Петр Катериничев - Корсар. Наваждение Страница 60

Глава 30

Корсар молчал и все не мог для себя решить: что же все-таки нужно этим людям, сидящим с ним за чаем, в действительности: его жизнь… или его смерть? Для них, может быть, вопрос и праздный, и не имеющий ничего общего с существом и истинным богатством мира, природы, человечества, вселенной… А для него, Дмитрия Петровича Корсара, был он самым что ни на есть главным на сей час. И – естественным.

Или – им нужно от него, вернее, именно от него и нужно – какое-то действие? Которое он должен суметь провести самостоятельно, не обращаясь к их помощи или поддержке, и они уверены, что он, Корсар, сможет провести это, как называют люди ремесла специфического, «мероприятие» самостоятельно и успешно. «Магия – сильнее стали, но бессильна перед доблестью», – так сформулировала Ольга.

Получается, он, Корсар, такой вот храбрый-доблестный-отважный? Прямо как у классика: «Я призван, чтоб его остановить!» Кого?

Все это поэтично, конечно, и лестно, но… Скорее всего, волею судеб, случая, закона больших чисел, теории невероятностей, он, Дмитрий Петрович Корсар, – единственный претендент, но вовсе не на полцарства и царевну-красавицу, а – на возможность сложить буйну головушку, проводя это самое мероприятие. Во имя чего? Прогресса? Закона? Справедливости? Героического прошлого? Светлого будущего?

Самое забавное, что все эти словеса ничего не стоили и не значили не только для Корсара. Но и для тех, кто старательно нанизывал их на «древки» общественных понятий и отношений, пытаясь сделать «паству», «братву», «дружину», «подданных», «сограждан» – легче на подъем и «проще в употреблении» в качестве «торпед», «пушечного мяса», «чудо-богатырей». Нужное, соответственно, подчеркнуть, ненужное – вычеркнуть.

– Похож я на чудо-богатыря? – неожиданно для себя спросил Корсар Ольгу, наклонившись к ней.

– Не особенно…

– А на «пушечное мясо»?

– Еще меньше.

– Это почему?

– Войны-то нет.

– Война – всегда. И ты это знаешь. И я это знаю. И товарищ Волин – подавно это знает. Просто убитые товарищи – всегда жертвы, а убитые неприятели – всегда трупы.

– И – к чему ты всё это?

– Думаю, на какую роль меня готовят: трупа или жертвы.

– Героя-любовника. Так лучше?

– О да. – Корсар бросил взгляд на Волина. – Он тоже был некогда героем-любовником?

– Ну конечно же. Но – не моим. – Ольга о чем-то вспомнила, взгляд ее слегка затуманился – то ли от выпитого смородинового вина, то ли от воспоминаний давних и дальних. Ольга тряхнула головой: – Я думаю, он был великолепным и героем, и любовником, и – обоими сразу! И – не один десяток раз: жизнь-то у него, слава богу, была насыщена событиями.

– Мне как – завидовать?

– Да как знаешь. Нет, ну не всегда было все сладко: одно время он даже в тюрьме сидел. И однажды – безвылазно и очень долго… по человеческим меркам. Лет шестьдесят.

– Что-то говорил по этому поводу? По выходе?

– Дескать, скучновато. И несколько однообразно. А так – ничего, жить можно.

– Врал.

– Почему же?

– У нас в тюрьмах столько не живут.

– Не у нас это было. На одном из островов Средиземноморья. Французская тюрьма.

– Так он – узник замка Иф? Прообраз графа Монте-Кристо? Вашу маму… И с господином Дюма-старшим был знаком?

– Корсар, спроси у него сам… пока есть такая возможность, – произнесла Ольга, понизив голос почти до шепота.

– Ребята, вы – кто? Инопланетяне? Пришельцы из параллельного мира? Или – миров? Из анклавов? Из черной дыры? Вы вообще – люди?

– Ты когда был со мной – разве не почувствовал?..

– О чем вы там шепчетесь, декаденты? – спросил Волин, насмешливо оторвавшись от странички из рукописи Корсара, которую изучал.

– О богах и героях. О вас, милейший Александр Александрович…

– В последний раз милейшим меня назвала какая-то подслеповатая графиня на балу в Александрийском дворце… Она перепутала меня со своим давним другом, соратником графа Орлова…

– Как у вас все запущено, господин Волин!

– Вовсе нет. У каждого святого есть прошлое, у каждого грешника – будущее. Вот так и живем пока.

– А поподробнее?

– Корсар, а вам нужно – поподробнее?

– Еще бы! Столько всякого произошло за полтора суток! Или уже – двое? Раньше было просто: пчелы с гуся и у каждой жало – с хрен: каску на лету пробивало! Пуленепробиваемую!

– Дмитрий, вас занесло…

– Еще бы. Раньше я знал точно и с детства: «Юноше, обдумывающему житье, решающему, делать жизнь с кого, скажу не задумываясь – делай ее с товарища Дзержинского». Владимир Маяковский. Поэт. Не поспоришь.

Волин смущенно потер переносицу:

– Этот ваш Маяковский был порою глуп и поверхностен… как и всякий гений. Но – поговорим о вас.

– Обо мне? Обожаю, когда говорят обо мне!

– Не ёрничайте, Корсар. Мы – кратко и по существу.

– Задачи будете ставить? В свете решений, так сказать?

– Вы сами все поставите: и задачи, и планы. Вы, кстати, успешно с ними справляетесь. Что это? Несусветное везение?

– Иронизировать изволите, академик? Спасаюсь – только вашими молитвами. Да заботами ангела-хранителя с навыками оперативной снайперской стрельбы.

– Значит, помогает?..

– Очень.

– Итак, о вас, Корсар. От «неминучей смерти» вы избавлены. Действия «яда Борджиа» прекращено. А вот… другое…

– Алкалоиды…

– Они самые. То, что в вас разбужено, уже не уснет…

– И… кем я стану? «Чудовищем с зелеными глазами»? Вернее, управляемым зомби с красными веками?

– Нет. Это уже – в прошлом. Но… те способности – предвидения, предугадывания, предсказания, какие вы получили, – останутся с вами навсегда. Как дар. Равно как и – возможность замедлять время, вернее, ускорять течение мысли настолько, что время кажется остановленным и… Ну – вы поняли.

– Частично.

– Но главное – не в этом. На самом деле никто не знает, кем или… чем вы теперь станете. Ни вы, ни я.

Волин замер, пристально глядя на огонь свечи. Потом откинулся на стуле, размеренно раскурил трубочку, пыхнул:

– В каждом из нас существуют по меньшей мере два человека. И они непримиримы. И своевольны. Но – только первый распоряжается твоей жизнью. Ему нужно всё: слава, успех, деньги, женщины, вина, бессмертие, наконец! А второй – молчит.

Волин начал говорить – сначала размеренно, но потом речь его сделалась страстной, нервной, и в этой страсти угадывалась неизбывная горечь… Словно что-то очень важное так никогда и не состоялось в жизни этого человека. И уже – не состоится.

– Да. Он молчит. О любви. О подвиге. О силе. О том, что силы этой в человеке столько, что он способен перевернуть мир! – Волин прикрыл глаза, с горечью помотал головой и заговорил снова – быстро, страстно, убежденно: – Вот только… мир этот полон полуфабрикатов, которые так и не стали людьми. И правит ими – рок. Вначале он похож на суетливого бесенка, он изводит тщеславием, завистью, похотью, он дергает невидимые нити наших страстишек и заставляет плясать под свою музыку в этом глумливом балагане…