзер Вильгельм покусился на стародавнее морское владычество британского льва, чего надменные островитяне никак не могут стерпеть, а Франция помнит Седан и жаждет вернуть Эльзас и Лотарингию. А мы-то тут с какого бока-припека? Высшие политические соображения… Освобождение братьев-славян от османского ига и месть за маленькую, но гордую Сербию, растоптанную сапогом императора Франца-Иосифа? Какое освобождение, если братья-болгары, сыновья тех, кто стоял рядом с русскими братьями на Шипке, теперь стреляют в сыновей солдат Скобелева, стоя в одном строю с турецкими янычарами, которыми болгарские матери веками пугали своих детей! Нет, это не война – это какое-то всемирное сумасшествие, повальная мозговая болезнь. Но вылечить эту болезнь можно только одним способом: победить, и чем скорей, тем лучше. И завтра я сделаю все от меня зависящее, чтобы приблизить эту победу. А виноватых потом будем искать».