Евгений Константинов - Изоляция Застолья Страница 8

– Все нормально, Владимир Иванович. Я почетную грамоту на самом видном месте повешу, – Сереге стало весело.

– Да-а-а… Я даже не знаю, как теперь к тебе подъехать с, как мне казалось, очень заманчивым предложением…

– Владимир Иванович, – обратился к подполковнику Клюев. – Мы с Сергеем Костиковым друзья. Пришли к нему в гости, он нас радушно принял – все по-людски. Я бы даже сказал – по-товарищески, по-дружески. Чего тут вола за хвост тянуть!

– Да, надо выпить, – решительно кивнул подполковник. А когда выпили и закусили, посерьезнел:

– Ту такое дело, Сергей Михайлович. Маньяк в нашем округе появился. Нападает в подъездах на молодых девушек. И вот же сволочь, бьет по позвоночнику чуть пониже шеи, тем самым парализуя жертву, и в таком вот жутко беспомощном состоянии ее насилует, при этом напевая песенку: «Ты меня никогда не увидишь, ты меня никогда не забудешь…» А потом уходит, ничего из ценностей не забирая, но оставляя молодую-красивую валяться на полу в подъезде – мало того, что изнасилованной, так еще и парализованной…

– Господи, – закрыл глаза Серега. – Есть же уроды жизни. А вы еще против ужесточения смертной казни…

– Видимо, у маньяка-песенника фишка такая, – продолжил за начальника Клюев. – Оставлять жертву живой, чтобы она, парализованная, сознавала, что это был ее последний секс, что никто на нее в таком состоянии, когда ни руками, ни ногами не пошевелить, впредь не позарится. Разве что сам песенник. Ведь он же, скот, прежде чем уйти, напоследок, как бы обещал только что изнасилованной жертве, мол, жди меня, и я к тебе когда-нибудь вернусь. Только очень жди…

– Ублюдок!

– Мы должны его найти, скульптор Шуба, – сказал Заводнов. – Есть надежда, что с твоей помощью…

– Объясните, пожалуйста, товарищ подполковник – с какой-такой моей помощью? Предлагаете караулить в подъездах…

– Предлагаем вновь задействовать твой уникальный эксперимент, – сказал Клюев. – Чтобы ты сделал пластилиновую копию этого маньяка и, возможно, она… подскажет…

– Борисыч! У тебя с головой все в порядке? Соображаешь, о чем говоришь?

– Погоди, Шуба! Ведь ты же слепил не только копию Лисавина, которая навела нас на прототипа, но и меня самого в пластилине скопировал! И от моей копии умудрился узнать, какие именно «Ессентуки» предпочитает некий хитрый человек.

– Борисыч, то был уникальный эксперимент, другими словами – неповторимый. В то время у меня, сам знаешь, что с травмированной головой происходило. Сейчас я сам в произошедшее не верю. А верю в то, что настоящая правда – это придуманная версия со звонками по мобильнику. Только так, иначе крыша может поехать! На-ка вот, держи…

Серега сунул Клюеву масляную икру, а сам, оставив спинку воблы на потом, принялся обгладывать ребрышки.

– Да-а-а… Но крыша – крышей, а маньяк – маньяком. Моей внучке – недавно семнадцать исполнилось. Как представлю, что и ее кто-то вот так подстережет в подъезде, врежет по позвоночнику, чтобы парализовало девочку, потом станет насиловать…

– Вот-вот, – продолжил за подполковника Серега. – А когда поймают насильника, над ним будет самый гуманный суд в мире, который признает его невменяемым и выдаст абсолютно дебильный приговор, благодаря которому ублюдок, искалечивший жизни десяткам людей, будет отдыхать на всем готовеньком в какой-нибудь психической больничке. И дожидаться освобождения, чтобы после выхода подстеречь в подъезде еще чью-то внучку, дочку, невесту…

– Ладно, скульптор Шуба, ладно! Согласен я с тобой, мягкие у нас законы в отношении всякой мрази. Но законы они и…

– В задницу такие законы! – вновь перебил подполковника Костиков. – Вы же нормальный человек, Владимир Иванович. И вы первый наплюете на все эти дебильные законы, когда беда коснется лично вас. Ведь, правда? Правда?!

– Да, правда, правда, скульптор Шуба. Если, не дай бог, такая беда случится, своими собственными руками удавлю ублюдка!

– Я – тоже, – мрачно сказал Клюев.

– И тем самым – вы нарушите закон, которому служите в своих погонах? – горько усмехнулся Костиков.

– В задницу такие законы, – сказал подполковник.

– В очень глубокую задницу, – поддержал его капитан.

Помолчали. Попили пивка, закусывая лещом и воблой. Допили коньяк. О чем было говорить – о предстоящем получении почетных грамот?

– А скольких он уже… того? – наконец спросил Серега.

– Четверых, – ответил Клюев. – Первая умерла. Не рассчитал удар. Судмедэксперты сказали, что он ее уже мертвую насиловал.

