Хроника грузинского путешествия, или История одного кутежа с картинками и рецептами - Геннадий Йозефавичус Страница 8

Все события дня – поездка по Военно-Грузинской дороге, полет на вертолете над Мцхетой, экскурсия по княжеским владениям, блуждания по Ахалкалаки – остались позади. Впереди был длинный вечер за покрытым кумачом столом, быстро заполнившимся закусками. Во главе обосновался импозантный немолодой красавец, сын Аполлона Кутателадзе и Мирель Зданевич, дядя братьев Тотибадзе, «маршал» бригады «по переработке разных вкусных блюд и разных напитков», создатель арт виллы «Гарикула», потомственный художник, профессор Академии Караман Кутателадзе. По краям расселись члены экспедиционного корпуса, у наших ног – два пса и три кошки. Пришедшие из деревни поварихи расположились со своей стряпней на кухне. Еще одно место за столом оставалось свободным: Караман сказал, что позже к нам присоединится француз. Ну француз, так француз.

Вилла, где нам предстояло провести вечер, ночь и утро следующего дня, была построена еще в восьмидесятых годах позапрошлого века. Поляк-инженер, перебравшийся в Грузию (его жене был прописан сухой климат), нашел кусок земли в районе Гарикула, в нынешнем селе Ахалкалаки, и начал создавать маленькую Европу в сердце Грузии: возвел элегантный трехэтажный дом, разбил виноградник и посадил персиковый сад, выкопал погреб, провел воду, оснастил современными машинами небольшой консервный завод, продукция которого (персики в сиропе) продавалась в магазинах Елисеева и даже в Париже. И все бы ничего, да тут – революция, экспроприация, экзекуция. Но дом чудом не постигла судьба его хозяина. В нем поселилась дивная художница-акварелистка Вера Белецкая, потом – дети, позже – студенты Академии художеств имени папы Карамана, а с начала нулевых – и сам Караман, превративший дом польского инженера в логово грузинского художника, в арт – виллу «Гарикула». С тех пор в доме постоянно что-то происходит – то азербайджанцы рисуют нефтью, то москвичи устраивают художественный бардак, то красотки-студентки ложатся в кровать, выставленную в поле, чтобы make love not war, то французы какие-нибудь с монголами приезжают делиться опытом. А опыт – он тут повсюду: на стенах, на потолке, на полу. Каждый сантиметр виллы расписан, на каждом клочке пространства обустроено современное искусство, и над всем этим совриском носятся баховские «Вариации Гольдберга». Ламповый усилитель и проигрыватель винила появились тут вместе с Караманом, его красками и холстами.

В январе в выстывшем каменном доме было чертовски холодно, дровяная печь не справлялась с работой, тепла электрических радиаторов едва хватало на наши с Максимом спальни (Тотибадзе по-братски устроились в общем зале). Зато печь идеально справлялась с готовкой: на столе появлялись все новые и новые закуски.

Вслед за сациви, сулугуни, каким-то майонезным салатом, попавшим на стол прямо из советской гастрономической истории, горячими хачапури, вареными цыплятами и пхали, тетки нажарили гигантских котлет, в каждую из которых было засунуто по сваренному вкрутую яйцу, и, главное, подали настоящий деликатес – цоцхали, мелкую рыбку из Куры, живьем брошенную в кипящую воду. Приготовленная таким образом рыба сатанеет от кипятка и приобретает «бледный» вид. В прямом смысле бледный; она как будто мутнеет, покрывается полупрозрачной пленкой и становится отчаянно вкусной. Особенно если запивать ее достаточным количеством вина. А его, отличного вина из шато «Мухрани», было достаточно, а значит, достаточно было и тостов, и веселых рассказов, и поучительных историй. «Знаешь, – говорил Караман между тостами, – для грузина богатство – это вино, хлеб и чурчхела. Грузин же – воин или разбойник, чаще – и то и другое, ему главное – до леса дойти, а там – кто ж его найдет? Только свои найти смогут, те, что знают, где искать. А из лесу он не выйдет, пока вино не закончится; в лесу кутить лучше всего. И кувшины грузин закапывает, чтобы спрятать. Сам-то в лесу сидит, а вино – дома, под землей, только он и знает, где оно».

Часа через два снаружи раздались звуки двигателя, залаяли, на миг отвлекшись от вымаливания костей и остатков гигантских котлет, собаки. Распахнулась дверь, и мы увидели типичного Д’Артаньяна: молодого, кудрявого и слегка безумного. Ввалившись, мушкетер заорал по-грузински: «Гамарджоба!», потом поцеловал в нос лабрадора и обнял Карамана. Караман представил француза: «Винсент», и сказал, что они на пару занимаются домашним виноделием. Виноград-то еще с тех, польско-инженерских виноградников, есть, квеври (традиционные терракотовые амфоры, которые вкапывают в землю) тоже целы-невредимы, дело за малым – возродить традицию. И, возможно, превратить виллу в шато. А, что, Chateau Garicoula, звучит! Не все же совриском пробавляться!

Винсент оказался типичным влюбившимся в Грузию иностранцем. То есть он сначала в жену свою влюбился, в грузинку, потом в детей, которых та ему нарожала, а там уже и черед всей Грузии пришел – с ее вином, песнями, чурчхелой и кутежами. Где-то в этом ряду и Караману место нашлось, его галл тоже очевидным образом полюбил.

Усевшись на свободный стул, Винсент навалил себе в тарелку снеди, налил в стакан красного, даже не красного, а черного мухранского «Шавкапито», произнес каноническое «Сакартвелос гаумарджос» и немедленно выпил. И со вкусом, будто и не француз уже больше, а настоящий картлийский кутила, закусил. А потом, сказав по-русски: «Скоро вернусь», вышел в темноту ночи.

Пока француза не было, Караман рассказал обычную историю про романтического юношу-иностранца: приехал в Тбилиси поработать на какую-то фирму по контракту, немного зная русский, встретил грузинскую красавицу, тоже немного говорящую по-русски, влюбился, по-русски же сделал предложение, женился, выучил грузинский.

Тем временем Винсент вернулся, и не с пустыми руками вернулся, а с тремя закупоренными лимонадными пробками бутылками из-под шампанского. Караман торжествующе обвел нас взглядом и объявил: «Ребята, мы с Винсентом решили делать шампанское. Заложили в погреб осенью двести бутылок. Сами их по округе собирали и мыли, а потом заливали в них вино и укупоривали. Теперь я, как дурак, хожу и поворачиваю бутылки чуть не каждый день, так Винсент велит. Сами еще не открывали, вместе с вами первый раз попробуем, даст Бог – не отравимся!»

Француз взял специальную открывашку, отвернув бутылку от себя, откупорил ее, и… с ног до кудрявой головы оказался в вине, с шипением вырвавшемся из горлышка. «Merde», – выругался Винсент на родном наречии, «Гав-гав», – залаяли собаки, «Ура!» – вскричали мы все.

Винодел разлил остатки по бокалам, и мы, почему-то зажмурившись, пригубили по глотку