Аркадий Эйзлер - Быть человеком Страница 3

Распознав этот контрольный механизм, определяющий процесс гибели клетки (так называемый «регулятор выбора ее смерти»), ученые могли бы попытаться вмешиваться в этот процесс и взять на себя ответственность за решение, каким из них жить, а каким умирать, хотя все, в том числе и клетки, хотят жить. Обреченность или выживаемость клетки определяется различными факторами, которые этот переключатель выявляет, оценивает и принимает соответствующее решение. Овладение техникой направленного регулирования процесса апоптоза даст возможность уменьшить размножение клеток в случае ракового заболевания или, наоборот, увеличить – в случае БА. Так что в будущей борьбе с раком исчезнет необходимость использовать облучение или медикаменты с побочными негативными действиями, приводящими к тяжелым осложнениям, а заменять их легкими, стимулирующими сам организм к борьбе с недугом. Может быть, феномен пожирания (каннибализм на молекулярном уровне) здоровыми клетками раковых – и наоборот – и есть процесс «божественного регулирования» народонаселения на макроуровне, своего рода, биологического умиротворения.

Процессы смещения динамического равновесия, приводящие к конкурентной борьбе клеток человеческого организма и, как следствие, к болезням, старению, смерти, рассматриваются как естественные, не противоречащие устоям религии, морали, культурных традиций. Но лишь до тех пор, пока все они являются для нас некоей абстракцией. Мы надеемся: «авось пронесет», в надежде на появление в будущем каких-нибудь сегодня непостижимых методов и средств воздействия на человеческий организм. Такая отстраненность имеет свои печальные последствия. Когда человек не чувствует чужой боли – начинаются войны. Пока он может быть счастлив при виде этой боли – войны продолжаются. Генералы в штабах, мыслящие абстрактно и мало связанные с бойней в окопах, более кровожадны, чем их солдаты на полях сражений. «Война превращает людей, рожденных быть братьями, в зверье», – писал в свое время Вольтер.

Другое дело, когда процессы страданий перемещаются в систему координат собственного организма – ценности, дороже которой нет ничего. Тогда неожиданно появляются, как яркие ленты из рукава фокусника, понятия морали, которые шлифуются, подгоняются, порой подтасовываются под утверждение: если человеку предусмотрен природой жизненный ресурс, положим, в 100–200 лет, как толкует современная геронтология, то надо получить положенное, и не когда-нибудь, а сегодня и сейчас. Все средства, останавливающие процесс пожирания клеток, должны быть задействованы, можно раскрутить на всю катушку и пресловутую регенерацию эмбрионов. Но если помочь ничем нельзя, а денег тьма, то тогда, пожалуйста, извольте задраить в криогенный сосуд… А уж когда наука шагнет вперед и болезнь сможет быть излечена, – оживите своевременно и не забывайте, что все вперед оплачено. И непонятно, чего больше было в сообщении газеты “Times” о 10 тысячах замороженных эмбрионах, сохраненных в жидких азотных ваннах – скрытого холодного цинизма или явного сожаления, смешанного с почти человеческим состраданием.

Двойная мораль

Надеюсь, вы не ведете двойной жизни, прикидываясь беспутным, когда вы на самом деле добродетельны.

Это было бы лицемерием.

Наш вымышленный герой, почти уже нобелевский лауреат в социологии, быстро усвоит основные принципы морали с ее непреходящими ценностями, но со своей «первобытной наивностью» вряд ли сможет, однако, уразуметь принцип так называемой двойной морали. Даже сами апологеты, основатели и толкователи современной морали на себе испытали ее двоякое влияние. Создавая объемные тома сочинений, погружаясь в мир грез и иллюзий, не имеющих ничего общего с действительностью, они выдвигали собственные приоритеты, узнав о которых, герои их сочинений могли бы сгореть от стыда за своих создателей.

Ницше и Шопенгауэр, Достоевский и Некрасов, Чайковский и Мусоргский стали жертвами сексуальной необузданности и прочих пороков, причем не каких-то банальных шалостей среднестатистического развращенного человека, а тяжелых извращений и распущенности, не совместимых ни с какими моральными нормами. Поступки и поведение этих выдающихся личностей XIX – ХХ вв. всегда являлись темой для обсуждения.

