Олег Кожин - Темная сторона Сети (сборник) Страница 9

Они шли через гостиную медленно и неуверенно: не привыкли к такой бесцеремонности – разгуливать по хозяйским апартаментам. Но Дымов словно видел их опущенные к полу головы, взгляды исподлобья – они не просто приближались, они подкрадывались к добыче. И добычей их был он, Дымов.

Расползающаяся плоть выскользнула из захвата, тело собаки шлепнулось под ноги, и Дымов отступил на два шага, задохнувшись запахом тухлятины.

– Это я открыл им дверь, – сказал мальчик, снова появляясь в проеме. – Мне так велела хаска.

– А своей головы у тебя нет? Ты только и можешь, что слушаться хаски? – проворчал Дымов, не думая о том, с кем (или с чем) разговаривает.

– Однажды я ее уже не послушался…

Человек в свитере снова взглянул на экран веб-камеры, на котором застыла неподвижная картинка пустой сторожки.

– Послушай, я хотел спросить. А ты правда осматривал младшего Радченко?

– Правда, – ответил психиатр. – Меня сразу вызвали – я же штатный эксперт.

– И что? Он в самом деле сумасшедший?

Психиатр презрительно поморщился:

– Понятие «сумасшедший» слишком расплывчато, мне чаще задают вопрос о вменяемости. Но в данном случае я могу сказать совершенно точно: мальчик не просто невменяем, он психически болен. Давно и глубоко.

– Я правильно понял, что smile.jpg тут ни при чем?

– Не совсем. Понимаешь, такие вещи не вызывают болезнь, а лишь провоцируют ее проявление. Любой стресс может стать провокацией. Однако это не повод запретить интернет-страшилки. Мы в пионерских лагерях тоже рассказывали друг другу страшные истории. Андрей Радченко – исключение, а не правило.

– Он действительно зубами перегрыз горло родному брату? – Человек в свитере с сомнением посмотрел на собеседника.

– Действительно.

– Но это же физически невозможно…

– Три дня поработай в психушке санитаром – и поймешь, что возможно и не такое.

Если бы не появившийся не вовремя мальчишка, Дымов успел бы прикрикнуть на волкодавов, пока они не совсем освоились в хозяйском доме.

– Хаш! – гаркнул он кобелю. – А ну-ка вон отсюда!

И без того неуверенные шаги замерли, но лишь на несколько секунд. Дымов знал три команды, которые собаки понимали лучше остальных: «так», «куда» и еще одну, нецензурную. Он испробовал все три, но собаки не остановились.

А хаски уже сидела возле мойки и улыбалась.

– Они все равно тебя загрызут. У них с хаской собачье братство, – сказал мальчик. – Люди убивают собак, а собаки в ответ убивают людей.

В проеме появился темный силуэт волкодава – тот низко пригибал голову и дыбил загривок.

– Хаш! Иди на место, – велел ему Дымов и шагнул вперед. Ни одного шага назад теперь сделать было нельзя, волкодав расценит это как отступление.

Кобель ощерился, в темноте блеснули его белоснежные зубы – еще одна улыбка хаски. Хола остановилась позади него и тоже показала клыки. Хаски смотрела на Дымова в полном удовлетворении.

– Хашка, ты что? Хочешь, чтобы я тебя убил? – спросил Дымов скорей с горечью, чем с угрозой.

Собаки не понимают горечи. Они признают только силу. И волкодав весом в три четверти центнера – не легкая лайка, к тому же мертвая. К тому же нарисованная…

На стене кухни висели сковородки, но все как одна легкие, тефлоновые. Дымов любил старые добрые чугунные, и такая сейчас очень пригодилась бы. Он пошарил рукой по разделочному столу, но ничего тяжелого, конечно, не нащупал. Только подставку для ножей. Ножи у хозяев были отменные, из какой-то очень прочной стали, и Дымов взял в руку самый большой. Не хотелось защищаться ножом, лучше бы нашлось какое-нибудь другое, несмертельное оружие…

– Хаш, иди на место, – повторил он и сделал еще один шаг вперед.

Кобель зарычал – такой его рык Дымов про себя называл «тигриным»: Хаш приоткрывал пасть, как лев или тигр. И рычал не только на выдохе, но и на вдохе.

– Хашка, дурак… Я же тебя зарежу…

Рык стал еще громче, но волкодав немного подался назад. Для броска? Или от испуга? Дымов перехватил нож крепче и удобней, поставил ноги шире – Хаш запросто собьет с ног, если кинется. И галоши – нелучшая обувь для такого случая.

Дымов забыл о хаски, слишком велика была разница между нею и волкодавами. Он не ждал броска сбоку и не успел отдернуть руку, когда на кулаке, сжимавшем нож, сомкнулись неправдоподобно тяжелые челюсти – будто захлопнулся медвежий капкан с мощной пружиной. Хрустнули кости, нож со звоном прокатился по полу, а челюсти не разжимались. Хаш метнулся вперед черной тенью, закрывшей едва брезжащий из гостиной свет.

– По-моему, его нет слишком долго. – Человек в синем свитере привстал и прошелся перед столом. – Может, он там на суку повесился?

– Всего десять минут, – пожал плечами психиатр, глянув на часы.

– Да? Мне показалось – гораздо больше.

– Ну двенадцать.

– А во дворе камер нет?

– Есть. И в доме есть, только там электричество выключено. И к нам сигнал все равно не поступит, запись можно посмотреть только офлайн.

У волкодавов нет хватки, они рвут свою жертву короткими укусами, и зубы их пострашней, чем у бойцовых пород. Собачье братство? Союз собак против людей? А еще у волкодавов вес… Они ломают волков, как медведи, наваливаясь сверху. Говорят, силуэт волка запечатлен в генетической памяти волкодава; даже тот из них, кто никогда в жизни не видел волка, узнает его в один миг.

Бросок Хаша был точным и смертоносным. Клык вспорол глотку хаски, лапы толкнули вперед безвольное мертвое тело и пригвоздили к полу, переламывая ему позвоночник. И если бы это была не мертвая хаски, живой бы она не осталась.

Если бы это была не мертвая хаски, ее голова не оторвалась бы от тела с такой легкостью… Дымов с секунду смотрел на голову собаки, сжимавшую его руку мертвой – по-настоящему мертвой! – хваткой. В распахнутые глазки, полные холодной ярости. Он почти не ощущал боли – она существовала будто бы отдельно от него, как и страх. Умом понимал, что должно быть больно и страшно, но не чувствовал ни того ни другого.

А хаски продолжала улыбаться: рука Дымова сделала собачью улыбку только шире.

– Я начинаю думать, что твой хозяин был прав, когда выбрасывал тебя в окно… – усмехнулся Дымов и изо всей силы шарахнул рукой по разделочному столу. Пожалуй, это в самом деле было больно, соскользнувшие с ладони зубы пропороли глубокие борозды – голова прокатилась по мраморной столешнице и с тяжелым стуком упала на пол, в темноту.

В проеме, что вел в гостиную, стояла Хола, обнажившая клыки, и нацелены они были на мертвого мальчика, не давая тому шевельнуться. В тишине что-то часто капало на пол, и Дымов не сразу понял, что это кровь с его руки. Он обмотал ее кухонным полотенцем, которое сдернул с крючка по дороге в гостиную, – ему хотелось побыстрее сделать то, что следовало сделать с самого начала: пройти к черному ходу и дернуть рубильник.