Охотник за головами - Тим Каррэн Страница 8

Однажды чёрный парень из третьей дивизии морпехов, с которым мы вместе бухали, курили дурь и снимали шлюх, вернулся с задания, и я пошёл проведать его в хижине. Нашёл его на коленях — он молотил кулаками по койке. Звали его Дудак. На нём всё ещё была полевая форма, изношенная и заляпанная кровью. Даже не повернувшись ко мне, он начал рассказывать, как его рота была на задании с подразделениями 37-го батальона рейнджеров АРВ[1]. Они были недалеко от Плейку, выслеживая смешанный батальон регулярных войск Северного Вьетнама и вьетконговцев. И выследили, блядь. АРВшники завели их не в одну, а в три отдельные засады. И каждый раз держались позади, будто знали, что будет. Вскоре морпехи уже не сомневались — АРВшники работают с северянами.

Но им отплатили.

Когда пришло время эвакуации, их командир — капитан Ривас — приказал АРВшникам прикрывать отход. А когда прилетели вертушки, их кинули. Ривас вызвал борты только для своих. Как только морпехи загрузились, АРВшники вылетели из джунглей с вьетконговцами на хвосте — похоже, это было подразделение ВК, не участвовавшее в подставе. Морпехи открыли огонь по АРВшникам, и те оказались между двух огней. Их просто искрошило.

Последнее, что видел Дудак — они дохли как мухи.

— Вот такое дерьмо мы там хлебаем, сэр. Въезжаете, сэр? Теперь у вас есть ваша история, да, сэр? Можете размазать её по своей ёбаной первой полосе, сэр...

Он был на взводе и вымотан, но я не мог это так оставить. Надо было просто уйти, но я психанул и, подойдя, залепил ему пощёчину.

— Я тебе не сэр, — процедил я.

И тут он набросился на меня. Повалил на пол, приставил нож к горлу, его чёрное лицо было потным и жирным, от него несло джунглевой гнилью. Я думал, он перережет мне глотку, но вместо этого он вдруг расхохотался.

— Заебись, заебись, — выдавил он сквозь смех. — Ты не сэр, и я не сэр, и нет никаких сэров среди нас.

Через неделю Дудак погиб в бою.

Но это был Вьетнам.

Входящие снаряды и исходящие тела.

6

Во время войны некоторые начали понимать, что американская армия разваливается. Расползается по швам и разматывается, как старое одеяло. Говорили, всё из-за наркоты, отсутствия поддержки дома и того, как правительство вело войну — не объявляя её официально, всегда отступая, когда можно было нанести смертельный удар по северянам.

Не буду с этим спорить.

Пехотинцы, которых я знал и с кем бывал в деле, были не хуже любых других в любой другой войне. Они дрались отчаянно и храбро, но не ради любви к родине и не ради всего этого лицемерного размахивания флагом. Они делали это потому, что у них были только их товарищи и их подразделения значили для них целый мир — так что они дрались друг за друга и за то, чтобы выжить. Трусы там были, как и в любой войне — конечно, но и храбрецов легион.

Лучшими подразделениями там, пожалуй, были силы специальных операций — «зелёные береты» и «морские котики», морская разведка и австралийский SAS. Такие части вели партизанскую войну против партизан, и чертовски хорошо это делали.

Некоторые из этих «беретов» были совсем отмороженные, но иначе и быть не могло. Для них война была наркотиком — они вмазывались ей, нюхали её, курили её и глушили как вино. Им не нужна была обычная дурь, никакой герыч или кислота, потому что они знали, что такое настоящий приход, настоящий кайф. Та же самая всепоглощающая зависимость, что человек притащил с собой ещё из пещер.

Однажды я вернулся с тяжёлого патруля, насмотревшись на упакованные в пластик трупы. Один «зелёный берет» ржал надо мной, говорил, что я нихуя не видел, нихуя не знаю, и не узнал бы говна, даже если б вляпался в него своими сопливыми ножками. Он стоял там и ржал, в потрёпанной полевой форме с тигровым камуфляжем. Берет был лихо заломлен набок, а на груди в быстросъёмных ножнах висел здоровенный нож «Рэндал» сил специального назначения. Он всё называл меня писакой, а я всё пялился на этот нож, хотел огрызнуться, но понимал: если сделаю это, он одним быстрым движением — таким быстрым, что и заметить не успею — всадит в меня этот клинок, разделает как свинью. Эти ребята вечно куда-нибудь или в кого-нибудь втыкали свои ножи.

Я сидел там, курил сигарету, и больше не мог держаться. Бросил ему раздражающий, избитый журналистский вопрос (которым сам никогда не пользовался, но другие — да):

— Ты правда думаешь, что можешь выиграть эту войну? Что можешь освободить этих людей?

Это должно было пробить его шкуру, взбесить его, но шкура была слишком толстой. Он просто рассмеялся, а потом рассказал, как они однажды совершили налёт на лагерь военнопленных около Фубай... или на то, что они приняли за лагерь военнопленных. На самом деле это был какой-то цирк северовьетнамской армии, полный женщин и детей, запертых в бамбуковых тигриных клетках. «Береты» зашли тихо, убили шестерых охранников. Седьмого взяли живым, но он как-то умудрился спрятать бритву и перерезал себе горло прежде, чем они успели его остановить. Так что они никогда не узнали, почему женщины и дети были в этих клетках. Позже они слышали байки, что у северян были тигры, и они скармливали им этих людей ради развлечения.

— Когда мы открыли эти клетки и вытащили людей... а они, блядь, были тощие как щепки, просто скелеты... и начали давать им лекарства и еду, ждали, пока прилетят вертушки забрать их, мы увидели, что все они сошли с ума. У всех был этот пустой, отсутствующий взгляд. Жуть. И знаешь, что они делали, когда мы оставляли их одних? Они заползали обратно в эти клетки и оставались там, — он покачал головой и мрачно усмехнулся. — Так что видишь, писака, нельзя освободить людей, которые сами не хотят быть свободными.

Он был мудак, но я накрепко запомнил его слова.

7

Примерно через неделю после той мясорубки с 4-м полком в долине Плей Трап я стоял на