Вот что вспоминает, например, в 1923 г. А. Нашина-Евреинова: «Разговаривая как-то с К. Чуковским, раздобывшим интересные и совершенно новые материалы о Некрасове и Достоевском (см. «Каменное сердце»), я с чрезвычайным интересом выслушала от него такую характеристику Достоевского: “Да, для меня совершенно ясно, что как Некрасов, так и Достоевский недели не могли прожить без женщины”». И далее, пытаясь найти ответ на слухи об изнасиловании Достоевским несовершеннолетней девочки, муссируемые в то время в обществе, Нашина-Евреинова продолжает: «Вероятно, сплетня о насилии имела все-таки свои основания. Говорят, что Страхов “определенно утверждал”, Венгеров слышал об этом от Тургенева и Висковатова, а Булгаков мог только сказать: “может быть, это и клевета”. Другие исследователи и лица, близко знавшие Достоевского, не совсем склонны считать это за чистую клевету. Я не знаю ничего, наверное (да и кто же знает?) и вместе с Чуковским, с которым говорила по данному поводу, могу только сказать – это не то, что про человека наболтать, будто он на базаре дыню съел».

Еще небольшое дополнение о Достоевском от знакомых с ним людей. Страхов характеризует его так: «Он был зол, завистлив, развратен. Заметьте, что при животном сладострастии у него не было никакого чувства женской красоты и прелести. Лица, наиболее на него похожие, это герои “Записок из подполья”, Свидригайлов и Ставрогин[2]. Насколько это впечатление изложено беспристрастно, я не знаю, но сказано поистине сильно. Руковожусь здесь только одной житейской незыблемой истиной: нет дыма без огня. А из такого столба едкого дыма, как обвинение Страхова, беру ту правду, которая неизбежно должна таиться в Достоевском, тем более что Страхов являлся одним из его ближайших друзей и именно с этой стороной его характера был хорошо знаком»[3].

Евреинова вспоминает, что Чешихин-Ветринский, другой близкий Достоевскому человек, во вступительной статье к книге о Достоевском замечает: «Молодость Достоевского богата одинаково и страстями, всепокрывающим тяготением к миру духовных интересов и, по-видимому, увлечениями вполне низменного порядка. В нем, как в его Мите Карамазове, бушевал Содом и рвался наружу, чтобы поругать и осквернить образ Мадонны»[4]. Евреинова отмечает, что почтенный критик, имевший, несомненно, известные основания для такой характеристики молодости Достоевского, не поясняет, к сожалению, в каких границах понимается им молодость.

Ту же тему затрагивает и провокационный вопрос Чуковского к В. Маяковскому: «Как Вы относитесь к распространённому мнению, будто Некрасов был человек безнравственный?» И дерзкий ответ Маяковского: «Очень интересовался в одно время вопросом, не был ли он шулером. По недостатку материалов дело прекратил». Л. Фуко говорил: «Великие люди имеют великие пороки». Может быть.

Приведенные примеры не имеют целью унизить или оскорбить незаурядных людей прошлого, они лишь констатируют наличие двойной морали, свойственной обществу в целом, и его конкретным представителям в частности, в том числе и выдающимся личностям.

Исследователям стоит большого труда докопаться до роковых поворотов жизни великих людей, со всеми их странностями и аномалиями.

Гораздо чаще принято рассуждать о несправедливостях судьбы по отношению к ним. В частности, к великому Моцарту, который был похоронен на кладбище для бедных в окрестностях Вены. Убогий обряд погребения не сопровождали в тот дождливый пасмурный день ни траурные процессии, ни прощальные речи. Не звучали ни марши, ни мессы, которые он, кстати, в большом количестве сам насочинял и которые до сих пор звучат как в церквях, так и в концертных залах нашей планеты. Даже столько раз воспетая композитором жена Констанция не шла за гробом.

И дело вовсе не в том, что гения отравил менее талантливый завистник Сальери, хотя в эту легенду искренне верил другой сердцеед – Пушкин. Просто, говоря современным языком, сексапильный Моцарт при наличии законной жены слишком часто пользовался услугами проституток, что и доказал недавно математик, доцент из Кельна Л. Коммен. Половину своего последнего года жизни Моцарт, согласно немецкому исследователю, был заражен сифилисом и начал по совету влиятельных личностей того времени лечить себя ртутью. Эксперимент не удался, композитор стал жертвой как развивающейся болезни, так и смертельного отравления организма. Поэтому те звуки музыки, которые услаждают слух не одного поколения людей, вызывая в нас самые лучшие чувства удовольствия и радости, и которые в виде кассеты американский губернатор требовал класть в колыбель каждого новорожденного, видя в этом колоссальный воспитательный эффект, имеют очень мало общего с моралью самого их создателя. Не удивительно и то, что любимая и воспетая им жена впервые появилась у могилы покойного лишь 17 лет спустя.