Аргонавты Времени (сборник) - Уэллс Герберт Джордж Страница 47

«Милая, не стоит переживать, – начал я. – Войны не будет, поверь. Эпоха войн давно уже минула, я в этом хорошо разбираюсь. Никаких прав на меня у них нет, ни у кого нет. Я сам решаю, как жить, и выбрал то, что выбрал».

«Но война…» – повторила она.

Я присел рядом, обнял ее за талию и взял за руку. Нужно было развеять ее сомнения, заставить вновь думать о приятном. Я лгал и ей, и себе самому… а она слишком сильно хотела мне верить, хотела забыться…

Очень скоро тень, омрачавшая наше счастье, растаяла, и мы поспешили в купальни на Гротта-дель-Бово-Марино, где привыкли бывать ежедневно. Мы весело плескались, бурлящая вода давала божественное ощущение легкости и силы. Мокрые и счастливые, мы выбрались из воды и стали бегать между скал, а затем, переодевшись в сухое, долго нежились на солнце. Вскоре я начал клевать носом и пристроил голову у девушки на колене, а она принялась ласково перебирать мне волосы. Дрема овладела мною… и тут будто лопнула скрипичная струна! Я проснулся в собственной постели в Ливерпуле, в обычной нашей сегодняшней жизни.

Далеко не сразу я смог убедить себя, что пережитые только что яркие и счастливые минуты – всего-навсего сон.

В самом деле, поверить было трудновато, несмотря на всю отрезвляющую реальность вокруг. Я по привычке умылся и оделся, однако, пока брился, недоумевал, с какой стати вдруг я должен бросать любимую женщину ради какой-то немыслимой политики в суровых и холодных северных краях. Что мне за дело, даже если Грешем втянет мир в войну? Я всего лишь простец с обычной человеческой душой, и не мне брать на себя божественную миссию наставлять мир на истинный путь!

Я, знаете ли, не имею привычки так относиться к делам – в смысле, к своим настоящим делам. Я адвокат, у меня твердые принципы. Однако мое видение настолько не походило на сон… Даже мелкие подробности то и дело всплывали в памяти! Так, узор на обложке книги, что лежала на швейной машинке жены, вдруг живо напомнил мне золоченую отделку диванчика в нише, где я беседовал с посланником от брошенной мною партии. Вам когда-нибудь доводилось слышать о подобном?

– То есть?..

– Ну, когда уже потом вспоминаются детали, которые вы во сне видели лишь мельком?

Я задумался. Никогда не обращал на это внимания, но он был прав.

– Нет, – ответил я, – вроде как со снами такого не бывает.

– Вот именно! Однако так оно и было… Вы должны понять, я поверенный, у меня работа в Ливерпуле. Что, скажите, подумают обо мне клиенты, деловые люди, с которыми я общаюсь у себя в конторе, если я вдруг сообщу им, что влюблен в девушку, которая родится через сотни лет, и беспокоюсь о политических проблемах своих прапраправнуков? В тот день я оформлял договор аренды здания на девяносто девять лет. Надо было тщательно увязать все пункты, застройщик спешил и нервничал, во время разговора он чуть не сорвался на меня, и, когда я отходил ко сну, мое раздражение еще не улеглось. Той ночью мне ничего не снилось и следующей тоже – во всяком случае, не запомнилось.

Постепенно яркость и убедительность воспоминаний рассеялись, и я почти уверился, что видел сон… а потом он приснился вновь!

Приснился дня четыре спустя, и все уже было иначе. Думаю, там у них тоже прошло четыре дня. На севере за это время случилось многое, тень от этих событий снова пролегла между нами, и на сей раз ее не так легко было рассеять. С какой стати, размышлял я, возвращаться до конца дней своих к тяжкому труду, терпеть упреки и оскорбления ради спасения сотен миллионов, к которым я не испытывал любви, а чаще попросту презирал, от ужасов войны и тирании? В конце концов, я ведь могу и не справиться! Каждый из них преследует свои узкие, личные цели, так почему бы… почему бы и мне не жить как обычные люди?!

