Владимир Контровский - Мы вращаем Землю! Остановившие Зло Страница 60

– Смотри! – Прошкин, стоявший рядом с начальником штаба, толкнул его локтем. – Вот они!

– Кто они? – не понял Павел.

– Помнишь, я говорил тебе, что запомнил номера танков, стоявших у того дома, где насиловали польку? Вот это они и есть, красавцы, – комиссар показал глазами на идущие «тридцатьчетверки», – этот вот танк и следующий.

В башенном люке танка видна была фигура танкиста. Он смотрел прямо перед собой, но вдруг, как будто услышав слова Прошкина, повернулся и посмотрел на эрэсников. Взгляд его равнодушно миновал Дементьева, а на замполите чуть задержался, словно припоминая и узнавая. А потом танкист улыбнулся – точнее, оскалился, – зловещей волчьей улыбкой, на темном лице его сверкнули белые зубы, и он скрылся в люке. Крышка захлопнулась.

Дементьев смотрел вслед уходящим в бой танкам, и память его с фотографической точностью зафиксировала их номера – белые цифры на серой броне.

А потом был очень длинный день, и был бой, и разрывы снарядов, и кровь на снегу. Очередной немецкий опорный пункт оказался крепким орешком, танкисты не смогли его расколоть, и тогда Темник пустил в ход «катюши». Залп дивизиона «РС» поставил жирную огненную точку, и подвижный передовой отряд двинулся дальше, оставляя позади горящие дома, разбитую технику, трупы и землю, изрытую дымящимися воронками.

В разрушенном поселке не осталось ничего живого, выстрелы смолкли. Колонна «БМ» змеей втягивалась в поселок, и у самого въезда, метрах в пятидесяти от первых домов, превратившихся в развалины и горевших, Павел увидел две подбитые «тридцатьчетверки». Танки стояли рядом, облизанные огнем, и еще дымились, хотя их подбили, судя по всему, еще во время первой неудачной атаки, часа полтора назад. Краска обгорела и зашелушилась, однако номера обеих машин еще можно было разобрать. Дементьев вздрогнул: это были те самые номера, которые он видел и запомнил утром, на выезде из небольшого польского села с красивым названием Воля. А рядом с подбитыми машинами стоял еще один танк, целый и невредимый. Это был танк Бочковского. А сам комбат стоял у своей машины, опершись на нее локтем, курил и угрюмо глядел на сгоревшие «тридцатьчетверки».

Услышав шум моторов колонны гвардейских минометов, он повернул голову.

– Видишь? – сказал он, встретившись глазами с Дементьевым. – Вот так… Два танка, восемь трупов, и не трупов даже, а… Сгорели ребята до головешек – расстреляли их в упор, никто не выскочил. Одного я только не пойму – я же им кричал по радио: «Не лезьте в лоб, обойдите! Обойдите, мать вашу, отходите, не прите на рожон!» А они как глухие – ни один экипаж не отозвался, ни другой не ответил. Вот и нарвались…

«Возмездие судьбы», – прошелестело в сознании Павла, и он понял-догадался, что именно эти слова слышал он вчера, засыпая: слышал, но не разобрал.

– Может, мне не надо тебе этого говорить, Володя, – произнес он, глядя в больные глаза Бочковского, – но я все-таки скажу. Именно эти твои ребята так славно порезвились вчера ночью, в селе, где мы ночевали, – комиссар наш запомнил номера танков. Наверно, есть не только людской суд, но еще и другой, который оправданий не признает, понимаешь?

Комбат не ответил. Он посмотрел на Павла свинцовым взглядом, бросил папиросу и молча полез в танк. Лязгнули траки, и машина, выстрелив сизым дымом сгоревшей солярки, двинулась дальше – на запад.

Коричневый Дракон, выпестованный Кощеем Бессмертным, зачахшим над златом до состояния костлявой мумии, был созданием жутким. Астральный Зверь был страшен в бою – его чудовищные когти раздирали земную твердь, зубы дробили камень и металл, поток огня, извергаемый монстром, сжигал все, что могло гореть – и даже то, что гореть не могло. Зверь был ненасытен, и питался он кровью и муками людскими – без этого не мог он поддерживать то сумрачное подобие жизни, которой жил Коричневый Дракон.

И было ядовитым дыхание Зверя. Яд этот не был смертелен для тела, но выжигал он души людские, обращая их в пепел, на котором не растут цветы. И даже кровь, хлещущая из ран чудовища, нанесенных мечами бившихся с ним воинов, истекала ядовитым паром. И тот, кто вдыхал этот смрадный пар, получал ожог души – неисцеляемый и передающийся от отца к сыну, от сына к внуку, из поколения в поколение. И жили люди с обожженными душами, переставшие отличать вкус, цвет и запах Добра от вкуса, цвета и запаха Зла.

Война калечила не только тела, но и души людей. И только истинные воины и люди с настоящей душой – настоящие люди – могли устоять перед ядом Коричневого Дракона, не одичать, не оскотиниться, сберечь свои души и сохранить их в чистоте.

Глава двадцатая

Призрак и его дети

(январь 1945 года)

На равных подлеца и храбреца

Пропарывались пулями сердца

И складывались в общие потери…

Восьмой гвардейский механизированный корпус продолжал наступление – стрела, пущенная из тугого лука, еще не утратила своей убойной силы и пронзала все новые и новые панцири немецких оборонительных рубежей. Восемнадцатого января сорок пятого года с ходу, без затяжных боев и особых трудностей, был взят Александрув, но следующий город – Згеж – оказался крепким орешком: его пришлось брать штурмом. Батальоны девятнадцатой мехбригады штурмовали каждую улицу, каждый дом, выковыривая немцев из всех щелей. И здесь, в Згеже, погиб славный командир девятнадцатой бригады – полковник Липатенков, непосредственно руководивший боем. В его танк попал снаряд, и звание Героя Советского Союза Липатенков получил уже посмертно.

«На войне почему-то всегда больше погибает хороших и славных людей, – подумал Дементьев, узнав о гибели комбрига, – Богатырев, Мироненко, теперь вот Федор Петрович… Наверно, так происходит потому, что лучшие люди – настоящие люди – идут впереди, они не прячутся за спины других и первыми ловят пули, летящие навстречу. Какой-то ученый муж утверждал, что война, мол, дело полезное, это своего рода естественный отбор, селекция, улучшение рода человеческого – жестокое испытание войной проходят только самые лучшие и самые жизнеспособные. Сюда бы его, этого кабинетного мыслителя, под снаряды и пули – «естественно отбираться» среди грязи и крови. Если бы война действительно отбирала бы самых лучших, отсеивая в могилы только шлак и мусор человеческий, я бы, наверно, увидел бы в ней пользу, несмотря на всю ее жестокость и мерзость. Но дело в том, что людишки мелкие и подленькие приспосабливаются к любым обстоятельствам куда лучше, чем честные и прямодушные, и выживают именно они, подлые, а вовсе не герои, кидающиеся под танки и ложащиеся на амбразуры. Герои остаются лежать под гранитными обелисками, а выжившие за их спинами плодятся и размножаются, как крысы, которых так трудно вывести. Так что не прав этот теоретик – войны вовсе не улучшают породу людей, скорее наоборот…»