Карен Бийон - Французские дети едят всё Страница 12

Для ребенка еда – не просто топливо. Это часть культуры. Общение и удовольствие, которое мы делим с другими, куда важнее калорий и витаминов.

Вам, наверное, трудно понять, почему обычное приглашение на ужин выбило меня из колеи. Объясню. Когда мы переехали во Францию, я ужасно нервничала каждый раз, когда нас приглашали в гости. Я боялась, что придется есть что-то незнакомое. Неизвестными мне способами. Например, орудовать специальными щипцами, чтобы выудить остатки мякоти из клешней лобстера. Или чем-то вроде тонкой металлической зубочистки доставать склизкие внутренности из склизких раковин. А главное, все это есть и благодарно улыбаться.

Всякий раз, когда я садилась за стол с французами, мне казалось, будто я сдаю экзамен. Не радовала и длительность застолий – как правило, они длятся не менее трех часов. Еще меня выводило из себя то, что за столом обычно параллельно обсуждали несколько тем. Французы не понимают, что такое линейный подход к диалогу. Для них чем больше людей говорят одновременно, тем лучше. Кроме того, вмешиваться в чужие разговоры – милое дело. Особенно приветствуется скептический юмор.

Свободное переплетение нескольких тем в разговоре за столом пугало меня. Нередко я попросту не могла уследить, о чем, собственно, идет речь, не говоря уже о том, чтобы ответить впопад. Дело осложнялось тем, что мой французский был далек от совершенства. Я могла поддержать простую беседу один на один в спокойном темпе. В более сложных предложениях путалась, мой словарный запас был явно недостаточным. Увидев на лице собеседника напряженное, растерянное выражение, я и вовсе замолкала.

Правда, это происходило со мной не только во Франции, но и всюду, за любым торжественным застольем. Поэтому, когда нас с Филиппом впервые пригласили на ужин, я согласилась с большой неохотой. Вирджиния и Хуго, старые университетские друзья мужа, организовали небольшую встречу одноклассников. Моя первая реакция была вполне предсказуема – я запаниковала. Мне не хотелось, чтобы старые друзья Филиппа оценивали мое поведение за ужином. Вести оживленный остроумный разговор мне точно не удастся. В отчаянии я взяла книгу по французскому этикету для американцев, живущих во Франции. Начала читать, и сердце мое упало: я наткнулась на мудрый совет Полли Платт, несколько десятилетий прожившей в Париже, – притворитесь мебелью, например красивым стулом. Таким образом, утверждала Полли, исчезнет необходимость поддерживать разговор, мои собеседники не будут смущаться, слушая мой ломаный французский, и я не стану переживать, что весь вечер со мной никто не общается. Такая вот подсказка.

Больше всего меня волновало, что друзья Филиппа за ужином начнут оценивать меня, вместо того чтобы пытаться подружиться. И моих детей тоже. Хорошо ли они воспитаны? Софи и Клер не были готовы вести себя за столом так же, как французские дети. Допустим, у меня есть шанс тихонько просидеть весь вечер и ни разу не оплошать. Но детям это точно не под силу. Я знала, что они будут канючить (для французов это очень серьезный проступок), морщить нос при виде еды (еще хуже) или откажутся есть (хуже всего). Моя реакция на это приглашение стала причиной нашей второй за год крупной ссоры. Я не хотела идти на этот ужин и тем более не хотела брать с собой дочерей, хотя все собирались прийти с детьми. Я не понимала, почему так важно тащить туда детей, но для Филиппа этот вопрос был принципиальным.

– Можно оставить девочек с твоими родителями, – настаивала я.

– Но другие дети будут там, и девочки пропустят все веселье! – возражал Филипп.

– Есть начнут очень поздно, а закончат не раньше полуночи, дети ужасно устанут! Ты же не стал бы просить их в таком возрасте бежать марафон? Почему ты требуешь, чтобы они весь вечер просидели за столом?

– Потому! – не на шутку разозлился Филипп. – Потому что меня так воспитали! И все французские дети должны так воспитываться!

Я поняла, что мне больше нечего возразить. Ведь это правда: всех французских детей воспитывают именно так. С малых лет они подолгу сидят за столом с родителями; иногда ужин начинается, по американским меркам, очень поздно. Во Франции посиделки с друзьями и родственниками, особенно ужины, обычно собирают за столом несколько поколений. Считается, что обязаны прийти все. Мой муж полагал, что просто невежливо не привести на встречу всю семью. Несправедливо по отношению к Софи и Клер не взять их с собой.

– К тому же, – заявил Филипп, – как они научатся проводить время за столом, если не приучать их сейчас?