Мои размышления прервал ее голос. Я поднял взгляд и обнаружил, что не просто бодрствую, а гуляю. Мы уже высоко поднялись над Городом наслаждений, почти до вершины Монте-Соларо, и смотрели оттуда на бухту. Стоял тихий ясный вечер. Слева вдали в золотой дымке между морем и небом проступала Искья[143], на холмах выделялся строгой белизной Неаполь, тонкая струйка дыма от Везувия тянулась к югу, а рядом блестели на солнце развалины Торре-дель-Аннунциата[144] и Кастелламмаре…[145]

– Значит, вы все же бывали на Капри? – прервал я рассказ попутчика.

– Только в том сне, – ответил он, – только во сне… Вдоль всего залива по ту сторону Сорренто стояли на якоре плавучие дворцы Города наслаждений, а к северу – широкие платформы для посадки аэропланов. Они опускались с неба ежедневно, тысячами доставляя на Капри искателей развлечений из всех уголков земли.

Все это расстилалось внизу перед нами, но мы глянули туда лишь мельком, привлеченные другим, совершенно необычайным зрелищем. В небе на востоке маневрировала пятерка военных машин, которые до того хранились в забытых арсеналах в устье Рейна. Грешем потряс весь мир, когда извлек их оттуда и отправил патрулировать местность. Это была очередная угроза в большой игре, которую он вел – фактически блефовал! – и которая застала врасплох даже меня. Таких напористых идиотов, казалось, посылает само небо, чтобы устраивать катастрофы. На первый взгляд, суетливость Грешема и впрямь походила на эффективность, но у него не было ни воображения, ни изобретательности, лишь тупая сокрушительная воля и безумная вера в «удачу». Мы стояли над мысом, глядя на кружившую вдали эскадрилью аэропланов, и я вдруг со всей ясностью понял, что́ это означает и к чему приведет. Даже тогда еще было не слишком поздно. Надо вернуться, подумал я, чтобы спасти мир. Северяне пойдут за мной охотно… но только если проявить уважение к их моральным принципам! А восток и юг доверяют мне, как никому из северян. Я знал, что достаточно сказать ей об этом, и она отпустит меня… но не потому, что не любит!

Вот только уезжать я как раз и не хотел, наоборот. Едва разделавшись с демоном ответственности и дезертировав, я противился даже ясному осознанию своего долга. Мне хотелось жить в свое удовольствие и доставлять радость любимой. Однако, пусть даже ощущение невыполненной миссии не могло изменить моего решения, тягостные переживания никуда не делись и лишали дни радости, а ночи наполняли мрачными раздумьями. Я смотрел в небо, где нарезали круги аэропланы Грешема, будто птицы, несущие дурное знамение, а моя девушка стояла рядом и глядела на меня, еще не до конца осознавая грозящие беды. В ее глазах стоял вопрос, на озадаченном лице уже лежала тень вечерних сумерек. Она удерживала меня не по своей вине – сама сразу попросила оставить ее, а ночью в слезах просила снова.

В конце концов ощущение ее присутствия рядом вывело меня из задумчивости. Я повернулся к ней и предложил сбежать наперегонки вниз по склону.

«Нет», – ответила она, цепляясь за свою печаль, но я настоял – трудно оставаться бледной и подавленной, когда перехватывает дыхание, – и помчался вниз, подхватив ее под локоть. Мы пробежали мимо двоих мужчин, которые, зная меня в лицо, с изумлением проводили нас взглядом. На полпути воздух над головой странно зазвенел, и мы замерли, глядя на вереницу военных монстров, пролетавших над горой…

Рассказчик замолчал, подбирая слова.

– Какие они были? – полюбопытствовал я.

– Им еще не приходилось воевать, – ответил он, – вроде как теперешним броненосцам[146]. На что они способны, как и их отчаянные пилоты, никто не знал, даже не гадали. А сами летающие машины походили на треугольный наконечник копья с пропеллером на месте древка.

– Стальные?

– Нет.

– Алюминиевые?

Он покачал головой.

– Нет, что-то другое. Довольно известный в то время сплав – обычный, как у нас, скажем, латунь. Называли его… мм… Нет, опять забыл, – пожаловался он, потирая лоб.