Брайан Ламли - Источник Страница 47

Куда ни брось взгляд, все было одинаковым: белизна, простирающаяся во всех направлениях настолько, насколько видел глаз. Даже белый пол (земля?) и белое небо (потолок?) ничем не отличались друг от друга, не образовывали горизонта — здесь можно было выделить из среды только самого себя. Себя и тяготение. Боже, храни тяготение, потому что без этого ощущения, придающего существованию хоть какую-то стабильность, он очень быстро сошел бы с ума. С тяготением, по крайней мере, он знал, где верх, а где низ!

Затем он оглянулся через плечо. Действительно ли он шел вон оттуда? Или все-таки — оттуда? Трудно сказать. Как он может узнать, что продолжает идти в нужном направлении? И что, черт возьми, называется “направлением” в этом Богом проклятом месте?

Но когда он попытался вновь отправиться в путь, то ощутил сопротивление — как будто невидимая мягкая пружинистая стена отбросила его с силой, равной той, которую он приложил к ней. Если взять поправей, можно было уже двигаться, но все-таки с трудом. И то же самое отмечалось слева. Идти можно было только одним путем, и это значило, что он не собьется с дороги. Вот почему до этого он не обращал внимания на дорогу — он выбирал ее автоматически, следуя по пути наименьшего сопротивления. А потом опять продолжился пеший поход, вновь пот, и вновь настало время глотнуть из фляжки.

Задрав фляжку повыше, наслаждаясь струйкой прохладной воды и поглядывая перед собой, Джаз неожиданно осознал, что окружение перестало быть чисто-белым. Это так потрясло его, что он едва не захлебнулся. Что это за чертовщина? Вон там, вдали... Горы? Силуэты скал или утесов? Темно-синее небо и... звезды? Это было все равно что смотреть сквозь волнующуюся поверхность воды; нет, скорее, все равно что смотреть сквозь туннель туманным утром. Или, может быть, на эскиз, едва набросанный на белом фоне. Но как далеко все это находится?

Джаз продолжал идти, теперь более бодро, но в то же время испытывая некоторые опасения. Туманная даль приближалась, становилась все отчетливей, появились мерцающие звезды, а потом слабые лучи солнечного света, которые, казалось, пробивались сквозь горы в правой части пейзажа. И в это время Джаз услышал, какой-то звук.

Сначала он связал его с прорисовывающимся вдали пейзажем, но потом понял, что его источник находится сзади. И тут же сообразил, что это за звук: рев мотора мотоцикла! Он остановился и обернулся.

Карл Вотский ехал, перекинув ремешок автомата через правое плечо и придерживая его под мышкой стволом вперед. С этого расстояния он еще не мог рассмотреть сцену, которую уже видел Джаз, зато заметил Джаза. Здоровенный русский оскалил зубы в злобной ухмылке, снял правую руку с руля, захватив автомат за рукоять. Он вытянул указательный палец вдоль скобы спускового крючка, добавил газу и почувствовал, как мотоцикл рванулся вперед.

— Англичанин, — пробормотал он, — твое время кончилось. Прощайся с жизнью!

В первый момент Джаз был ошеломлен. Мотоцикл! А он сбился с ног, пытаясь обогнать его пешком. Задача состояла в том, чтобы превратить преимущество Вотского в его уязвимое место. Однако Джаз за время своего пешего похода успел сделать пару наблюдений относительно физики Врат. Теперь он решил, что знает ответ на задачу.

— Ладно, Иван, — тихонько пробормотал он, — теперь мы посмотрим, на самом ли деле ты такой хитрый, каким сам себя считаешь.

Вотский приближался, добавлял газу и наконец добрался до скорости в шестьдесят миль, так что его начало подбрасывать в седле. Дорога была ровной и гладкой, но несмотря на это, целиться из автомата было нелегко. Тут можно было полагаться только на случай. Но на его стороне был элемент неожиданности или по крайней мере — шока. Интересно, что сейчас думает англичанин, когда на него летит ревущая машина?