Я понимала, что и тут он прав. Дети во Франции проявляют за столом гораздо больше выдержки, чем многие взрослые американцы. Вспомнилась наша свадьба: среди приглашенных было несколько десятков детей, которые весь вечер терпеливо сидели рядом с родителями, а под утро, когда начались танцы, куда-то тихо исчезли. Потом я узнала: родители уложили их на груде пальто и свитеров в углу, дети крепко проспали всю ночь, пока мы танцевали в соседнем зале.

А вот почти все мои канадские родственники ушли задолго до утра. Они были в шоке, что ужин из восьми блюд начался только в девять и к полуночи все еще не закончился. Некоторые не дождались десерта, а уж до танцев не дотянул почти никто. Одной из самых стойких оказалась моя 99-летняя бабушка, очень ответственная женщина строгого кальвинистского воспитания. Она гордо и прямо сидела на стуле, одобрительно кивая, когда мы с Филиппом танцевали вальс молодоженов, а потом удивила всех, бодро выскочив на танцпол.

Вспомнив тех французских детей со свадьбы, я начала склоняться к тому, чтобы изменить свое решение. «А ведь и правда, – подумала я, – если Софи и Клер хотят влиться во французское общество, они должны научиться вести себя как другие дети». Этот спор Филипп выиграл.

Я не только боялась этой встречи одноклассников, но и ждала ее – мне не хватало общения. Новых друзей я еще не приобрела. Большинство французов держались особняком. Правда, у нас с Филиппом были тут старые знакомые. Однажды вечером мы зашли выпить в местный бар, и здоровяк-бармен протянул нам руку. Оказалось, что это кузен Филиппа (в Бретани «кузенами» называют любых кровных родственников, независимо от степени родства). Мама одной девочки на школьном дворе оказалась дочерью подруги детства моей свекрови, еще одна – медсестрой, которая в детстве делала моему мужу прививки («не в руку», – с улыбкой сообщил он мне). Были и другие знакомые лица: например заместитель мэра с чудесным именем мадам Ляморе – она заверяла наше брачное свидетельство. Но дальше формального обмена любезностями дело не шло. Дружеской откровенности, как с соседями в Канаде, здесь, похоже, просто быть не могло. Я быстро поняла, что французы не стремятся открыть душу людям, с которыми их не связывает продолжительное знакомство.

Еще одна причина, по которой я мало общалась, – изменившаяся погода. Сильный ветер пригнал в залив тучи, участились колючие дожди и мощные порывы ветра. Дни становились короче, и вскоре солнце исчезло вовсе. За окнами шумели осенние бури, иногда такие сильные, что стены тряслись, а деревянные балки стонали. Мы затыкали трещины газетами и тряпками; старый камень стал холодным и влажным. На дверях появилась плесень, ею обросли стены и даже окна. Мы завтракали в шерстяных шапках. Так что романтика кончилась быстро. Я поняла – наш друг Энди недаром путешествовал по южной Франции. В нашей деревне все окна были закрыты ставнями, на улице встречалось все меньше людей.

Но дело не только в ненастье. Пришлось признать, что с деревенскими жителями у меня не так уж много общего. В нашей части Бретани жили фермеры – консерваторы и ревностные католики. У французов самые большие семьи в Европе. А лидируют среди французов бретонцы – у большинства не меньше троих детей. Рекордсменкой в нашей деревне была женщина примерно моего возраста – гордая мать четырнадцати мальчишек и девчонок! Она никогда не повышала на них голос, но и не улыбалась; ездила по городу в школьном автобусе со своими неестественно спокойными отпрысками. Девочки всегда были безупречно одеты, как и их мать: кофточки пастельных цветов, юбки приличной длины. Знакомство с нашими дочерьми явно не одобрялось, ведь они вели себя хуже несносного Денниса.

«Может, у них просто нет времени на общение?» – с надеждой спрашивала я мужа. Кроме Эрика и Сандрин нашими друзьями были только местные фермеры, у которых мы покупали еду. Их «модернизованная» ферма находилась рядом с деревней – можно было дойти пешком. На живописном участке с видом на реку хозяева разводили коров, свиней, кур, гусей, индюшек и уток, выращивали овощи и фрукты. Они круглый год продавали плоды своих трудов и сами себя обеспечивали почти всем. Юбера и Жозефа – двух братьев, скромных и милых холостяков – очень забавляло, что их «отсталую» ферму теперь причислили к «экологически чистым». Но они вовремя сориентировались, и их ферма стала центром производства экологически чистых продуктов для всего региона. Все, что они производили, было свежим и на удивление разнообразным: сыры, овощи и зелень, фрукты, свежий хлеб, молочные продукты, колбасы и домашние конфитюры. Все это растили, собирали, вылавливали и готовили в радиусе двадцати миль от нашего дома.