– Пока теплая, – вставил Заводнов.

– С тремя остальными был аккуратней… Они в сознании, общаться могут, но – ни ногой, ни рукой. И пойдут ли на поправку – неизвестно.

– Фоторобот?

– У него всегда на голове черный женский чулок. Видимо, надевает его перед самым нападением, – сказал Борисыч. – Рост – средний, щуплый. Черные ботинки, джинсы, опять-таки черная курточка – в Москве каждый третий так одевается. Говорил без акцента, именно по-московски. Единственная примета – татуировка между большим и указательным пальцами на правой руке – в виде двух букв «Т» и «Ё».

– Хм, у меня есть знакомый писатель-фантаст с фамилией Тё – кореец. Кстати, Борисыч, меня с ним Игорь Акимов в Питере познакомил. Только совсем не щуплый, и говорит далеко не по-московски.

– В жаргоне тюремно-лагерного блатного режима аббревиатуры ТЁ нет, – сказал Клюев. – Скорее всего, эти две буквы – начало клички. Какой-нибудь Тёплый, Тёмный…

– Или Тёртый… – Серега открыл еще одну банку пива. – Ну, что ж, придется вечерами дежурить в подъездах, и просить у подозрительных мужиков прикурить. Авось маньяк этой своей наколкой засветится.

Якобы маньяка-песенника Серега Костиков лепил с себя самого. Не полностью, а только голову с натянутым на нее женским чулком. Чулок был Машкин. Серега не помнил, почему он оказался у него в гардеробе, в смысле, почему не выбросил его вместе со вторым чулком и с остальной одеждой уменьшенной работницы ресторана «Фазан и сазан». Наверное, просто проморгал.

Лепил, особенно не стараясь и абсолютно не веря, что уменьшенная копия «оживленного» маньяка по своей сути окажется копией маньяка настоящего. Тем не менее, две микроскопические «Т» и «Ё» темно-синего цвета сотворил добросовестно и, вооружившись увеличительным стеклом, приделал их между большим и указательным пальцами правой руки маньяка-песенник. Не с первого и не со второго раза, но удались буковки, хоть и был скульптор к тому времени очень даже нетрезв.

Оно и понятно – за работу над фигуркой Серега принялся, не успела захлопнуться дверь за гостями-милиционерами. По въевшейся привычке, когда фигурка была готова, скульптор придумал пластилиновому маньяку имя-отчество – Арутюнян Артурович. А потом и кличку добавил – Тёртый. Такой вот неожиданный ход, понятный лишь одному Костикову, в отношении «бильярдного шара» Артура.

Оживлять Тёртого собрался не здесь, а в потаенной квартире на Сретенке и обязательно – на территории Застолья. Но прежде чем оживлять, необходимо будет переговорить кое с кем из живчиков – с тем же Борисычем, Никодимом, Фуфелом, Боярином, да даже и с Владом! – объяснить им расклад в плане нового персонажа. Своей копии, то есть, Шубе объяснять ничего не надо – сам все знает-чувствует.

Серега очень сомневался, имеет ли вообще смысл задуманный «уникальный эксперимент». Но считал, что просто обязан хотя бы что-нибудь сделать. Хотя бы слепить из пластилина фигурку, мысленно подразумевая, что это копия того самого маньяка. А вдруг сработает…

В эту ночь Сереге Костикову вновь ничего не приснилось. Может, оно и к лучшему.

На следующий день, в пятницу проснулся с абсолютно свежей головой. Собрался позвонить Фуфелу и еще раз уточнить, во сколько и куда именно приезжать, чтобы проведать Боярина. Но тут ему позвонил Джон Большой, водитель начальника инкассации Матвейчикова и сказал, чтобы Серега не дергался, и что, где-то через час за ним кто-нибудь заедет и заберет.

Заехал за Серегой не кто иной, как Бугор, но не на Волге, а на новеньком бронеавтомобиле забравшись в который, Серега увидел еще двух водителей – Краснова и Фуфела. Обменялись рукопожатиями.

– Что, бояре, едем навещать главного Боярина? – бодро обратился Серега к коллегам по работе.

– А заодно и помянуть моего бывшего сменщика, покойного Скворца, – невесело, сказал Краснов.

– И заодно, – тоже посерьезнел Серега, – помянуть и мою бывшую, любовь Викторию Ким. Ты же ее помнишь, Фуфел?

– Как не помнить! Ровно за сутки до своей смерти в моей машине водкой грелась…

– Кстати, грелась вместе с Бояриным, – напомнил Серега.

– И с Паном Зюзей, – хмыкнул Фуфел. – Эх, знать бы…

– Между прочим, – чуть погодя, сказал сидевший за рулем Бугор, – этот самый Лаврик некоторое время со мной на одном маршруте работал. Хорошо, не в мою смену тогда подставился, урод! Теперь двумя годами не отделается.