"Он находится менее чем в полумиле от меня, — думал Джаз. — Еще тридцать секунд.” — Он встал на колено, развернулся боком, чтобы уменьшить площадь прицеливания, и направил автомат на Вотского. Нет, он не собирался застрелить его — просто хотел заставить немножко понервничать.

Еще четверть мили, и лицо Вотского стало различимым — оно отражало всю ненависть человека, рвущегося в атаку. Но... неожиданно его цель уменьшилась, потому что человек встал на колени. Одновременно Вотский заметил наконец необычный пейзаж по другую сторону Врат. На какое-то мгновение это потрясло его, но он тут же снова сосредоточился на своей главной задаче: загнать этого британского ублюдка до смерти! Он начал работать коленями, перекидывать вес тела вправо и влево, заставляя мотоцикл слегка вихлять. Одновременно он начал стрелять одиночными выстрелами в направлении Джаза.

Находившийся в ста пятидесяти ярдах от него Джаз стоял под огнем. Он даже не снял оружие с предохранителя, не загнал патрон в ствол. Казалось очевидным, что этот безумный русский собирается просто сбить его; Вотский рассчитывал на то, что Джаз все-таки испугается и побежит, пытаясь убраться с пути машины. У Джаза, однако, были по этому поводу свои соображения. Наконец он снял автомат с предохранителя, передернул затвор, прицелился и... стал ждать. Потому что, если только он был прав — стрелять было бесполезно.

На расстоянии пятидесяти ярдов Вотский перешел на огонь очередями, и вокруг Джаза возникла малоприятная атмосфера. И уже в самый последний момент он резко нырнул в сторону. Мотоцикл Вотского пролетел рядом с ним; водитель положил его в крутой поворот и... машина задрала переднее колесо и выбросила водителя из седла!

Машина и водитель покатились в разные стороны, а Джаз неспешно пошел по направлению к ним. Чудесным образом Вотский, закончив кувыркаться и переворачиваться, оказался практически не пострадавшим. “Земля” здесь была, очевидно, какой-то другой. Он получил несколько синяков, а рукав боевого комбинезона на локте был разодран, но этим и исчерпывался список потерь. Пошатываясь, он встал и, не веря своим глазам, уставился на англичанина, который находился от него примерно в пятнадцати шагах и шел к нему.

— Привет, Иван! — окликнул его Джаз. — Я вижу, ты добрался сюда без проблем.

Вотский схватил свое оружие, убедился в том, что оно исправно, и навел его на приближающегося врага. Почему этот гнусный ублюдок продолжает ухмыляться? Из-за этого дурацкого падения? Ему это показалось смешным? У машины, должно быть, лопнуло колесо или еще что-то, но у этого Симмонса явно что-то лопнуло в голове! Он даже не пытается защищать себя; он просто держит автомат в руках и идет вперед, как ни в чем не бывало.

— Англичанин, ты уже мертв! — крикнул ему Вотский. Он умышленно взял низкий прицел — изуродовать бедра, пах и живот этого парня — и нажал на спусковой крючок. Переключатель стоял на автоматическом огне. Он успел сделать три выстрела перед тем, как палец его соскользнул со спускового крючка, а произошло это потому, что автомат изо всех сил ударил его в грудь и бросил на землю. Вотскому казалось, что грудная клетка вдавилась в легкие и все его ребра переломаны. Возможно, и в самом деле одно-два ребра сломались. Лежа, ощупывая себя, скрежеща зубами и постанывая от боли, он глядел на Джаза. Где-то посередине между ними отчетливо были видны три пули, лежащие на “полу”. Автомат выстрелил их в том смысле, что они вылетели из ствола, но не особенно далеко. А результатом этих выстрелов было три мощных удара подряд, которые можно было сравнить с ударами лошадиных копыт — такого не выдержало даже массивное тело гиганта-русского.